Девочка-маугли, воспитанная книгами, кошками и деревьями
Из близкой родни у меня никто не был на фронте в Отечественную.
Дед с маминой стороны начал военную карьеру на Первой Мировой, а закончил на Финской: ослеп после ранения. Позже зрение немного восстановилось, но до конца жизни видел он очень плохо. Работал в отделе кадров МХАТ, эвакуировался вместе с театром сначала в Саратов, потом в Свердловск. Бабушка с трёхлетней мамой пережили зиму 1941 в Москве, потом уехали к деду в Свердловск, потом уже вместе вернулись в Москву. В 41м бабушка рыла окопы, всю войну была донором крови. Мамины воспоминания о войне — бесконечные болезни: три воспаления лёгких, дизентерия, ещё что-то «по мелочи».
Выжила она еле-еле, но ребёнком была шустрым и между болезнями успевала поискать приключений (а ещё с очень ранних лет себя помнит). Например, как вместе с двоюродным братом постарше, который как бы присматривал за малявкой, они бегали во время бомбёжки по улицам и собирали осколки. Среди ребятни считалось: чем мельче «трофей», тем круче. Потом соображалки и опыта прибавилось, и дошло, что страшно.
Ещё мама очень впечатляюще рассказывает о нескольких смутных днях, когда немцы едва не вошли в Москву. О чёрном снегопаде из пепла сжигаемых архивов. И как дворник лично пообещал бабушке выдать немцам «семью коммуняк», и бабушка с мамой прятались «от греха» в частном секторе где-то в Марьиной Роще.
А ещё мама до сих пор боится звука сирены и чуть не плачет, когда слышит «Священную войну».
Дед со стороны отца был агрономом на сортоиспытательной станции возле посёлка Эльтон*, и его не призвали как ценного специалиста. Всего из их села ушло на фронт человек 30, вернулось двое или трое.
От Эльтона до Сталинграда около 100 км, и во время Сталинградской битвы там маршем проходили воинские части, а по железной дороге — эшелоны. Немцы бомбили, сильно. Несколько эшелонов разметало по степи, и весной дикие тюльпаны прорастали сквозь человеческие останки. А рассыпанные боеприпасы мальчишки находили ещё десяток лет, минимум, и устраивали «фейрверки». Отец до сих пор удивляется, как остался с глазами и руками, некоторым его одноклассникам повезло меньше.
Бывшая свекровь ненадолго попала под оккупацию. В их селе Волдынское под Дмитровом фашисты простояли всего несколько дней и не особо зверствовали. «Всего лишь» заминировали тропу к роднику, куда народ ходил за лучшей питьевой водой. Но вроде, никто не подорвался. А ещё свекровь вспоминает, как один из солдат, живших в их избе, популярно объяснял, мол «убить не убьём, но размножаться не дадим».
Такие вот воспоминания: ни разу не героические, в «Бессмертный полк» нести нечего, но заставляют относиться к теме войны серьёзно-серьёзно.
Однако повспоминали и живём дальше: «Довлеет дневи злоба его», или «Довольно для каждого дня своей заботы».
* Уточню у отца, где они жили до войны, во время и после. А то запуталась: Эльтон или Вишнёвка? Вроде, говорил, ещё переезжали...
Дед с маминой стороны начал военную карьеру на Первой Мировой, а закончил на Финской: ослеп после ранения. Позже зрение немного восстановилось, но до конца жизни видел он очень плохо. Работал в отделе кадров МХАТ, эвакуировался вместе с театром сначала в Саратов, потом в Свердловск. Бабушка с трёхлетней мамой пережили зиму 1941 в Москве, потом уехали к деду в Свердловск, потом уже вместе вернулись в Москву. В 41м бабушка рыла окопы, всю войну была донором крови. Мамины воспоминания о войне — бесконечные болезни: три воспаления лёгких, дизентерия, ещё что-то «по мелочи».
Выжила она еле-еле, но ребёнком была шустрым и между болезнями успевала поискать приключений (а ещё с очень ранних лет себя помнит). Например, как вместе с двоюродным братом постарше, который как бы присматривал за малявкой, они бегали во время бомбёжки по улицам и собирали осколки. Среди ребятни считалось: чем мельче «трофей», тем круче. Потом соображалки и опыта прибавилось, и дошло, что страшно.
Ещё мама очень впечатляюще рассказывает о нескольких смутных днях, когда немцы едва не вошли в Москву. О чёрном снегопаде из пепла сжигаемых архивов. И как дворник лично пообещал бабушке выдать немцам «семью коммуняк», и бабушка с мамой прятались «от греха» в частном секторе где-то в Марьиной Роще.
А ещё мама до сих пор боится звука сирены и чуть не плачет, когда слышит «Священную войну».
Дед со стороны отца был агрономом на сортоиспытательной станции возле посёлка Эльтон*, и его не призвали как ценного специалиста. Всего из их села ушло на фронт человек 30, вернулось двое или трое.
От Эльтона до Сталинграда около 100 км, и во время Сталинградской битвы там маршем проходили воинские части, а по железной дороге — эшелоны. Немцы бомбили, сильно. Несколько эшелонов разметало по степи, и весной дикие тюльпаны прорастали сквозь человеческие останки. А рассыпанные боеприпасы мальчишки находили ещё десяток лет, минимум, и устраивали «фейрверки». Отец до сих пор удивляется, как остался с глазами и руками, некоторым его одноклассникам повезло меньше.
Бывшая свекровь ненадолго попала под оккупацию. В их селе Волдынское под Дмитровом фашисты простояли всего несколько дней и не особо зверствовали. «Всего лишь» заминировали тропу к роднику, куда народ ходил за лучшей питьевой водой. Но вроде, никто не подорвался. А ещё свекровь вспоминает, как один из солдат, живших в их избе, популярно объяснял, мол «убить не убьём, но размножаться не дадим».
Такие вот воспоминания: ни разу не героические, в «Бессмертный полк» нести нечего, но заставляют относиться к теме войны серьёзно-серьёзно.
Однако повспоминали и живём дальше: «Довлеет дневи злоба его», или «Довольно для каждого дня своей заботы».
* Уточню у отца, где они жили до войны, во время и после. А то запуталась: Эльтон или Вишнёвка? Вроде, говорил, ещё переезжали...
