Девочка-маугли, воспитанная книгами, кошками и деревьями
Кто ждал проды про Ромигу? Её есть у меня)
Название: Зимние наваждения (История с фотографией, часть 7)
Автор: chorgorr
Персонажи: нав и местные
Категория: джен
Жанр: драма, ангст, экшн
Рейтинг: NC-17
Канон: практически оридж, «Тайный город» где-то очень далеко за кадром
Краткое содержание: У нава-попаданца цель не изменилась. А Голкья после смуты с трудом возвращается к Зимнему перемирию.
Предупреждения: попаданец, ксенофилия, тлен и безысходность
06.06.2019
Освобождение асура стоило Ромиге трёх суток полнейшей слепоты, не считая тех полутора, что нав провалялся в беспамятстве. На четвёртые сутки, когда Вильяра меняла повязку, он ощутил свет, проникающий сквозь веки. На пятые — открыл глаза и ещё несколько дней заново учился фокусировать взгляд, радуясь, как быстро восстанавливается не только дневное, но и ночное зрение.
И то, что он видел, осматривая себя новыми глазами, тоже не могло не радовать. Регенерировали внешние повреждения, хорошо регенерировали! Возвращались телесные силы. Ромига уверенно встал на ноги и сразу же начал тренироваться, возвращая себе точность и быстроту движений. Луну спустя он уже чувствовал себя почти здоровым… Не магом!
Что бы ни померещилось наву, когда он только очнулся, а прогресса не было, скорее, наоборот. Прикосновение чужой ворожбы больше не вызывало у него щекотку, зуд или боль: совсем никаких ощущений. Зачарованный Камень над домом Кузнеца казался простым валуном… Да, Ромига побывал у Камня, едва смог туда добрести, и не ограничился одним визитом. Днём приходил и ночью, на рассвете и на закате. Пел приветствия, морозил ладони о гранит, подолгу сидел у заметённой снегом глыбы — впустую!
Это могло быть этапом регенерации, как временная слепота. Ромига заставлял себя надеяться, что дела обстоят именно так, а пока учился жить совсем без магии. Держать тело и одежду в чистоте, определять время, ориентироваться в пространстве… Элементарные бытовые навыки прежде магического существа потребовали капитального пересмотра! Хотя у него был опыт жизни на минимуме энергии. И в памяти застряли кое-какие паттерны от немагических существ — челов. Но мало, кто из тех челов потянет на достойный пример для подражания. Да и условия, где оказался нав, мягко говоря, жестковаты. Комфортабельный дом по-охотничьи… Нет, однозначно, уютнее снегов за порогом!
Брр! Ромига поглубже натянул на голову меховой капюшон. С трудом — примёрзла — отворил верхнюю калитку дома Кузнеца и вышел под белёсое, затянутое облаками небо. Ветер тут же запорошил ему лицо снежной пылью и принялся искать лазейки в одежде. Те, кто сшил наву длинную глухую куртку, штаны и сапоги из шкур, умели противостоять лихим шуточкам стихий, однако Ромига поёжился. Кто бы знал, как он устал снова и снова топтать тропинку к Камню, впустую надеяться и мёрзнуть, мёрзнуть и надеяться! Потому он теперь не ходит по тропе, а превращает каждую свою вылазку наверх в тренировку. Боевой танец между небом и скалой, между небом и снегом помогает согреться и собраться. С уступа на уступ, по льду, по насту, по свеженаметённому рыхляку… Кажется, его новые глаза лучше различают оттенки белого… И оттенки цвета, где удаётся найти какой-нибудь цвет… В одну из прошлых вылазок он застал зарю потрясающей морозной красоты… А сегодняшний день — чёрно-белая фотография. Белый снег, чёрно-серые скалы, бледно-серое небо, и больше ничего.
Светлый кружок солнца то просвечивает сквозь облачную пелену, то теряется в ней. Можно смотреть, не щурясь, и видно, что за время, пока Ромига на Голкья, кружок подуменьшился: не сильно, но заметно. А по ночам видно, как луна темнеет. Мир всё глубже погружается в исполинскую зиму, и преображение светил, сопутствующее сему, интригует своей непривычностью… Если бы Ромига был среди имперских навов, что выстроили здесь форпост, а потом законсервировали его и ушли до весны, он бы, пожалуй, остался…
Он, правда, желает лично понаблюдать на Голкья чёрную луну и «солнце — меньше глаза белянки», как однажды выразилась Вильяра? Даже оскользнулся на льду и смазал рисунок движения!
Нет, ладно, сбился не потому, что слишком задумался: навское мышление не однолинейно. А вот к охотничьей обуви и одежде ещё привыкать и привыкать. И форму восстанавливать… Хотя бы, физическую! Ромига завершил «дорожку» и не стал начинать новую: и так уже пар валит, и неприятная слабость в коленях. Просто зашагал вперёд, не сбавляя темпа — на повороте тропы столкнулся нос к носу с голубоглазой беляночкой Аю.
Младшая жена Лембы выглядела взбудораженной и взъерошенной. Смерила Ромигу диковатым взглядом, неприятно напомнив скорбную умом живоедку Мули. Впрочем, Аю узнала нава, поприветствовала, но голос подрагивал, и она тревожно оглянулась через плечо.
— Аю, что там, у Камня? — спросил её Ромига. Раз уж собрался туда, лучше спросить. Не хватает нарваться на очередные приключения.
Аю обогнула нава, загородилась им от части тропы, откуда пришла. Лишь после этого ответила, взирая снизу вверх широко распахнутыми голубыми глазищами. Вот тебе и цвет посреди монохрома, да не радует: взгляд-то у охотницы по-прежнему дурной.
— Не знаю, о Нимрин! Я сначала сильно-сильно расплакалась, из-за Лембы. Ведь я ему больше не любезна, совсем не любезна, а мне без его ласки самая жизнь не мила! Будто почернело моё солнце вместе с луной, будто кровь во мне сохнет и стынет. Так худо, хоть бросайся головой с обрыва! — Аю жалобно шмыгнула носом. — Долго я горевала, потом прорыдалась, и стало полегче. И решила я идти домой да садиться за рукоделие. Забросила я его во дни неспокойных стихий… А потом… Померещилось мне, будто Камень сморит мне в спину и взвешивает… Решает, буду я жить или умру?
Ого! Задавая вопрос, Ромига не рассчитывал на такой монолог. Сколько ни наблюдал Аю в доме Кузнеца, она либо помалкивала, либо болтала, не замолкая, на ограниченный круг тем: об украшениях и зеркалах. В том и другом она сошла бы за эксперта, а в остальном производила впечатление особы крайне недалёкой. А у Камня-то её всерьёз припекло!
— Прекрасная Аю, конечно, ты будешь жить, — начал успокаивать её нав. — Иди скорее в дом и займись, чем собиралась. А там, глядишь, и Лемба перестанет на тебя сердиться.
— Лемба, — она мотнула головой и несколько раз повторила, будто пробуя имя на вкус. — Лемба, Лемба… Нет. Мама велела… Должен был быть другой, но он не пришёл. А я хотела… Кого же я хотела? А я не помню, — речь всё бессвязнее, и взгляд в себя.
Ромига решительно взял Аю под руку и повёл вниз по тропе. Что он не видал у того Камня? А если кузнецова жена спятила и сиганёт с обрыва, переполоху в доме будет больше, чем ему хотелось бы.
***
Спеть «летучую» и умереть! Не подыхать в третий раз от той же раны, а стать стихией и оставаться ею, покуда обратное превращение станет попросту невозможным. Ах, если бы снежный вихрь умел хранить и беречь клан, исполняя долг мудрой! Тогда бы Вильяра даже не раздумывала! Да только её самовластная воля неизбежно угаснет через луну-другую, а после и разум, и память, и всякое ощущение себя обособленной частью мира: стихии это ни к чему… А ей-то, калеке, к чему? Как ни гонит она прочь поганые мысли, они возвращаются снова и снова, вместе с болью в животе, неутолимой ни снадобьями, ни песням. Вильяра сидит у Зачарованного Камня, прикрывшись от чужих глаз «морозной дымкой», и думает, думает.
А обитатели дома Кузнеца даже не подозревают, что их мудрая больше никогда не входит в круг — только сидит у Камня. У их Серого Камня или у других, куда она отправляется изнанкой сна. Сами охотники и охотницы являются к Камням за колдовской силой, но мудрую под «морозной дымкой» они не могут разглядеть. Зато она видит их, и это её слегка развлекает, даёт пищу для менее унылых раздумий. Ведь наедине с Камнем каждый охотник раскрывается, являя в ауре и на лице не только настроение дня, но и глубинные чувства. Оказывается, некоторые здесь не столько силу черпают, сколько исповедуют Камню свои заботы, горести и тревоги: кое-кто даже вслух.
Хотя, чему удивляться! Знахаркина дочь сама не единожды плакалась Камням: тому, что у отчего дома, и тому, что у Ярмарки. Ни один Камень не ответил ей, как отвечает разумный разумному, но она помнит: от высказанного вслух ей немного легчало.
А желала бы она, чтобы её тогдашние причитания подслушал кто-то из мудрых, как сейчас она подслушивает лепет и плач обиженной на мужа Аю?
Эх, Аю, Аю! В доме Лембы тебя считают трусоватой дурочкой, неуёмно жадной до любовных игр и до всего блестящего. Ещё болтают, будто родители, почтенные купцы, сбыли тебя с рук с непристойной поспешностью и тут же уехали прочь. Казалось бы: выдавали красавицу дочку за главу богатого дома, да по взаимной приязни… Но то ли обещали они прекрасную Аю кому-то другому, и свадьба с Лембой нарушила прежний уговор. То ли с самим купеческим семейством что-то не так… Даже удивительно, о милая Аю, как ты сама до поры не чуяла неладного: жила, как живётся, и была счастлива. Но нынче Лемба к тебе охладел, а родители — Укана и Тари из клана Сти — куда-то сгинули и не откликаются на безмолвную речь, которой ты кое-как выучилась. Только Камню ты и можешь жаловаться, да ронять в снег горючие слёзы!
Даже смотреть на это со стороны противно, но Вильяру никто не заставлял подслушивать-подглядывать… А родителей Аю мудрая позвала бы: проверить, живы ли они на самом деле? Однако хранительница Вилья не гуляла на свадьбе Лембы и Аю, нигде не встречала купцов из соседнего клана, потому посылает зов не им, а мудрому Стире.
«Укана и Тари? А тебе, о мудрая Вильяра, что за дело до этих Сти?» — переспросил её сосед, угрюмее обычного.
«Одна из дочерей Тари вышла замуж в клан Вилья,» — ответила Вильяра, упражняясь в невозмутимости. — «Дочь беспокоится о родителях, но сама она плохо владеет безмолвной речью, а я не знаю их. Потому я обращаюсь к тебе, о мудрый Стира, чтобы ты прояснил их судьбу.»
«Замужем, значит, полной сиротой уже не останется,» — мрачно подытожил Стира.
«Сиротой? Укана и Тари погибли?»
«Погибли или прикинулись погибшими. Возможно, по примеру тех братьев, кого ты недавно изгнала. Лавина в горах накрыла их сани, однако тел разумных я под завалом не нашёл, только ездовых зверей.»
«Когда сошла эта лавина?»
«Во дни неспокойных стихий. Точней я не скажу, купцов хватились лишь три дня назад. Отец Уканы попросил меня разыскать их.»
«Укана и Тари были сновидцами?»
Стира помедлил с ответом, Вильяре померещился тяжёлый вздох.
«Насколько мне известно, не из тех, кому изнанка сна — торный тракт, а иные миры — ближе протянутой руки. Я ищу их, живых или мёртвых, в угодьях Сти. Но пока я даже на след не встал, ты бы, Вильяра, не печалила ту охотницу, их дочку? Её же зовут Аю, я верно понял? Младшая жена Лембы?»
«Да, та самая Аю.»
«Та самая… Помню её: замечательное было дитя, резвое и смышлёное. Подростка я не видел, купцы тогда странствовали по южным Голкья. А встретил взрослую охотницу в доме Кузнеца — едва узнал её и сильно удивился. Уж очень она переменилась, и не к лучшему. То ли головой где-то сильно ударилась, то ли Луна над ней так шутит. Но если ты, Вильяра, изволишь выслушать мой совет, по-соседски…»
«Изволяю! Говори!»
«А поищи-ка ты на Аю запретные чары родственной крови? Сам я с наскоку ничего не углядел. Но если чары — материнские, тебе эту погань и увидеть, и распутать гораздо проще, чем мне. Ты же, как-никак, тоже женщина, и ты — знахаркина дочь.»
«И поэтому ты, о мудрый Стира, только сейчас поведал мне о жертве запретных чар в моём клане!? В доме, где я… Откуда я выбрала себе преемника?»
Стира ответил не сразу:
«Прости, о мудрая Вильяра, но я лишь заподозрил запретные чары на Аю. Я не стал бы делиться с тобой пустыми подозрениями, если бы мог найти и расспросить купчиху Тари… Надеюсь, она оставила себе ключ от заклятья, а я всё-таки поймаю её живой.»
«Удачной охоты, сосед!»
Вильяра завершила беседу, леденея от ярости! Она даже хандру и боль свою мигом позабыла.
Не сбрасывая «морозную дымку», чтобы не спугнуть Аю, мудрая рассматривала теперь ауру зарёванной, несчастной, как потерянная двухлетка, кузнецовой жены. Увы, но следы того, что заподозрил Стира, так запросто не разглядишь. Хотя… И бессилие Аю, и брезгливая жалость к ней — самой Вильяры — намекают, что Стира может быть прав. Как бы ещё убедиться, что молодую охотницу изуродовали не просто дурным воспитанием, а именно запретными чарами?
Ведь погань же! Погань запредельная! Родителю зачаровать дитя — проще простого: ни силы, ни мастерства не надо. Всяк, кто слышал сказку о семи сёстрах, или о Марме с сыном, или о проклятом доме… Много этих сказок, всех не упомнишь… Всяк, кто что-то такое слыхал, способен сотворить нехитрый обряд на собственной крови. Но никто же в здравом уме не помыслит!
Каждого своего детёныша охотники учат жить. Учат то примером, то лаской, то таской: порою, суровой. Учат родители, родичи, слуги дома, у купцов — товарищи по ватаге. До самого охотничьего посвящения, до первого убитого зверя власть взрослых над ребёнком и подростком непререкаема. Это закон, но по уму — охотники сообразуются с тем, кто у них растёт. Со второго лета детям дозволяют выбирать себе хозяйственные поручения и пробовать ремёсла, с третьего — не мешают подросткам присматривать будущих любезных .
Лишь особо властные и неумные родители сочиняют, какими должны вырасти их сын или дочь, а потом беспощадно вдалбливают живых разумных в опалубку замысла. Крайне редко им это удаётся, потому что даже сеголеток — не слепой, не глухой, а вокруг, кроме родителей — дом, клан, целый мир охотников, не одобряющих подобного самодурства.
Чары родственной крови для того и пускают в ход, чтобы сделать отпрыска слепым и глухим ко всему, кроме материнской, отцовской воли. Нерассуждающе покорным. Безотказное средство и почти незаметное со стороны. Запретные чары оплетают родовую ветвь, как вьюн-удавка ползёт под корой дерева, пока не иссушит его напрочь. И как тот вьюн перекидываются с дерева на дерево по соприкасающимся ветвям, так и колдовская зараза постепенно опутывают не только зачарованных детей, но их мужей или жён, всё дальнейшее потомство, если оно сможет родится. Чаще — не рождается. Вот и Аю: молода, здорова, бесплодна. И Лембу зараза могла уже захватить, это многое объяснило бы. Со временем захватит и Тунью. Заражённые семьи обречены на вырождение и вымирание в двух-трёх-четырёх поколениях. Такая вот расплата за удобного, послушного ребёнка, за дружную родню. Именно потому чары родственной крови — вне закона, наравне с живоедством.
Особенно досадно, что самые умелые колдуны Голкья — мудрые — чуют эти чары на охотниках хуже прочего. Ведь сами-то они свои родовые ветви отсекли, и скрытый изъян чужих не отзывается им в непосредственных ощущениях. А зараза-то перекидывается и на мудрых! От тех, кого они валяют по шкурам, а особенно, берут в круг. Вьюн-удавка врастает на место отсечённой родовой ветви и поначалу даже могущества добавляет, вытягивая дар и жизнь изо всех связанных охотников. Только потом, луны или годы спустя, корёжит, подтачивает здравый рассудок и волю мудрого… Даже если погань, зачаровавшая своё дитя, ничего такого изначально не задумала!
Но кто же знает, чего добивалась купчиха Тари или её муж Укана? Зачем они выдали Аю за Лембу?
Вильяра до боли закусила губу. К счастью, она не таскала в круг никого из дома Кузнеца. Вообще никого из охотников! Но сколько шкур она перемяла с Лембой и Аю? Насколько она сама заражена? Вдобавок ко всем своим бедам… Или поганые родственные чары как раз и проторили путь дальнейшему искажению? Мудрая тихонько взвыла от ужаса, но тут же перевела жалобный звук в песнь. Она же знахаркина дочь! Даже если зараза добралась до неё, она должна исхитриться — и обернуть свою беду на исцеление всех заражённых. Пусть, она не ощущает непосредственно этих чар, однако уже держит кончик нити, опутавшей Аю, Лембу, Тунью…
Мудрая пела и видела, как меняется аура охотницы, как стремительно высыхают слёзы. Как Аю встряхивается словно бы в недоумении: что на неё накатило? Умывается снегом, встаёт с колен, идёт к дому. Увы, Стира не ошибся: дочь Тари под чарами. Увы, Вильяра не ошиблась: она сама тоже заражена.
Осталось поразмыслить: точно ли запретные чары в доме Кузнеца исходят именно от Аю? Но хотя Лемба и Тунья поженились по договорённости старших родичей и не были рады, а ни он, ни она, ни их дочери никогда не походили на жертв запретного колдовства. Нечто болезненное и противоестественное вошло в дом вместе с любезной Аю — и само уже не уйдёт. Ни с изгнанием, ни даже со смертью младшей кузнецовой жены!
Аю почуяла взгляд в спину, обернулась. Но мудрой у Камня, конечно же, не разглядела. Ссутулилась, ускорила шаг. Вильяра не спускала с неё глаз, пока охотница не скрылась за перегибом склона. По хорошему, и вовсе бы с неё глаз не спускать, как с вертячей или бешеной! Вильярина песнь растревожила дух, усыплённый чарами. В какие поступки это выльется, даже щуры не ведают.
Голоса на тропе. Аю и… Вильяра пропела «звериное ушко», чтобы лучше слышать… Кузнецова жена встретила идущего ей на встречу Нимрина. Остановились, беседуют…
Вот ещё тоже головная боль!
Нимрин ходит к Зачарованному Камню почти так же часто, как сама Вильяра, а получает — ещё меньше. Самому ему кажется, будто совсем ничего, но мудрая видит, как мало-помалу меняется аура. Очень помалу, потому Вильяра не спешит обнадёживать своего воина. Она ведь не знает в точности: вернётся ли к нему колдовской дар? Пращур ей что-то такое обещал, да где он, тот Пращур? То есть, асми, хранитель-самозванец. Вильяра всё ещё зла на него, но под ноги плевать уже не хочет: остыла. Пожалуй, если сбудутся все его обещания, она готова будет в те же ноги поклониться. Не за Нимрина — за себя.
А Нимрин… Иногда он садится у Камня бок о бок с Вильярой. Не видит её, не слышит, не ощущает тепла её тела. Уверен, что один здесь. Одинокий калека, затерянный в чужом мире: Вильяра ловит отголоски его страха, отчаяния, тоски, и шерсть у неё дыбом. Однако держится чужак, аж завидки берут: вот у кого воля самовластная! А ведь зараза могла затронуть и его, через Вильяру. Зря колдунья не придумала другого способа его разбудить. Хотя, всё равно потом вместе в круг ходили…
Прошлые дела не отменишь, не изменишь, нечего и сожалеть. Кого бы ещё ни зацепили родственные чары, мудрая начнёт распутывать их с себя и Аю. Лучше бы с погани, сотворившей обряд, тогда это было бы почти легко. Но дожидаться, пока Стира кого-то поймает, Вильяра не станет. Начнёт прямо сейчас. Уже начала.
28.06.2019Она догнала Нимрина с Аю на полпути к дому. Нимрину велела идти, куда собирался, Аю ухватила под локоток и повлекла вниз. Кузнецова жена жалась к мудрой, как перепуганное дитя. В каком-то смысле, жертва чар и есть дитя, которому не позволили вырасти. Даже если желает уже совсем не детского…
Аю снова и снова повторяла, как ей жизнь не мила без мужней ласки. Как луна её темнеет и солнце гаснет. И сердце щемит, и дыхание замирает, и еда утратила вкус. Вильяра сама видела: Аю не врёт и не преувеличивает, а живёт, пока остаётся при Лембе, в его доме. Именно так её закляли, и это даже не погань — слова такого нет!
— Аю, скажи, что пожелали вам на свадьбе твои родители?
Аю захлопала глазами и призналась, что забыла. Вообще, прошлое для неё, будто в тумане. Она даже лиц своих родителей толком не помнит, хотя раньше жить без них не могла, как сейчас — без Лембы.
Вильяра оставила расспросы. Довела Аю до её покоев и спела «колыбельную». Пусть охотница хорошенько выспится, а дальше мудрая сделает всё, чтобы ей полегчало.
Из покоев Аю мудрая направилась в кузницу. Лемба ковал, Тунья и четверо подмастерьев трудились на подхвате. Вильяра дождалась перерыва в их работе и отозвала кузнеца поговорить наедине.
Ткнула ему пальцем в грудь:
— Лемба, сегодня ты подаришь Аю зеркало.
— Что? — мудрым не возражают, но лицо Лембы выразило всё, что он не посмел сказать словами.
— Ты, о Лемба, подаришь твоей младшей жене Аю зеркало. Стеклянное зеркало от мастера Арна. Как она тебя просила. Подаришь сегодня, когда она проснётся.
Кузнец судорожно сглотнул, глядя на Вильярин палец, как на остриё… Нет, на древко копья, когда наконечник уже торчит из спины.
— О мудрая Вильяра… Прости, но где я добуду ей это щурово зеркало?
— Я добуду. А ты подаришь. И ты, Лемба, будешь с Аю мил и ласков, но не коснёшься её как жены. Считай, отныне Аю твоя младшая сестрёнка, скорбная умом.
— Что?
— Аю околдована. Пока я не сниму с неё чары, ты, Лемба, станешь беречь её, словно больную сестру.
— Что? — прозвучало, как предсмертный хрип пронзённого тем самым копьём.
Вильяра опустила руку, кузнец сморгнул, кашлянул и уставился ей в глаза. Недоумение, растерянность, гнев…
— О мудрая Вильяра! Разъясни своему предизбранному, что происходит? Какой напасти я в собственном доме не заметил? Чего не понимаю по скудоумию своему?
— Я разъясню. Но сначала ты, Лемба, расскажешь мне, как познакомился с Аю и решил на ней женился? Как вы сыграли свадьбу?
Кузнец наморщил лоб, поскрёб в затылке.
— Тебя же там не было, ты останавливала оползни… Свадьбу мы играли на ярмарке, у Ласмы и Груны. Я встретил Аю у них же, на переговорах с купцами. Увидел — обмер, будто снова обрёл тебя, моя любезная Яли, и сердце в груди перевернулось. Понял, что если немедленно не введу эту женщину в дом своею женой, то солнце моё погаснет, и жизнь станет не в радость… Мудрая Вильяра, прости что я потревожил мёртвое имя, но в тот день вы обе были для меня — одно. Несбыточное сбылось, и счастье моё не имело краёв! И долго ещё после свадьбы я не видел разницы между вами обеими. А эта дурёха только лицом на тебя похожа. Но глупа же, глупее белянки! Я с тех пор, как вернулся домой, будто прозрел, и опостылела она мне. Отправил бы её зимовать домой, да нет у неё дома, кроме моего.
— Нету, — подтвердила Вильяра. — А расскажи-ка мне, Лемба, о родителях и прочей родне любезной Аю?
— Её мать и отец — не слишком удачливые купцы из Сти. Почтенная Тари и… Кажется, отца её звали Укана. Глядел он угрюмо, много ел и молчал, как немой. А купчиха рассыпалась в славословиях, но мне показалось, возненавидела меня люто, не знаю, за что. До сих пор не возьму в толк, почему они не отказали, если я им не по нраву? Но не отказали, наоборот, страшно торопили со свадьбой. Говорили, будто у них уговор с южными корабелами, и некогда им ко мне в гости, ни даже как следует отпраздновать на ярмарке. Всего денёк мы пировали, а больше я этих Сти ни разу не видал. Да не стремился: мне довольно было Аю, вселенная потонула в её глазах. Вспоминаю, как наваждение.
— Наваждение и есть. Вас приворожили друг к другу. Тебе, Лемба, проветрило ум, пока ты учился у Стиры. А жена твоя смертельно мается, и я не могу помочь ей быстро. Давай, начнём с того, что ты подаришь ей зеркало.
Лемба сердито фыркнул:
— Это же… Вильяра, если нас с Аю свели беззаконными чарами, наш брак недействителен. Мне не любезна эта женщина, я не желаю знать её и называть женой.
— А ты её не знаешь, Лемба. Никто из нас её не знает. Если я смогу распутать чары, мы увидим, какова она есть на самом деле. Помнишь сказку о жене Сулы?
Лемба скривил рот, передёрнул плечами: сказку он помнил, сам же и сказывал её знахаркиной дочери Яли. Вильяра продолжила.
— Ты помнишь сказку, Лемба, значит, ты знаешь, какая опасность тебе грозит.
Кузнец кивнул, Вильяра видела, что ему всё больше не по себе.
— Сула погиб ни за что, — сказал он. — Жена убила его, очнувшись от наваждения. Она не поняла, что за незнакомец валяет её по шкурам вместо любезного, и пришла в такую ярость, что…
Мудрая согласно склонила голову:
— Вот поэтому ты береги Аю, как больную сестру.
— Может, мне запереть её?
Вильяра чуть подумала — отмела предложенное.
— Не советую. Пока я распутываю чары, обыденные заботы помогут Аю продержаться. А взаперти она скорее удавится или разобьёт лоб о стену. А смерть её не пойдёт впрок… Никому из нас!
Кузнец хмурился всё сильнее.
— Вильяра, ты так говоришь, будто на Аю не простой приворот, а чары родственной крови.
Мудрая улыбнулась:
— Ты сам это сказал, Лемба! А я скажу, что ты умён, и Стира хорошо учил тебя.
— Но это же…
— Беззаконие, наравне с живоедством.
— Вильяра, она принесла поганые чары в мой дом… Нет, ладно, я сам привёл эту погань в дом. Ну что за затмение на меня тогда нашло!?
— Запретные чары цепляют за слабину: у кого какая есть. Ты, Лемба, вовремя не похоронил Яли, вот тебя и повело на похожее личико. Так повело, что ты влез в силок, не думая.
Лемба молчал долго. Молчал, гонял по скулам желваки, сопел, как разъярённый рогач. Возможно, слал кому-то зов, возможно, просто переваривал известия. Наконец, переспросил, неожиданно спокойно.
— Вильяра, как ты думаешь, этот силок ставили на меня или на кого попадёт?
Любопытный вопрос! Мудрая сама уже им задалась, но внятного ответа пока не нашла.
— Я думаю, если бы твои тесть с тёщей добивались чего-то именно от тебя, они бы не исчезли из твоей жизни после свадьбы. Но может, им довольно было подсунуть тебе гнилую рыбу вместо свежего мяса?
— Сти уже больше трёх поколений не воюют с Вилья, не делят пограничные дома. А других обид, чтобы мстить, не гнушаясь беззаконием, мне на ум не идёт, — сказал Лемба.
— Мне тоже. Но я буду ещё думать и выведывать. Пойду за зеркалом. А ты пока постарайся припомнить вашу первую встречу с Аю.
— Чего припоминать? Споём с тобой песнь разделённой памяти, и ты сама увидишь, как было.
— Или так, — согласно кивнула Вильяра. — Когда вернусь.
Она закрыла глаза, а открыла их уже перед воротами дома Стекольщиков.
Никто на Голкья не работает по стеклу лучше старого мастера Арна! Смолоду видит он сны об иномирном селении, где почти не бывает снега, жители плавают между жилищами на лодках и варят прекрасное узорчатое стекло. Когда сновидец Арн смотрит глазами чужих мастеров, он знает об их ремесле всё, что знают они. А просыпаясь, припоминает и старается повторить увиденное. Зиму назад он осуществил давнюю свою мечту: выучился делать плоские, ровные стёклянные пластины и наносить на них серебро. Нет в мире более совершенных зеркал! Один у них недостаток: легко бьются, поэтому Вильяра не позарилась на новинку, а таскает в кармане старинный полированный металл. Но для Аю она раздобудет её мечту и наложит свои чары.
Вильяра стукнула кулаком в ворота, ей сразу отворили. Двое охотников, стороживших вход, поклонились мудрой и молча, почтительно вытянулись перед ней, ожидая, когда она огласит цель посещения.
— Проводите меня к Арну, — сказала Вильяра. — Мастер дома?
— Дома, — улыбнулся младший из сторожей. — Пойдём, о мудрая Вильяра, я провожу тебя в мастерскую.
Мастер Арн был занят: сквозь длинную трубку выдувал пузырь их раскалённого, оранжево светящегося стекла. Двое подмастерьев сновали вокруг, помогая ему наплавлять на пузырь какие-то мелкие штуковины. Любопытно, будет ли это узорчатый светильник, или мастер опять сочиняет что-то невиданное? Судя по мимолётной досадливой гримасе, Арн не желал отвлекаться от своего дела даже ради мудрой. Вильяра приветствовала его и успокоила, что готова подождать: здесь или в гостевых покоях. Она любила смотреть на чужую работу, но слышала, что мастер терпеть не может посторонних глаз в мастерской. Что и подтвердилось.
— О мудрая Вильяра, Рунка немедленно проводит тебя в гостевые покои и распорядится, чтобы тебе подали лучшей еды. Я приду к тебе, как только закончу.
— Хорошо, я подожду, — Вильяра подпустила в голос чуточку недовольства.
— Прости, о мудрая! Если ты спешишь, я прервусь немедленно. Но мне очень жаль бросать полработы. Никто не доделает за меня, и заготовка пропадёт.
— Не бросай ничего, о почтенный мастер Арн, я подожду в гостевых покоях. Рунка, найдётся ли у вас в доме мясной отвар и толчёная сыть?
Ожидая Арна, Вильяра успела не только пообедать, но и немного подремать, чисто для отдыха. Мастер вежливо разбудил её мысленной речью и, чуть погодя, явился сам.
— Что привело тебя под своды моего дома, о мудрая Вильяра?
— Я давно не бывала у вас, мастер Арн.
— Да, о мудрая! Со времён твоего ученичества. Мы рады видеть тебя без наставника, да совьются и расплетутся перед ним щуровы тропы.
Хорошо сказал! И почтение Вильяре выказал. И намекнул, что Старшему Наритьяре здесь были не рады, а рады теперь, что он отправился к щурам.
— Да унесут его стихии, — отозвалась мудрая, желая своему наставнику наиполнейшего упокоения.
Арн коротко усмехнулся и тут же снова сделал почтительное лицо. Хитрый старик! А чего и ожидать от главы дома в девятую или десятую зиму его жизни?
— Мастер Арн, для ворожбы мне понадобилось зеркало твоей работы. Достаточно большое, — Вильяра показала руками размер. — Найдётся такое?
Мастер тяжело вздохнул:
— Прости, о мудрая, я давно не делал новых зеркал. Пойдём, покажу, что у меня осталось.
В кладовке при мастерской осталась кучка не совсем удачных проб на полках и единственное зеркало на стене: огромное, светлое, прекрасное, в узорной оправе из меди и золота. Будто привет из какого-то тёплого, солнечного мира, где круглый год травы расцветают вокруг родников и нежные красавицы задумчиво любуются на свои отражения. Вильяра увидела — без слов поняла, почему Арн не пожелал расставаться с этим своим изделием. И сейчас не желает, но не посмеет отказать хранительнице клана.
Вильяра заглянула в зеркало, пригладила гриву, поправила серёжку мудрой в ухе. Чистейшее, без изъяна, стекло отражало усталое, осунувшееся, напряжённое лицо. Вильяра вздохнула и улыбнулась: зеркалу, себе в зеркале, заглядывающему через плечо мастеру.
— Арн, ты поразил меня! Я не видала зеркал, совершеннее этого. И работой златокузнеца я восхищаюсь, наравне с твоей. Но эта красота — не совсем то, что мне нужно. А пробы твои — совсем не то. Я ищу просто хорошее зеркало, примерно в две трети этого, в самой простой оправе. Чтобы оно не манило в чужедальние миры, а отражало Голкья, как есть. Ты меня понял?
Арн не скрыл радости и торжества, расцвёл улыбкой:
— Ты поняла, о мудрая! Вот потому зеркало висит здесь, а не у кого-то из моих жён. Им я сделал проще: в точности, как ты сейчас говоришь. Давай, я проведу тебя по покоям, и ты выберешь, какое тебе больше понравится? В золотой оправе, в медной, в серебряной?
— В серебряной. Так лучше для моей ворожбы.
— Тогда я просто принесу. Или ты, о мудрая, желаешь обойти дом и проверить защитные чары?
— Для проверки мне достаточно постоять в средоточии. Отведи меня туда.
Через шестнадцатую солнечного круга Вильяра покинула дом Стекольщиков с плоским, увесистым свёртком в руках. Зеркало: именно такое, как она искала. Осталось наложить на него свои чары и вручить Лембе уже не просто посеребрённое стекло — амулет.
Старый прошмыга Латира умел и любил делать амулеты из обыденных вещей. Знахаркина дочь смотрела — запоминала, а кое-что он ей объяснял и давал попробовать. После посвящения наставник бранился и переучивал её по-своему. Мудрая Вильяра сложила вместе все их уроки, да ещё нахваталась от Альдиры и даже немного от Нимрина. Хватит ли ей знаний и опыта, чтобы создать зеркало, которое отразит настоящую Аю, не зачарованную родичами? Должно хватить, и лучшее место для такой ворожбы — логово старого прошмыги. Вильяра потихоньку обживает его, хотя обитает пока в основном у Лембы. Но в дом Кузнеца — уже с готовым.
Пришлось хорошенько повозиться, спеть не одну и не две песни, но в итоге чары легли на стекло, закрепились в серебре. Колдунья бережно обернула волшебное зеркало замшей, перевязала ремешком. Позволила себе немного отдыха: Аю ещё не просыпается. Послала зов Лембе и явилась прямиком в большую трапезную, к ужину.
Аю за общим столом нет — так и должно быть. Но не увидев Нимрина на привычном месте, мудрая встревожилась: прожорливый чужак обычно не пропускал время еды. Быстрые расспросы… Днём его никто не видел, только утром. С подростками на белянок он не охотился, в мастерские не заходил. Засиделся у Камня? Вошёл в круг и застрял? Заплутал в разыгравшейся после полудня пурге? Вильяра чувствовала себя слишком усталой и голодной, чтобы кидаться на поиски немедленно…
***
Ромигу послали, он пошёл. Нет, не всегда нав бывал таким послушным, скорее, наоборот! Но мудрая умела командовать, что ноги сами несли в указанном направлении, и, глянув на неадекватную Аю, умением своим воспользовалась.
У Зачарованного Камня Ромига не обнаружил (и не получил) ничего нового. Посидел в ямке в снегу, выдутой с подветренной стороны глыбы. Угрелся и начал задрёмывать, но не отпустил себя в дрёму. Мороз недостаточно силён, чтобы убить нава, даже лишённого магии. Однако погода испортилась и продолжает портиться. Кружок солнца окончательно утонул в тучах, к позёмке добавился снегопад. Когда Ромига вылез из затишка у Камня и побрёл обратно к дому, ему пришлось буквально ложиться на ветер, иначе сшибало с ног.
Открытый участок тропы до перегиба склона — ярдов триста, но преодолеть их он не успел. Погода испортилась окончательно… То есть, по меркам Голкья, может, и нет, но для Ромиги — критично. Набежала туча, темнее других, и выдала снежный заряд такой силы, что через пару вздохов нав уже не различал ни своих ступней, ни вытянутой перед собой руки. Впрочем, дикий ветрище и не давал всматриваться! И с ног его таки снёс! Ромига пролетел по воздуху, хряпнулся задницей о наст, перекатился и встал на четвереньки. Так уже можно удержаться на месте или ползти — если бы он знал, куда! Видимость нулевая, с тропы его сдуло и завертело, внутренний компас утрачен вместе с магией. Ромига попытался нащупать тропу, ориентируясь по направлению ветра. Его же не могло отнести дальше десятка ярдов! Но ветер крутил, а снег слишком быстро скрывал все и всяческие следы.
Ситуация из неприятной перерастала в опасную. Нав тепло одет, значит, несколько часов он перележит, свернувшись клубком, без ущерба для себя. Вопрос, ослабеет ли за эти часы пурга? Или его хватится кто-то из охотников и отыщет магически? Надеяться на то или другое можно, а рассчитывать нельзя.
Он всё-таки полежал некоторое время, пока не начал ощутимо мёрзнуть. А вместе с холодом накатили воспоминания: как он попал на Голкья. Думал, накрепко забыл тот ужас? Пурга напомнила! Тогда-то он ещё понятия не имел, насколько далеко его занесло, ждал помощи, рассчитывал, что найдут свои. Нашёл кузнец, по счастливой случайности.
Ромигу трясло уже не столько от холода: он заново переживал проигранную магическую схватку, своё удручающее бессилие против одноглазого… На вид — чела, и это особенно досадно! Хотя, и любопытно взглянуть на место, где среди челов водятся такие маги. Кажется, Ромиге оно пару раз снилось: город под белым небом? Снова потянуло в сон: дурнотный, обморочный... Нет! Не спи нав! Не замерзнешь, так душекрад тебя съест. На четвереньки, и ходу!
Путь к дому, к живым и теплу — вниз. Однако шанс спуститься без тропы, не навернувшись со скальных обрывов, у тебя маловат. А вот если ползти вверх по склону, строго вверх, довольно скоро ты упрёшься в Зачарованный Камень. Бугор пологий, но явный, Камень торчит на вершине. И укрытие — выемка ветровой тени — должно там остаться. И может, оттуда ты сообразишь, где тропа?
Уклон оказался так себе подсказкой: в снежно-ветряной заверти даже верх-низ ощущались с трудом. Но кое-как, ощупью и наугад Ромига нашёл искомое! Забился в выемку за Камнем: лучше б не вылезал оттуда, сберёг бы силы. Да кто же знал, что погода сыграет настолько дурную шутку?
А пурга не собиралась утихать. Вечерело. Холодало. Тропу перемело напрочь. Ромига прикидывал, сидеть или идти, когда рядом возник кто-то живой и мигом сдёрнул его на изнанку сна.
Короткое путешествие завершилось… В тепле!!!
Его тут же принялись тормошить, вытряхивая из заледенелой одежды. Он поблагодарил за помощь — сам скинул куртку и сапоги. Штаны тоже пришлось снять, слишком много снега на них налипло. А впрочем, не Вильяры же стесняться? Видела она его уже во всяких видах! И сейчас вот смерила взглядом, промурлыкала короткую песенку — вздохнула с явным облегчением.
Но пробурчала сердито:
— Рыньи принесёт тебе жратвы. Полезай пока под шкуры. Грейся!
Нав ухмыльнулся, выполняя её указание:
— Сама бы погрела.
Колдунья ответила с досадой:
— Нет, Иули! Нет у меня на тебя ни тепла, ни времени. Лучше скажи: ты был в круге или так и просидел с утра у Камня?
Стыдно сознаваться в дурацкой оплошности, но вопрос был задан таким непререкаемым целительским тоном, что Ромига ответил честно:
— Ни то, ни другое: блуждал в пурге. Шёл в дом, потерял тропу, кое-как вернулся к Камню.
— Ты почуял Зачарованный Камень?
— Скорее, нашёл. Держал направление вверх по склону.
Вильяра покачала головой. Холодновато улыбнулась:
— Нимрин, для чужака ты поразительно хорошо освоился. Я рада, что нашла тебя живым и целым! Прости, что я не хватилась тебя раньше — была занята.
Он переспросил:
— Аю?
— Аю.
— Она сошла с ума?
Вильяра фыркнула, но не выдала ожидаемого: мол, не с чего сходить.
— Аю заколдовали. Давно. Я пытаюсь ей помочь, но… Будь с ней осторожен.
— В смысле?
— Как если бы она сошла с ума.
— Спасибо за предупреждение. А надолго это?
— Я пока не знаю.
***
Вильяра ненавидела говорить так! Однако слишком многие вопросы имели сейчас именно этот, ненавистный ей ответ. Освободится ли Аю от родительских заклятий? Вернётся ли колдовской дар к Нимрину? Поправится ли она сама? Кто будет её помощником и преемником? Колдунья мотнула головой, вытряхивая оттуда сомнения и несвоевременные раздумья. Ободряюще улыбнулась своему воину и пошла к Лембе.
— Удивительно, но я не могу вспомнить подробности тех дней, — смущённо признался Вильяре кузнец. — Как в тумане всё! И первая моя встреча с Аю, и наша свадьба. Вот как мы с тобой первый раз повстречались, и как с Туньей — я даже узоры на одеждах помню. А тут — увы!
— Споём — вспомнишь. Ты готов сейчас петь со мной?
Лемба кивнул, и они начали: без лишних слов.
— Серёжка! Щурова серёжка с двумя прошмыгами! — воскликнул он, едва допели. — На серёжке был приворот! И не для меня, а для твоего, Вильяра, щур его язви, единоутробного братца из Наритья! Аю несла своё поделие щурову купцу Наритья, а я остановил её, захотел рассмотреть. Схватился руками, и всё: ни украшения больше не вижу, ни мастерицы — смотрю на вторую тебя и обмираю… А будущая тёща рычит от злости.
— Погоди, Лемба, не тараторь, я всё вижу… А серёжка-то была хороша!
— У Аю золотые руки. Не хуже тех, что делают Арну оправы на зеркала. Кабы к таким рукам — да голову не пустую, я мог бы полюбить мастерицу, а не твоё подобие. Но она же после свадьбы почти забросила своё ремесло!
— Не она забросила — мать наказала ей. Ты не обратил внимания, а твоя тёщенька велела Аю: «Кувыркайся по шкурам и требуй подарков, покуда не наскучишь своему любезному кузнецу. А потом он выгонит тебя в снега, и вы оба сдохнете, такова моя материнская воля. Видеть тебя не хочу, ослушница, белянкин ум!» — Вильяра подкрепила свои слова зримым образом.
Лемба растерянно потёр лоб:
— Рассудок не вмещает, чтобы мать так ненавидела дочь! Потому я увидел, услышал, но не заметил. А ты права, Вильяра! Моя тёща, купчиха из Сти — самый лютый и подлый мой враг! Хуже всех беззаконников, которых мы похоронили.
— А ещё через Аю она имеет над тобою власть, о Лемба. Над тобой, над Туньей… Даже надо мной, как ей сдуру может показаться. Но я — мудрая и я знаю об её поганых чарах. И ты теперь знаешь. И если примешь мой совет, скажи Тунье и Зуни. Сообщи им, что творится, и строго-настрого запрети обижать твою младшую жену.
— Ох уж, дед меня взгреет! — невесело рассмеялся кузнец. — Аю ведь пыталась увернуться, я её поймал с этой серёжкой.
— Нет, Лемба, не очень-то она уворачивалась. Похоже, ей до смерти страшно было идти к Вильгрину…
— Эй, Вильяра! Ты, что, собралась следом за братцем? Зачем ты его поминаешь?
Вильяра полюбовалась на ошарашенного, испуганного кузнеца, потом сказала, понизив голос:
— Я мудрая, Леба. Законы я чту и храню, а обычаи соблюдаю или нарушаю, когда считаю уместным. Безымянность мёртвых — обычай, а не закон. Мало того: обычай недавний и дурной. Ты же сам сказываешь сказки: вовсе не про безымянных. Мой единоутробный братец достоин сказки, и она ещё даже не закончилась. Купец-колдун Вильгрин, живоед и беззаконник, канул к щурам, а страшная сказка о его похождениях продолжается.
Лемба смутился:
— Прости, что я прервал тебя. Прости, о мудрая.
— Прощаю. Однако твоя жена скоро проснётся. Бери-ка ты зеркало и иди к ней.
Продолжение: chorgorr.diary.ru/p217967093.htm
Название: Зимние наваждения (История с фотографией, часть 7)
Автор: chorgorr
Персонажи: нав и местные
Категория: джен
Жанр: драма, ангст, экшн
Рейтинг: NC-17
Канон: практически оридж, «Тайный город» где-то очень далеко за кадром
Краткое содержание: У нава-попаданца цель не изменилась. А Голкья после смуты с трудом возвращается к Зимнему перемирию.
Предупреждения: попаданец, ксенофилия, тлен и безысходность
06.06.2019
«Не так страшен чёрт, как его малютки.»
(Оговорка)
(Оговорка)
Освобождение асура стоило Ромиге трёх суток полнейшей слепоты, не считая тех полутора, что нав провалялся в беспамятстве. На четвёртые сутки, когда Вильяра меняла повязку, он ощутил свет, проникающий сквозь веки. На пятые — открыл глаза и ещё несколько дней заново учился фокусировать взгляд, радуясь, как быстро восстанавливается не только дневное, но и ночное зрение.
И то, что он видел, осматривая себя новыми глазами, тоже не могло не радовать. Регенерировали внешние повреждения, хорошо регенерировали! Возвращались телесные силы. Ромига уверенно встал на ноги и сразу же начал тренироваться, возвращая себе точность и быстроту движений. Луну спустя он уже чувствовал себя почти здоровым… Не магом!
Что бы ни померещилось наву, когда он только очнулся, а прогресса не было, скорее, наоборот. Прикосновение чужой ворожбы больше не вызывало у него щекотку, зуд или боль: совсем никаких ощущений. Зачарованный Камень над домом Кузнеца казался простым валуном… Да, Ромига побывал у Камня, едва смог туда добрести, и не ограничился одним визитом. Днём приходил и ночью, на рассвете и на закате. Пел приветствия, морозил ладони о гранит, подолгу сидел у заметённой снегом глыбы — впустую!
Это могло быть этапом регенерации, как временная слепота. Ромига заставлял себя надеяться, что дела обстоят именно так, а пока учился жить совсем без магии. Держать тело и одежду в чистоте, определять время, ориентироваться в пространстве… Элементарные бытовые навыки прежде магического существа потребовали капитального пересмотра! Хотя у него был опыт жизни на минимуме энергии. И в памяти застряли кое-какие паттерны от немагических существ — челов. Но мало, кто из тех челов потянет на достойный пример для подражания. Да и условия, где оказался нав, мягко говоря, жестковаты. Комфортабельный дом по-охотничьи… Нет, однозначно, уютнее снегов за порогом!
Брр! Ромига поглубже натянул на голову меховой капюшон. С трудом — примёрзла — отворил верхнюю калитку дома Кузнеца и вышел под белёсое, затянутое облаками небо. Ветер тут же запорошил ему лицо снежной пылью и принялся искать лазейки в одежде. Те, кто сшил наву длинную глухую куртку, штаны и сапоги из шкур, умели противостоять лихим шуточкам стихий, однако Ромига поёжился. Кто бы знал, как он устал снова и снова топтать тропинку к Камню, впустую надеяться и мёрзнуть, мёрзнуть и надеяться! Потому он теперь не ходит по тропе, а превращает каждую свою вылазку наверх в тренировку. Боевой танец между небом и скалой, между небом и снегом помогает согреться и собраться. С уступа на уступ, по льду, по насту, по свеженаметённому рыхляку… Кажется, его новые глаза лучше различают оттенки белого… И оттенки цвета, где удаётся найти какой-нибудь цвет… В одну из прошлых вылазок он застал зарю потрясающей морозной красоты… А сегодняшний день — чёрно-белая фотография. Белый снег, чёрно-серые скалы, бледно-серое небо, и больше ничего.
Светлый кружок солнца то просвечивает сквозь облачную пелену, то теряется в ней. Можно смотреть, не щурясь, и видно, что за время, пока Ромига на Голкья, кружок подуменьшился: не сильно, но заметно. А по ночам видно, как луна темнеет. Мир всё глубже погружается в исполинскую зиму, и преображение светил, сопутствующее сему, интригует своей непривычностью… Если бы Ромига был среди имперских навов, что выстроили здесь форпост, а потом законсервировали его и ушли до весны, он бы, пожалуй, остался…
Он, правда, желает лично понаблюдать на Голкья чёрную луну и «солнце — меньше глаза белянки», как однажды выразилась Вильяра? Даже оскользнулся на льду и смазал рисунок движения!
Нет, ладно, сбился не потому, что слишком задумался: навское мышление не однолинейно. А вот к охотничьей обуви и одежде ещё привыкать и привыкать. И форму восстанавливать… Хотя бы, физическую! Ромига завершил «дорожку» и не стал начинать новую: и так уже пар валит, и неприятная слабость в коленях. Просто зашагал вперёд, не сбавляя темпа — на повороте тропы столкнулся нос к носу с голубоглазой беляночкой Аю.
Младшая жена Лембы выглядела взбудораженной и взъерошенной. Смерила Ромигу диковатым взглядом, неприятно напомнив скорбную умом живоедку Мули. Впрочем, Аю узнала нава, поприветствовала, но голос подрагивал, и она тревожно оглянулась через плечо.
— Аю, что там, у Камня? — спросил её Ромига. Раз уж собрался туда, лучше спросить. Не хватает нарваться на очередные приключения.
Аю обогнула нава, загородилась им от части тропы, откуда пришла. Лишь после этого ответила, взирая снизу вверх широко распахнутыми голубыми глазищами. Вот тебе и цвет посреди монохрома, да не радует: взгляд-то у охотницы по-прежнему дурной.
— Не знаю, о Нимрин! Я сначала сильно-сильно расплакалась, из-за Лембы. Ведь я ему больше не любезна, совсем не любезна, а мне без его ласки самая жизнь не мила! Будто почернело моё солнце вместе с луной, будто кровь во мне сохнет и стынет. Так худо, хоть бросайся головой с обрыва! — Аю жалобно шмыгнула носом. — Долго я горевала, потом прорыдалась, и стало полегче. И решила я идти домой да садиться за рукоделие. Забросила я его во дни неспокойных стихий… А потом… Померещилось мне, будто Камень сморит мне в спину и взвешивает… Решает, буду я жить или умру?
Ого! Задавая вопрос, Ромига не рассчитывал на такой монолог. Сколько ни наблюдал Аю в доме Кузнеца, она либо помалкивала, либо болтала, не замолкая, на ограниченный круг тем: об украшениях и зеркалах. В том и другом она сошла бы за эксперта, а в остальном производила впечатление особы крайне недалёкой. А у Камня-то её всерьёз припекло!
— Прекрасная Аю, конечно, ты будешь жить, — начал успокаивать её нав. — Иди скорее в дом и займись, чем собиралась. А там, глядишь, и Лемба перестанет на тебя сердиться.
— Лемба, — она мотнула головой и несколько раз повторила, будто пробуя имя на вкус. — Лемба, Лемба… Нет. Мама велела… Должен был быть другой, но он не пришёл. А я хотела… Кого же я хотела? А я не помню, — речь всё бессвязнее, и взгляд в себя.
Ромига решительно взял Аю под руку и повёл вниз по тропе. Что он не видал у того Камня? А если кузнецова жена спятила и сиганёт с обрыва, переполоху в доме будет больше, чем ему хотелось бы.
***
Спеть «летучую» и умереть! Не подыхать в третий раз от той же раны, а стать стихией и оставаться ею, покуда обратное превращение станет попросту невозможным. Ах, если бы снежный вихрь умел хранить и беречь клан, исполняя долг мудрой! Тогда бы Вильяра даже не раздумывала! Да только её самовластная воля неизбежно угаснет через луну-другую, а после и разум, и память, и всякое ощущение себя обособленной частью мира: стихии это ни к чему… А ей-то, калеке, к чему? Как ни гонит она прочь поганые мысли, они возвращаются снова и снова, вместе с болью в животе, неутолимой ни снадобьями, ни песням. Вильяра сидит у Зачарованного Камня, прикрывшись от чужих глаз «морозной дымкой», и думает, думает.
А обитатели дома Кузнеца даже не подозревают, что их мудрая больше никогда не входит в круг — только сидит у Камня. У их Серого Камня или у других, куда она отправляется изнанкой сна. Сами охотники и охотницы являются к Камням за колдовской силой, но мудрую под «морозной дымкой» они не могут разглядеть. Зато она видит их, и это её слегка развлекает, даёт пищу для менее унылых раздумий. Ведь наедине с Камнем каждый охотник раскрывается, являя в ауре и на лице не только настроение дня, но и глубинные чувства. Оказывается, некоторые здесь не столько силу черпают, сколько исповедуют Камню свои заботы, горести и тревоги: кое-кто даже вслух.
Хотя, чему удивляться! Знахаркина дочь сама не единожды плакалась Камням: тому, что у отчего дома, и тому, что у Ярмарки. Ни один Камень не ответил ей, как отвечает разумный разумному, но она помнит: от высказанного вслух ей немного легчало.
А желала бы она, чтобы её тогдашние причитания подслушал кто-то из мудрых, как сейчас она подслушивает лепет и плач обиженной на мужа Аю?
Эх, Аю, Аю! В доме Лембы тебя считают трусоватой дурочкой, неуёмно жадной до любовных игр и до всего блестящего. Ещё болтают, будто родители, почтенные купцы, сбыли тебя с рук с непристойной поспешностью и тут же уехали прочь. Казалось бы: выдавали красавицу дочку за главу богатого дома, да по взаимной приязни… Но то ли обещали они прекрасную Аю кому-то другому, и свадьба с Лембой нарушила прежний уговор. То ли с самим купеческим семейством что-то не так… Даже удивительно, о милая Аю, как ты сама до поры не чуяла неладного: жила, как живётся, и была счастлива. Но нынче Лемба к тебе охладел, а родители — Укана и Тари из клана Сти — куда-то сгинули и не откликаются на безмолвную речь, которой ты кое-как выучилась. Только Камню ты и можешь жаловаться, да ронять в снег горючие слёзы!
Даже смотреть на это со стороны противно, но Вильяру никто не заставлял подслушивать-подглядывать… А родителей Аю мудрая позвала бы: проверить, живы ли они на самом деле? Однако хранительница Вилья не гуляла на свадьбе Лембы и Аю, нигде не встречала купцов из соседнего клана, потому посылает зов не им, а мудрому Стире.
«Укана и Тари? А тебе, о мудрая Вильяра, что за дело до этих Сти?» — переспросил её сосед, угрюмее обычного.
«Одна из дочерей Тари вышла замуж в клан Вилья,» — ответила Вильяра, упражняясь в невозмутимости. — «Дочь беспокоится о родителях, но сама она плохо владеет безмолвной речью, а я не знаю их. Потому я обращаюсь к тебе, о мудрый Стира, чтобы ты прояснил их судьбу.»
«Замужем, значит, полной сиротой уже не останется,» — мрачно подытожил Стира.
«Сиротой? Укана и Тари погибли?»
«Погибли или прикинулись погибшими. Возможно, по примеру тех братьев, кого ты недавно изгнала. Лавина в горах накрыла их сани, однако тел разумных я под завалом не нашёл, только ездовых зверей.»
«Когда сошла эта лавина?»
«Во дни неспокойных стихий. Точней я не скажу, купцов хватились лишь три дня назад. Отец Уканы попросил меня разыскать их.»
«Укана и Тари были сновидцами?»
Стира помедлил с ответом, Вильяре померещился тяжёлый вздох.
«Насколько мне известно, не из тех, кому изнанка сна — торный тракт, а иные миры — ближе протянутой руки. Я ищу их, живых или мёртвых, в угодьях Сти. Но пока я даже на след не встал, ты бы, Вильяра, не печалила ту охотницу, их дочку? Её же зовут Аю, я верно понял? Младшая жена Лембы?»
«Да, та самая Аю.»
«Та самая… Помню её: замечательное было дитя, резвое и смышлёное. Подростка я не видел, купцы тогда странствовали по южным Голкья. А встретил взрослую охотницу в доме Кузнеца — едва узнал её и сильно удивился. Уж очень она переменилась, и не к лучшему. То ли головой где-то сильно ударилась, то ли Луна над ней так шутит. Но если ты, Вильяра, изволишь выслушать мой совет, по-соседски…»
«Изволяю! Говори!»
«А поищи-ка ты на Аю запретные чары родственной крови? Сам я с наскоку ничего не углядел. Но если чары — материнские, тебе эту погань и увидеть, и распутать гораздо проще, чем мне. Ты же, как-никак, тоже женщина, и ты — знахаркина дочь.»
«И поэтому ты, о мудрый Стира, только сейчас поведал мне о жертве запретных чар в моём клане!? В доме, где я… Откуда я выбрала себе преемника?»
Стира ответил не сразу:
«Прости, о мудрая Вильяра, но я лишь заподозрил запретные чары на Аю. Я не стал бы делиться с тобой пустыми подозрениями, если бы мог найти и расспросить купчиху Тари… Надеюсь, она оставила себе ключ от заклятья, а я всё-таки поймаю её живой.»
«Удачной охоты, сосед!»
Вильяра завершила беседу, леденея от ярости! Она даже хандру и боль свою мигом позабыла.
Не сбрасывая «морозную дымку», чтобы не спугнуть Аю, мудрая рассматривала теперь ауру зарёванной, несчастной, как потерянная двухлетка, кузнецовой жены. Увы, но следы того, что заподозрил Стира, так запросто не разглядишь. Хотя… И бессилие Аю, и брезгливая жалость к ней — самой Вильяры — намекают, что Стира может быть прав. Как бы ещё убедиться, что молодую охотницу изуродовали не просто дурным воспитанием, а именно запретными чарами?
Ведь погань же! Погань запредельная! Родителю зачаровать дитя — проще простого: ни силы, ни мастерства не надо. Всяк, кто слышал сказку о семи сёстрах, или о Марме с сыном, или о проклятом доме… Много этих сказок, всех не упомнишь… Всяк, кто что-то такое слыхал, способен сотворить нехитрый обряд на собственной крови. Но никто же в здравом уме не помыслит!
Каждого своего детёныша охотники учат жить. Учат то примером, то лаской, то таской: порою, суровой. Учат родители, родичи, слуги дома, у купцов — товарищи по ватаге. До самого охотничьего посвящения, до первого убитого зверя власть взрослых над ребёнком и подростком непререкаема. Это закон, но по уму — охотники сообразуются с тем, кто у них растёт. Со второго лета детям дозволяют выбирать себе хозяйственные поручения и пробовать ремёсла, с третьего — не мешают подросткам присматривать будущих любезных .
Лишь особо властные и неумные родители сочиняют, какими должны вырасти их сын или дочь, а потом беспощадно вдалбливают живых разумных в опалубку замысла. Крайне редко им это удаётся, потому что даже сеголеток — не слепой, не глухой, а вокруг, кроме родителей — дом, клан, целый мир охотников, не одобряющих подобного самодурства.
Чары родственной крови для того и пускают в ход, чтобы сделать отпрыска слепым и глухим ко всему, кроме материнской, отцовской воли. Нерассуждающе покорным. Безотказное средство и почти незаметное со стороны. Запретные чары оплетают родовую ветвь, как вьюн-удавка ползёт под корой дерева, пока не иссушит его напрочь. И как тот вьюн перекидываются с дерева на дерево по соприкасающимся ветвям, так и колдовская зараза постепенно опутывают не только зачарованных детей, но их мужей или жён, всё дальнейшее потомство, если оно сможет родится. Чаще — не рождается. Вот и Аю: молода, здорова, бесплодна. И Лембу зараза могла уже захватить, это многое объяснило бы. Со временем захватит и Тунью. Заражённые семьи обречены на вырождение и вымирание в двух-трёх-четырёх поколениях. Такая вот расплата за удобного, послушного ребёнка, за дружную родню. Именно потому чары родственной крови — вне закона, наравне с живоедством.
Особенно досадно, что самые умелые колдуны Голкья — мудрые — чуют эти чары на охотниках хуже прочего. Ведь сами-то они свои родовые ветви отсекли, и скрытый изъян чужих не отзывается им в непосредственных ощущениях. А зараза-то перекидывается и на мудрых! От тех, кого они валяют по шкурам, а особенно, берут в круг. Вьюн-удавка врастает на место отсечённой родовой ветви и поначалу даже могущества добавляет, вытягивая дар и жизнь изо всех связанных охотников. Только потом, луны или годы спустя, корёжит, подтачивает здравый рассудок и волю мудрого… Даже если погань, зачаровавшая своё дитя, ничего такого изначально не задумала!
Но кто же знает, чего добивалась купчиха Тари или её муж Укана? Зачем они выдали Аю за Лембу?
Вильяра до боли закусила губу. К счастью, она не таскала в круг никого из дома Кузнеца. Вообще никого из охотников! Но сколько шкур она перемяла с Лембой и Аю? Насколько она сама заражена? Вдобавок ко всем своим бедам… Или поганые родственные чары как раз и проторили путь дальнейшему искажению? Мудрая тихонько взвыла от ужаса, но тут же перевела жалобный звук в песнь. Она же знахаркина дочь! Даже если зараза добралась до неё, она должна исхитриться — и обернуть свою беду на исцеление всех заражённых. Пусть, она не ощущает непосредственно этих чар, однако уже держит кончик нити, опутавшей Аю, Лембу, Тунью…
Мудрая пела и видела, как меняется аура охотницы, как стремительно высыхают слёзы. Как Аю встряхивается словно бы в недоумении: что на неё накатило? Умывается снегом, встаёт с колен, идёт к дому. Увы, Стира не ошибся: дочь Тари под чарами. Увы, Вильяра не ошиблась: она сама тоже заражена.
Осталось поразмыслить: точно ли запретные чары в доме Кузнеца исходят именно от Аю? Но хотя Лемба и Тунья поженились по договорённости старших родичей и не были рады, а ни он, ни она, ни их дочери никогда не походили на жертв запретного колдовства. Нечто болезненное и противоестественное вошло в дом вместе с любезной Аю — и само уже не уйдёт. Ни с изгнанием, ни даже со смертью младшей кузнецовой жены!
Аю почуяла взгляд в спину, обернулась. Но мудрой у Камня, конечно же, не разглядела. Ссутулилась, ускорила шаг. Вильяра не спускала с неё глаз, пока охотница не скрылась за перегибом склона. По хорошему, и вовсе бы с неё глаз не спускать, как с вертячей или бешеной! Вильярина песнь растревожила дух, усыплённый чарами. В какие поступки это выльется, даже щуры не ведают.
Голоса на тропе. Аю и… Вильяра пропела «звериное ушко», чтобы лучше слышать… Кузнецова жена встретила идущего ей на встречу Нимрина. Остановились, беседуют…
Вот ещё тоже головная боль!
Нимрин ходит к Зачарованному Камню почти так же часто, как сама Вильяра, а получает — ещё меньше. Самому ему кажется, будто совсем ничего, но мудрая видит, как мало-помалу меняется аура. Очень помалу, потому Вильяра не спешит обнадёживать своего воина. Она ведь не знает в точности: вернётся ли к нему колдовской дар? Пращур ей что-то такое обещал, да где он, тот Пращур? То есть, асми, хранитель-самозванец. Вильяра всё ещё зла на него, но под ноги плевать уже не хочет: остыла. Пожалуй, если сбудутся все его обещания, она готова будет в те же ноги поклониться. Не за Нимрина — за себя.
А Нимрин… Иногда он садится у Камня бок о бок с Вильярой. Не видит её, не слышит, не ощущает тепла её тела. Уверен, что один здесь. Одинокий калека, затерянный в чужом мире: Вильяра ловит отголоски его страха, отчаяния, тоски, и шерсть у неё дыбом. Однако держится чужак, аж завидки берут: вот у кого воля самовластная! А ведь зараза могла затронуть и его, через Вильяру. Зря колдунья не придумала другого способа его разбудить. Хотя, всё равно потом вместе в круг ходили…
Прошлые дела не отменишь, не изменишь, нечего и сожалеть. Кого бы ещё ни зацепили родственные чары, мудрая начнёт распутывать их с себя и Аю. Лучше бы с погани, сотворившей обряд, тогда это было бы почти легко. Но дожидаться, пока Стира кого-то поймает, Вильяра не станет. Начнёт прямо сейчас. Уже начала.
28.06.2019Она догнала Нимрина с Аю на полпути к дому. Нимрину велела идти, куда собирался, Аю ухватила под локоток и повлекла вниз. Кузнецова жена жалась к мудрой, как перепуганное дитя. В каком-то смысле, жертва чар и есть дитя, которому не позволили вырасти. Даже если желает уже совсем не детского…
Аю снова и снова повторяла, как ей жизнь не мила без мужней ласки. Как луна её темнеет и солнце гаснет. И сердце щемит, и дыхание замирает, и еда утратила вкус. Вильяра сама видела: Аю не врёт и не преувеличивает, а живёт, пока остаётся при Лембе, в его доме. Именно так её закляли, и это даже не погань — слова такого нет!
— Аю, скажи, что пожелали вам на свадьбе твои родители?
Аю захлопала глазами и призналась, что забыла. Вообще, прошлое для неё, будто в тумане. Она даже лиц своих родителей толком не помнит, хотя раньше жить без них не могла, как сейчас — без Лембы.
Вильяра оставила расспросы. Довела Аю до её покоев и спела «колыбельную». Пусть охотница хорошенько выспится, а дальше мудрая сделает всё, чтобы ей полегчало.
Из покоев Аю мудрая направилась в кузницу. Лемба ковал, Тунья и четверо подмастерьев трудились на подхвате. Вильяра дождалась перерыва в их работе и отозвала кузнеца поговорить наедине.
Ткнула ему пальцем в грудь:
— Лемба, сегодня ты подаришь Аю зеркало.
— Что? — мудрым не возражают, но лицо Лембы выразило всё, что он не посмел сказать словами.
— Ты, о Лемба, подаришь твоей младшей жене Аю зеркало. Стеклянное зеркало от мастера Арна. Как она тебя просила. Подаришь сегодня, когда она проснётся.
Кузнец судорожно сглотнул, глядя на Вильярин палец, как на остриё… Нет, на древко копья, когда наконечник уже торчит из спины.
— О мудрая Вильяра… Прости, но где я добуду ей это щурово зеркало?
— Я добуду. А ты подаришь. И ты, Лемба, будешь с Аю мил и ласков, но не коснёшься её как жены. Считай, отныне Аю твоя младшая сестрёнка, скорбная умом.
— Что?
— Аю околдована. Пока я не сниму с неё чары, ты, Лемба, станешь беречь её, словно больную сестру.
— Что? — прозвучало, как предсмертный хрип пронзённого тем самым копьём.
Вильяра опустила руку, кузнец сморгнул, кашлянул и уставился ей в глаза. Недоумение, растерянность, гнев…
— О мудрая Вильяра! Разъясни своему предизбранному, что происходит? Какой напасти я в собственном доме не заметил? Чего не понимаю по скудоумию своему?
— Я разъясню. Но сначала ты, Лемба, расскажешь мне, как познакомился с Аю и решил на ней женился? Как вы сыграли свадьбу?
Кузнец наморщил лоб, поскрёб в затылке.
— Тебя же там не было, ты останавливала оползни… Свадьбу мы играли на ярмарке, у Ласмы и Груны. Я встретил Аю у них же, на переговорах с купцами. Увидел — обмер, будто снова обрёл тебя, моя любезная Яли, и сердце в груди перевернулось. Понял, что если немедленно не введу эту женщину в дом своею женой, то солнце моё погаснет, и жизнь станет не в радость… Мудрая Вильяра, прости что я потревожил мёртвое имя, но в тот день вы обе были для меня — одно. Несбыточное сбылось, и счастье моё не имело краёв! И долго ещё после свадьбы я не видел разницы между вами обеими. А эта дурёха только лицом на тебя похожа. Но глупа же, глупее белянки! Я с тех пор, как вернулся домой, будто прозрел, и опостылела она мне. Отправил бы её зимовать домой, да нет у неё дома, кроме моего.
— Нету, — подтвердила Вильяра. — А расскажи-ка мне, Лемба, о родителях и прочей родне любезной Аю?
— Её мать и отец — не слишком удачливые купцы из Сти. Почтенная Тари и… Кажется, отца её звали Укана. Глядел он угрюмо, много ел и молчал, как немой. А купчиха рассыпалась в славословиях, но мне показалось, возненавидела меня люто, не знаю, за что. До сих пор не возьму в толк, почему они не отказали, если я им не по нраву? Но не отказали, наоборот, страшно торопили со свадьбой. Говорили, будто у них уговор с южными корабелами, и некогда им ко мне в гости, ни даже как следует отпраздновать на ярмарке. Всего денёк мы пировали, а больше я этих Сти ни разу не видал. Да не стремился: мне довольно было Аю, вселенная потонула в её глазах. Вспоминаю, как наваждение.
— Наваждение и есть. Вас приворожили друг к другу. Тебе, Лемба, проветрило ум, пока ты учился у Стиры. А жена твоя смертельно мается, и я не могу помочь ей быстро. Давай, начнём с того, что ты подаришь ей зеркало.
Лемба сердито фыркнул:
— Это же… Вильяра, если нас с Аю свели беззаконными чарами, наш брак недействителен. Мне не любезна эта женщина, я не желаю знать её и называть женой.
— А ты её не знаешь, Лемба. Никто из нас её не знает. Если я смогу распутать чары, мы увидим, какова она есть на самом деле. Помнишь сказку о жене Сулы?
Лемба скривил рот, передёрнул плечами: сказку он помнил, сам же и сказывал её знахаркиной дочери Яли. Вильяра продолжила.
— Ты помнишь сказку, Лемба, значит, ты знаешь, какая опасность тебе грозит.
Кузнец кивнул, Вильяра видела, что ему всё больше не по себе.
— Сула погиб ни за что, — сказал он. — Жена убила его, очнувшись от наваждения. Она не поняла, что за незнакомец валяет её по шкурам вместо любезного, и пришла в такую ярость, что…
Мудрая согласно склонила голову:
— Вот поэтому ты береги Аю, как больную сестру.
— Может, мне запереть её?
Вильяра чуть подумала — отмела предложенное.
— Не советую. Пока я распутываю чары, обыденные заботы помогут Аю продержаться. А взаперти она скорее удавится или разобьёт лоб о стену. А смерть её не пойдёт впрок… Никому из нас!
Кузнец хмурился всё сильнее.
— Вильяра, ты так говоришь, будто на Аю не простой приворот, а чары родственной крови.
Мудрая улыбнулась:
— Ты сам это сказал, Лемба! А я скажу, что ты умён, и Стира хорошо учил тебя.
— Но это же…
— Беззаконие, наравне с живоедством.
— Вильяра, она принесла поганые чары в мой дом… Нет, ладно, я сам привёл эту погань в дом. Ну что за затмение на меня тогда нашло!?
— Запретные чары цепляют за слабину: у кого какая есть. Ты, Лемба, вовремя не похоронил Яли, вот тебя и повело на похожее личико. Так повело, что ты влез в силок, не думая.
Лемба молчал долго. Молчал, гонял по скулам желваки, сопел, как разъярённый рогач. Возможно, слал кому-то зов, возможно, просто переваривал известия. Наконец, переспросил, неожиданно спокойно.
— Вильяра, как ты думаешь, этот силок ставили на меня или на кого попадёт?
Любопытный вопрос! Мудрая сама уже им задалась, но внятного ответа пока не нашла.
— Я думаю, если бы твои тесть с тёщей добивались чего-то именно от тебя, они бы не исчезли из твоей жизни после свадьбы. Но может, им довольно было подсунуть тебе гнилую рыбу вместо свежего мяса?
— Сти уже больше трёх поколений не воюют с Вилья, не делят пограничные дома. А других обид, чтобы мстить, не гнушаясь беззаконием, мне на ум не идёт, — сказал Лемба.
— Мне тоже. Но я буду ещё думать и выведывать. Пойду за зеркалом. А ты пока постарайся припомнить вашу первую встречу с Аю.
— Чего припоминать? Споём с тобой песнь разделённой памяти, и ты сама увидишь, как было.
— Или так, — согласно кивнула Вильяра. — Когда вернусь.
Она закрыла глаза, а открыла их уже перед воротами дома Стекольщиков.
Никто на Голкья не работает по стеклу лучше старого мастера Арна! Смолоду видит он сны об иномирном селении, где почти не бывает снега, жители плавают между жилищами на лодках и варят прекрасное узорчатое стекло. Когда сновидец Арн смотрит глазами чужих мастеров, он знает об их ремесле всё, что знают они. А просыпаясь, припоминает и старается повторить увиденное. Зиму назад он осуществил давнюю свою мечту: выучился делать плоские, ровные стёклянные пластины и наносить на них серебро. Нет в мире более совершенных зеркал! Один у них недостаток: легко бьются, поэтому Вильяра не позарилась на новинку, а таскает в кармане старинный полированный металл. Но для Аю она раздобудет её мечту и наложит свои чары.
Вильяра стукнула кулаком в ворота, ей сразу отворили. Двое охотников, стороживших вход, поклонились мудрой и молча, почтительно вытянулись перед ней, ожидая, когда она огласит цель посещения.
— Проводите меня к Арну, — сказала Вильяра. — Мастер дома?
— Дома, — улыбнулся младший из сторожей. — Пойдём, о мудрая Вильяра, я провожу тебя в мастерскую.
Мастер Арн был занят: сквозь длинную трубку выдувал пузырь их раскалённого, оранжево светящегося стекла. Двое подмастерьев сновали вокруг, помогая ему наплавлять на пузырь какие-то мелкие штуковины. Любопытно, будет ли это узорчатый светильник, или мастер опять сочиняет что-то невиданное? Судя по мимолётной досадливой гримасе, Арн не желал отвлекаться от своего дела даже ради мудрой. Вильяра приветствовала его и успокоила, что готова подождать: здесь или в гостевых покоях. Она любила смотреть на чужую работу, но слышала, что мастер терпеть не может посторонних глаз в мастерской. Что и подтвердилось.
— О мудрая Вильяра, Рунка немедленно проводит тебя в гостевые покои и распорядится, чтобы тебе подали лучшей еды. Я приду к тебе, как только закончу.
— Хорошо, я подожду, — Вильяра подпустила в голос чуточку недовольства.
— Прости, о мудрая! Если ты спешишь, я прервусь немедленно. Но мне очень жаль бросать полработы. Никто не доделает за меня, и заготовка пропадёт.
— Не бросай ничего, о почтенный мастер Арн, я подожду в гостевых покоях. Рунка, найдётся ли у вас в доме мясной отвар и толчёная сыть?
Ожидая Арна, Вильяра успела не только пообедать, но и немного подремать, чисто для отдыха. Мастер вежливо разбудил её мысленной речью и, чуть погодя, явился сам.
— Что привело тебя под своды моего дома, о мудрая Вильяра?
— Я давно не бывала у вас, мастер Арн.
— Да, о мудрая! Со времён твоего ученичества. Мы рады видеть тебя без наставника, да совьются и расплетутся перед ним щуровы тропы.
Хорошо сказал! И почтение Вильяре выказал. И намекнул, что Старшему Наритьяре здесь были не рады, а рады теперь, что он отправился к щурам.
— Да унесут его стихии, — отозвалась мудрая, желая своему наставнику наиполнейшего упокоения.
Арн коротко усмехнулся и тут же снова сделал почтительное лицо. Хитрый старик! А чего и ожидать от главы дома в девятую или десятую зиму его жизни?
— Мастер Арн, для ворожбы мне понадобилось зеркало твоей работы. Достаточно большое, — Вильяра показала руками размер. — Найдётся такое?
Мастер тяжело вздохнул:
— Прости, о мудрая, я давно не делал новых зеркал. Пойдём, покажу, что у меня осталось.
В кладовке при мастерской осталась кучка не совсем удачных проб на полках и единственное зеркало на стене: огромное, светлое, прекрасное, в узорной оправе из меди и золота. Будто привет из какого-то тёплого, солнечного мира, где круглый год травы расцветают вокруг родников и нежные красавицы задумчиво любуются на свои отражения. Вильяра увидела — без слов поняла, почему Арн не пожелал расставаться с этим своим изделием. И сейчас не желает, но не посмеет отказать хранительнице клана.
Вильяра заглянула в зеркало, пригладила гриву, поправила серёжку мудрой в ухе. Чистейшее, без изъяна, стекло отражало усталое, осунувшееся, напряжённое лицо. Вильяра вздохнула и улыбнулась: зеркалу, себе в зеркале, заглядывающему через плечо мастеру.
— Арн, ты поразил меня! Я не видала зеркал, совершеннее этого. И работой златокузнеца я восхищаюсь, наравне с твоей. Но эта красота — не совсем то, что мне нужно. А пробы твои — совсем не то. Я ищу просто хорошее зеркало, примерно в две трети этого, в самой простой оправе. Чтобы оно не манило в чужедальние миры, а отражало Голкья, как есть. Ты меня понял?
Арн не скрыл радости и торжества, расцвёл улыбкой:
— Ты поняла, о мудрая! Вот потому зеркало висит здесь, а не у кого-то из моих жён. Им я сделал проще: в точности, как ты сейчас говоришь. Давай, я проведу тебя по покоям, и ты выберешь, какое тебе больше понравится? В золотой оправе, в медной, в серебряной?
— В серебряной. Так лучше для моей ворожбы.
— Тогда я просто принесу. Или ты, о мудрая, желаешь обойти дом и проверить защитные чары?
— Для проверки мне достаточно постоять в средоточии. Отведи меня туда.
Через шестнадцатую солнечного круга Вильяра покинула дом Стекольщиков с плоским, увесистым свёртком в руках. Зеркало: именно такое, как она искала. Осталось наложить на него свои чары и вручить Лембе уже не просто посеребрённое стекло — амулет.
Старый прошмыга Латира умел и любил делать амулеты из обыденных вещей. Знахаркина дочь смотрела — запоминала, а кое-что он ей объяснял и давал попробовать. После посвящения наставник бранился и переучивал её по-своему. Мудрая Вильяра сложила вместе все их уроки, да ещё нахваталась от Альдиры и даже немного от Нимрина. Хватит ли ей знаний и опыта, чтобы создать зеркало, которое отразит настоящую Аю, не зачарованную родичами? Должно хватить, и лучшее место для такой ворожбы — логово старого прошмыги. Вильяра потихоньку обживает его, хотя обитает пока в основном у Лембы. Но в дом Кузнеца — уже с готовым.
Пришлось хорошенько повозиться, спеть не одну и не две песни, но в итоге чары легли на стекло, закрепились в серебре. Колдунья бережно обернула волшебное зеркало замшей, перевязала ремешком. Позволила себе немного отдыха: Аю ещё не просыпается. Послала зов Лембе и явилась прямиком в большую трапезную, к ужину.
Аю за общим столом нет — так и должно быть. Но не увидев Нимрина на привычном месте, мудрая встревожилась: прожорливый чужак обычно не пропускал время еды. Быстрые расспросы… Днём его никто не видел, только утром. С подростками на белянок он не охотился, в мастерские не заходил. Засиделся у Камня? Вошёл в круг и застрял? Заплутал в разыгравшейся после полудня пурге? Вильяра чувствовала себя слишком усталой и голодной, чтобы кидаться на поиски немедленно…
***
Ромигу послали, он пошёл. Нет, не всегда нав бывал таким послушным, скорее, наоборот! Но мудрая умела командовать, что ноги сами несли в указанном направлении, и, глянув на неадекватную Аю, умением своим воспользовалась.
У Зачарованного Камня Ромига не обнаружил (и не получил) ничего нового. Посидел в ямке в снегу, выдутой с подветренной стороны глыбы. Угрелся и начал задрёмывать, но не отпустил себя в дрёму. Мороз недостаточно силён, чтобы убить нава, даже лишённого магии. Однако погода испортилась и продолжает портиться. Кружок солнца окончательно утонул в тучах, к позёмке добавился снегопад. Когда Ромига вылез из затишка у Камня и побрёл обратно к дому, ему пришлось буквально ложиться на ветер, иначе сшибало с ног.
Открытый участок тропы до перегиба склона — ярдов триста, но преодолеть их он не успел. Погода испортилась окончательно… То есть, по меркам Голкья, может, и нет, но для Ромиги — критично. Набежала туча, темнее других, и выдала снежный заряд такой силы, что через пару вздохов нав уже не различал ни своих ступней, ни вытянутой перед собой руки. Впрочем, дикий ветрище и не давал всматриваться! И с ног его таки снёс! Ромига пролетел по воздуху, хряпнулся задницей о наст, перекатился и встал на четвереньки. Так уже можно удержаться на месте или ползти — если бы он знал, куда! Видимость нулевая, с тропы его сдуло и завертело, внутренний компас утрачен вместе с магией. Ромига попытался нащупать тропу, ориентируясь по направлению ветра. Его же не могло отнести дальше десятка ярдов! Но ветер крутил, а снег слишком быстро скрывал все и всяческие следы.
Ситуация из неприятной перерастала в опасную. Нав тепло одет, значит, несколько часов он перележит, свернувшись клубком, без ущерба для себя. Вопрос, ослабеет ли за эти часы пурга? Или его хватится кто-то из охотников и отыщет магически? Надеяться на то или другое можно, а рассчитывать нельзя.
Он всё-таки полежал некоторое время, пока не начал ощутимо мёрзнуть. А вместе с холодом накатили воспоминания: как он попал на Голкья. Думал, накрепко забыл тот ужас? Пурга напомнила! Тогда-то он ещё понятия не имел, насколько далеко его занесло, ждал помощи, рассчитывал, что найдут свои. Нашёл кузнец, по счастливой случайности.
Ромигу трясло уже не столько от холода: он заново переживал проигранную магическую схватку, своё удручающее бессилие против одноглазого… На вид — чела, и это особенно досадно! Хотя, и любопытно взглянуть на место, где среди челов водятся такие маги. Кажется, Ромиге оно пару раз снилось: город под белым небом? Снова потянуло в сон: дурнотный, обморочный... Нет! Не спи нав! Не замерзнешь, так душекрад тебя съест. На четвереньки, и ходу!
Путь к дому, к живым и теплу — вниз. Однако шанс спуститься без тропы, не навернувшись со скальных обрывов, у тебя маловат. А вот если ползти вверх по склону, строго вверх, довольно скоро ты упрёшься в Зачарованный Камень. Бугор пологий, но явный, Камень торчит на вершине. И укрытие — выемка ветровой тени — должно там остаться. И может, оттуда ты сообразишь, где тропа?
Уклон оказался так себе подсказкой: в снежно-ветряной заверти даже верх-низ ощущались с трудом. Но кое-как, ощупью и наугад Ромига нашёл искомое! Забился в выемку за Камнем: лучше б не вылезал оттуда, сберёг бы силы. Да кто же знал, что погода сыграет настолько дурную шутку?
А пурга не собиралась утихать. Вечерело. Холодало. Тропу перемело напрочь. Ромига прикидывал, сидеть или идти, когда рядом возник кто-то живой и мигом сдёрнул его на изнанку сна.
Короткое путешествие завершилось… В тепле!!!
Его тут же принялись тормошить, вытряхивая из заледенелой одежды. Он поблагодарил за помощь — сам скинул куртку и сапоги. Штаны тоже пришлось снять, слишком много снега на них налипло. А впрочем, не Вильяры же стесняться? Видела она его уже во всяких видах! И сейчас вот смерила взглядом, промурлыкала короткую песенку — вздохнула с явным облегчением.
Но пробурчала сердито:
— Рыньи принесёт тебе жратвы. Полезай пока под шкуры. Грейся!
Нав ухмыльнулся, выполняя её указание:
— Сама бы погрела.
Колдунья ответила с досадой:
— Нет, Иули! Нет у меня на тебя ни тепла, ни времени. Лучше скажи: ты был в круге или так и просидел с утра у Камня?
Стыдно сознаваться в дурацкой оплошности, но вопрос был задан таким непререкаемым целительским тоном, что Ромига ответил честно:
— Ни то, ни другое: блуждал в пурге. Шёл в дом, потерял тропу, кое-как вернулся к Камню.
— Ты почуял Зачарованный Камень?
— Скорее, нашёл. Держал направление вверх по склону.
Вильяра покачала головой. Холодновато улыбнулась:
— Нимрин, для чужака ты поразительно хорошо освоился. Я рада, что нашла тебя живым и целым! Прости, что я не хватилась тебя раньше — была занята.
Он переспросил:
— Аю?
— Аю.
— Она сошла с ума?
Вильяра фыркнула, но не выдала ожидаемого: мол, не с чего сходить.
— Аю заколдовали. Давно. Я пытаюсь ей помочь, но… Будь с ней осторожен.
— В смысле?
— Как если бы она сошла с ума.
— Спасибо за предупреждение. А надолго это?
— Я пока не знаю.
***
Вильяра ненавидела говорить так! Однако слишком многие вопросы имели сейчас именно этот, ненавистный ей ответ. Освободится ли Аю от родительских заклятий? Вернётся ли колдовской дар к Нимрину? Поправится ли она сама? Кто будет её помощником и преемником? Колдунья мотнула головой, вытряхивая оттуда сомнения и несвоевременные раздумья. Ободряюще улыбнулась своему воину и пошла к Лембе.
— Удивительно, но я не могу вспомнить подробности тех дней, — смущённо признался Вильяре кузнец. — Как в тумане всё! И первая моя встреча с Аю, и наша свадьба. Вот как мы с тобой первый раз повстречались, и как с Туньей — я даже узоры на одеждах помню. А тут — увы!
— Споём — вспомнишь. Ты готов сейчас петь со мной?
Лемба кивнул, и они начали: без лишних слов.
— Серёжка! Щурова серёжка с двумя прошмыгами! — воскликнул он, едва допели. — На серёжке был приворот! И не для меня, а для твоего, Вильяра, щур его язви, единоутробного братца из Наритья! Аю несла своё поделие щурову купцу Наритья, а я остановил её, захотел рассмотреть. Схватился руками, и всё: ни украшения больше не вижу, ни мастерицы — смотрю на вторую тебя и обмираю… А будущая тёща рычит от злости.
— Погоди, Лемба, не тараторь, я всё вижу… А серёжка-то была хороша!
— У Аю золотые руки. Не хуже тех, что делают Арну оправы на зеркала. Кабы к таким рукам — да голову не пустую, я мог бы полюбить мастерицу, а не твоё подобие. Но она же после свадьбы почти забросила своё ремесло!
— Не она забросила — мать наказала ей. Ты не обратил внимания, а твоя тёщенька велела Аю: «Кувыркайся по шкурам и требуй подарков, покуда не наскучишь своему любезному кузнецу. А потом он выгонит тебя в снега, и вы оба сдохнете, такова моя материнская воля. Видеть тебя не хочу, ослушница, белянкин ум!» — Вильяра подкрепила свои слова зримым образом.
Лемба растерянно потёр лоб:
— Рассудок не вмещает, чтобы мать так ненавидела дочь! Потому я увидел, услышал, но не заметил. А ты права, Вильяра! Моя тёща, купчиха из Сти — самый лютый и подлый мой враг! Хуже всех беззаконников, которых мы похоронили.
— А ещё через Аю она имеет над тобою власть, о Лемба. Над тобой, над Туньей… Даже надо мной, как ей сдуру может показаться. Но я — мудрая и я знаю об её поганых чарах. И ты теперь знаешь. И если примешь мой совет, скажи Тунье и Зуни. Сообщи им, что творится, и строго-настрого запрети обижать твою младшую жену.
— Ох уж, дед меня взгреет! — невесело рассмеялся кузнец. — Аю ведь пыталась увернуться, я её поймал с этой серёжкой.
— Нет, Лемба, не очень-то она уворачивалась. Похоже, ей до смерти страшно было идти к Вильгрину…
— Эй, Вильяра! Ты, что, собралась следом за братцем? Зачем ты его поминаешь?
Вильяра полюбовалась на ошарашенного, испуганного кузнеца, потом сказала, понизив голос:
— Я мудрая, Леба. Законы я чту и храню, а обычаи соблюдаю или нарушаю, когда считаю уместным. Безымянность мёртвых — обычай, а не закон. Мало того: обычай недавний и дурной. Ты же сам сказываешь сказки: вовсе не про безымянных. Мой единоутробный братец достоин сказки, и она ещё даже не закончилась. Купец-колдун Вильгрин, живоед и беззаконник, канул к щурам, а страшная сказка о его похождениях продолжается.
Лемба смутился:
— Прости, что я прервал тебя. Прости, о мудрая.
— Прощаю. Однако твоя жена скоро проснётся. Бери-ка ты зеркало и иди к ней.
Продолжение: chorgorr.diary.ru/p217967093.htm
Вопрос: Прочитали?
| 1. Да! | 6 | (100%) | |
| Всего: | 6 | ||
@темы: Тайный Город, тексты, навы, Ромига, зимние наваждения, Голкья
-
-
06.06.2019 в 20:07-
-
06.06.2019 в 21:29Мало кто так изуродует ребенка, как его родители, и все от любви - к себе в образе ребенка. Песец обыкновенный, бытовой((
С Аю — мудрёнее, но не буду спойлерить.
-
-
28.06.2019 в 19:02-
-
28.06.2019 в 19:11АПД. Очень жаль, что вряд ли это можно издать как самостоятельную книгу - навы, всё же. Хотя это давно уже вполне самостоятельное произведение и очень качественное.
-
-
28.06.2019 в 20:56Навия, На здоровье!
И спасибо за мнение: Хотя это давно уже вполне самостоятельное произведение и очень качественное.
Что касается издания книги... Некоторое время назад я мечтала попасть в межавторскую серию ТГ.
Первую трилогию «Истории с фотографией», в самиздатовском бумажном формате, я вручила В.Ю. на одной из читательских встреч, с рекомендацией от участника межавторской серии. В.Ю. сказал, мол, любопытно, я посмотрю - и тишина.
Ещё пару раз я почти проходила с рассказами в конкурсные сборники, и не срасталось. Вадим Юрьевич неизменно утверждал, что у меня прекрасный слог, но нет сюжета. А меня так же неизменно клинило: «не-могу-не-хочу делать следующий шаг в переделке текстов». Клинило настолько, что я психовала и сходила с дистанции. Сейчас-то уже не психую: приняла за факт некое несовпадение наших с мэтром представлений о прекрасных и правильных книгах) Ну, как бы, у нас вообще куча расхождений во взглядах по самым разным животрепещущим темам.
Отнести книги в издательство как самостоятельные, с такими прямыми отсылками к ТГ - скорее всего, не реально. Тем более, я потихоньку таскаю яблочки не только у Панова, но и у Фрая. А тот автор гораздо менее лоялен к фанфикописцам. Перекраивать героев и реалии до неузнаваемости? Я обдумывала этот вопрос, но упёрлась в то же самое «не-могу-не-хочу». Для меня этот текст - отдушина, территория выгула и дрессировки моих любимых тараканов. В таком качестве он мне жизненно необходим: именно таким, каким рождается. Так что я смирилась с участью самиздатовского автора)
Но всем, кто читает мои тексты, кому нравится, я разрешаю и приветствую: делитесь прекрасным с друзьями! Говорите автору "спасибо" рекламой! Шляпа у автора тоже есть, на всякий случай. Но лучше просто приводите новых читателей, и побольше, побольше)
-
-
28.06.2019 в 21:01Раз уж зашел разговор об отдушинах, спрошу: а что вы делаете, если написанное вами внезапно расходится с каноном? Скажем, появилась новая часть, а там... Или такого не бывало?
-
-
28.06.2019 в 21:25Конечно, заманчиво было бы стать официально изданным, «бумажным писателем», добавить себе такую ачивку) Но в данный момент я вижу тут больше возможных издержек, чем профита. Я пишу не быстро и сочиняю лютый неформат, даже если он будет 100% ориджем. Наши издатели таких авторов не любят и прямо об этом заявляют. Но если звёзды вдруг когда-нибудь встанут завлекательной буквой «зю»... Вдруг)
а что вы делаете, если написанное вами внезапно расходится с каноном? Скажем, появилась новая часть, а там...
Вот сейчас появилась инфа про родной мир навов, и как он у них закончился. Монолог Ярги несколько противоречит той картинке, которую я держала в уме. Не так, чтобы критично, но я обдумаю, вносить ли мне правки в истории Онги и Пращура, и какие именно? Постоянно имею в виду, что герои могут лгать: себе - в том числе, или искренне заблуждаться.
-
-
28.06.2019 в 23:01-
-
29.06.2019 в 00:25