Девочка-маугли, воспитанная книгами, кошками и деревьями
Из Хибинских дневников: как это было
Два дня, о которых есть, что вспомнить...
...Сандро с самого начала поездки маялся больной ногой: дальше водопада и маленьких озёр ходить не мог. А мне страшно надоело сидеть на базе. Поэтому, когда знакомые из соседнего домика пригласили сходить на 2-3 дня в северную часть Хибин, я с радостью согласилась. Собрала в рюкзак палатку, спальник с ковриком, одёжку, немного еды и кофр с фотоаппаратурой. Штатив в руку — как посох, и пошла.
Стартовали с базы в первой половине тёплого, сухого, с лёгким ветерком дня. Облачность была, как говорится, переменная: утром синих дырок в небе больше 50%, к обеду и после — поменьше. За несколько часов добрались до Лявойока, обогнув справа Щучье с Гольцовым. По лесным дорогам идётся быстро, хотя рюкзачок у меня получился, по самым скромным подсчётам, килограмм на восемнадцать (10 — шмотки и еда, 8 — техника). Вывод: хочешь ходить в автономе — заводи себе самую лёгкую палатку и ещё раз хорошенько подумай, что именно класть в кофр. Остальное уже и так сведено к минимуму.
Дойдя до водопада на Лявойоке, мы начали выбирать, где «упасть». Прямо над водопадом — ровная площадка на 2-3 палаточки. В глубине души я была за то, чтобы остановиться там. Рюкзак тянул к земле, да и водопад хотелось поснимать. Всласть, не торопясь, при разном освещении. Но уж очень место проходное, у самой дороги.
Чуть дальше, на большом левом притоке — старая, отлично обжитая стоянка. Я предложила её. Однако мои товарки решили подняться по долине как можно выше — под Партомчорры. В итоге мы встали лагерем на правом берегу Лявойока, почти на самой границе криволесья и голой тундры. Напротив маленького красивого водопада, который течёт с Партомпорра. Я раньше не знала этой стоянки, но она мне понравилась. Уютно, ровно, не очень засижено (если не считать древнего геологического мусора), готовый очажок для костра, вода относительно близко, и даже дрова есть.
Поставили палатки, приготовили ужин, поели — всё как всегда. Я передохнула немного, и ближе к закату отправилась на съёмку. Половину ночи, часов до трёх, бродила по ближнему к стоянке отрогу Партомпорра. За что люблю эту долину — она открыта для закатного солнца. Дважды (считая этот раз) я ловила там очень красивый свет. Но солнце быстро ушло в тучи, стало темно и холодно. Я спустилась вниз, залезла в палатку и с чувством исполненного долга завалилась спать.
А в пять утра Тома с Ирой разбудили меня криками: «Вставай скорее! Смотри, какая радуга!» Поглядеть стоило, только потому злые спатьмешалища остались живы. Но лучше бы я вовсе не слезала с горы и не ложилась. Радуга — роскошная, двойная, на полнеба. С противоположной стороны — первые утренние лучи светят сквозь дождь, превращая его в сияющую розовую занавесь. Горы за Гольцовым озарены солнцем: по верхнему, видимому из-за кустов, краешку можно догадаться, какое роскошное световое шоу происходит над озером.
Я, очумелая со сна, бестолково хваталась то за один фотик, то за другой. Потом бросила: всё равно с нашей стоянки видны одни огрызочки, а бежать куда-то, забираться повыше... Уже поздно. Погасла сперва радуга, потом розовое зарево и горы за озером — туча накрыла солнце. Дождь добрался до нас, пришлось быстро прятаться в палатку. Честно говоря, сделала это с облегчением. Вот так, спросонок, я мало на что гожусь: голова не соображает, кружится, руки-ноги заплетаются. Чашка горячего чая могла бы помочь, но этот чай ещё скипятить надо. Попрятала технику в кофр, застегнула на себе спальник и сразу провалилась в сон — как в обморок.
Куда-то мы с утра собирались идти: я это помнила, честно пыталась проснуться. Однако выныривала — и снова уплывала в уютную тёплую тьму без снов. Под вкрадчивый шорох капель по тенту: то громче, то тише. Мелкая морось, можно под такой ходить: легко! И даже делать хорошие кадры. Но веки не поднимаются, и щёку от подушки не оторвать. А уж на другой бок перевернуться, ногу или руку затёкшую положить поудобнее — почти запредельное усилие. Придавила тяга земная, отыгрываясь за ночные танцы со штативом и лёгкие прыжки с камня на камень. Хотя нет, Земля-матушка тут вовсе не при чём: честно держит 1 g. Меньше надо над организмом измываться: не в этом походе — вообще по жизни. Будь под рукой тонометр, показал бы, наверняка, какие-нибудь интересные цифры. Впрочем, барометр, думаю, тоже показывал забавное...
С утра и весь день погода хмурилась, как бы размышляя: портиться ей окончательно или нет. Давило, серо-сизые тучи плотно сидели на горах, дождь то нервно барабанил по палаткам, то переставал, ветер налетал порывами с разных сторон. С каждым часом наш изначальный план: сделать кольцо через Южный и Северный Партомчорры казался Томе с Ирой всё менее привлекательным. Я-то даже не делала вид, что собираюсь куда-то идти. Благое намерение добрести до водопадов и до похожей на кратер кольцевой структуры на Партомпорре — рассосались без остатка. Желание одно: спать. Будь я кошкой — свернулась бы клубком, нос хвостом прикрыла и даже на звон мисок ухом не вела. Но человеку невозможно проваляться в палатке весь день. Надо и «ежей попугать», и поесть, и в хозяйственной деятельности поучастовать. Не заболела же, я в самом деле: просто расслабуха такая со мной случилась. Бывает. Я даже что-то фотографировала — в полной несознанке, судя по результатам — и снова отваливалась на боковую. Только к ужину, наконец, почувствовала себя более-менее человеком.
Собственно, я уже проспала всё, что можно. Пора было возвращаться на базу. Погода явно не собиралсь улучшаться. Гулять по верхам, когда на горах сидят тучи, небезопасно, малоприятно и бессмысленно: обзор всё равно нулевой. Мы ждали парня, который бродил сам по себе, но на некоторую часть маршрута, как я, примазался к Томе с Ирой. Он, самый упорный из нас четверых, полез-таки наверх.
В ожидании его приготовили ужин, собрали рюкзаки: оставили несложенными только палатки. Дело было уже совсем под вечер, и не знаю как остальным, а мне внутренний голос упорно твердил, что раз уж свёртываем лагерь, то лучше не тянуть с выходом. Тучи над Партомчорром на глазах наливались свинцом, воздух был как наэлектризованный.
В начале двенадцатого дождались, наконец, попутчика. Пока он ужинал и паковался, налетел ветер. То есть налетел — мягко сказано. Будто кто-то на перевалах приоткрыл заслонку со сжатым воздухом. До этого низкорослое, но густое криволесье создавало вокруг стоянки уютный затишок. Первый же порыв ветра раскатал в тонкую лепёшку и кусты, и палатки: хорошие палатки, на дугах — положил, сплющил. Полетели ободранные шквалом листья и пепел из кострища. Вариантов было два: либо быстро крепить всё, что можно, дополнительными оттяжками, либо дособираться и тикать. Мы выбрали второе. Пережидая наиболее сильные порывы, кое-как свернули палатки: они возомнили себя парапланами и тянули полетать, но у нас были другие планы на их счёт. Упихали всё в рюкзаки, увязали, приготовились идти.
Едва мы встали на тропу, секунда в секунду, с неба плеснули первые капли. Плюх, плюх, плюх — по четверть стакана каждая, не меньше! А когда из зарослей выбрались на открытое пространство сухого русла — в этой части Лявойок широко разливается по долине — «заслонку» на перевалах сорвало окончательно. Дождь, как водопад, стеной. И жёсткий, упругий поток воздуха, который язык не поворачивается назвать ветром. К счастью, мы уходили вниз по долине, и всё это свистело нам в спину. Незабываемое ощущение: делаешь шаг с валуна на валун, а тебя подхватывает под рюкзак и несёт: через камень, на который хочешь наступить — к следующему, а то и через два. Не идёшь, а почти летишь — главное, вовремя отталкиваться от макушек глыб ногами и штативом.
Голова в капюшоне и плечи промокли сразу, чуть погодя — колени. Я очень не люблю ходить под грузом в непромокаемой одежде. Даже в хвалёных мембранах катастрофически не хватает воздуха: быстро устаю, начинает сбоить сердце. Готовясь к выходу, как обычно, надела поверх полартекового костюма брезентовый анорак и такие же штаны. А теперь уже, под проливным дождём, распаковывать рюкзак и переодеваться — ищите дурных! До базы, со всеми дорожными петляниями, максимум километров десять. Не больше трёх-четырёх часов ходу. В чём есть, я, конечно, промокну до нитки, но не замёрзну: груз не даст. А на базе — переоденусь в сухое, и сразу в спальник. Он-то, надёжно упакованный, точно останется сухим. Как и запасная одежда, и всё фотобарахло.
Я вышла со стоянки первой. На другом берегу Лявойока, под крутым склоном, ветер бесчинствовал чуть поменьше: остановилась на тропе подождать остальных. Стоять — тяжело. Если снять рюкзак, полегчает, конечно, но задубеешь сразу. К тому же снимать-надевать эту орясину без постороней помощи — тот ещё атракцион. Пока обдумывала вопрос: то ли ждать народ, то ли идти дальше своим темпом, меня догнали Ира и Тома. А их знакомый опять где-то застрял. Они сказали, что подождут его здесь, я — что мочи нет стоять, двигаю потихоньку вперёд. Заблудиться, мол, негде: или догоните, или на базе увидимся. И пошла.
Дождь с ветром не ослабевали ни на секунду. Название этому буйству стихий просилось одно — короткое и свирепое морское слово «шторм». С каменных щёк над водопадами я разглядела у самого горизонта далёкую, слабую, бледно-малиновую закатную полоску. Даже подмигнул оттуда алый глазок: солнце — и канул за окоём. Над головой и по всему видимому небоводу тяжко ползли тучи. Громоздились. Пёрли победным маршем. Теснили одна другую, свивались жгутами, висли на горах, истекая водой. Серогривая, буйная, подхлёстываемая дождевыми струями река ревела и билась о камни. Взъерошенный лес гудел под ударами ветра, бешено мотал верхушками ёлок. Как ни странно, нам с ветром было всё время по пути. Под Партомчоррами он дул с востока, а в сквозной долине Кунийок — Кукисвум стал северным. Воздушные потоки обтекали Хибины, разгоняясь в узостях, как в аэродинамической трубе. Я шагала по лесной дороге: одна в сгущающихся ненастных сумерках, мокрая уже почти насквозь, с тяжеленным рюкзаком, и было мне — удивительно хорошо телу и спокойно душе.
До тех пор, пока на объезде Щучьего не стали попадаться свежесрубленные и брошенные поперёк колеи молодые деревца. Много, густо. Не так, как делают, забуксовав в грязи. Кто-то неторопливо, обстоятельно расчищал проезд и обочины, мостил гать впрок. Много крепких мужиков. С острыми топорами. На большой, тяжёлой машине. Позавчера здесь этого не было. Примятые шинами тонкие стволики, свежие ссадины коры, зелёная, ещё живая листва. Идти тяжело, смотреть больно, и память сразу подсказывает невесёлое: новый апатитовый рудник и обогатительную фабрику, которые, вроде, собираются строить как раз где-то здесь. А в прекраснейшем Щучьем — отстойник.
Может быть, это пока совсем не то. Организаторы «Арктик-трофи» готовили трассу под очередные соревнования? Или железячники пробирались на своём «Урале» к особо крупной залежи металлолома? Деревья — жалко их, но сегодняшний шторм наломает больше, не говоря уж про лавины зимой. Угораздило вырасти в неудачном месте — значит судьба такая.
Природа сама по себе безжалостна. И близких к себе людей учит отнюдь не сентиментальности — это сугубо городская фишка. Учит чему-то другому, более глубокому и сложному. Перешагивая изувеченные берёзки, ольхи и рябины; балансируя, путаясь ногами, спотыкаясь о густо переплетённые ветви, я не плакала, не материлась. Хотя и слёзы, и злоба были близко, дышали за левым плечом. Но в эту буйную ночь, под ледяными струями дождя, посреди рёва ветра и хруста ломаемых деревьев — собственные эмоции... Да, та же стихия: слепая, неуправляемая, но по мощи — смешно сравнивать. Главная человеческая сила — мозги и руки. А в придачу к ним заповедь: «возделывать и хранить». Забываем о ней, оттого проблем много. Лично для себя бы хоть разобраться — что возделывать, что хранить?
Рукам в тот момент работы не было, а мозгам — раздолье. Мысли на ходу текли легко, свободно — почти так же шустро, как струйки воды и пота под одеждой. Много чего передумала той ночной одинокой дорогой. Странным образом более уютной, чем кухня в собственной квартире. Да, чего дурить себя и других: именно здесь, в Хибинах, моя малая родина, сюда прирос самый цепкий и сильный корень — из питающих меня жизнью, удерживающих в земном бытии.
Первый корешок зацепился когда-то за отравленную московскую почву, там же поставили штамп в свидетельство о моём рождении, печать о прописке в паспорт. Москва — город четырёх поколений предков. И мой тоже: без дураков. Город огромный, прекрасный, хищный, расчётливый. Мне редко хватало души — любить его. Москва знает это про меня и тоже не спешит делиться силой. Скорее подарит такую милость (до или после хорошенького удара по башке) сумасброд Питер... Хибины щедры и терпеливы. Вместо обыденного, привычного визга: «Голосуй или проиграешь!» нашёптывают: «Решай не быстро, главное — спокойно и верно. Когда решишь, тогда и слава Богу». У меня есть долг перед этой землёй, и пока жива, я буду его возвращать — как умею, как могу...
Километра за три до базы меня догнала усталость. Насквозь пропитаная водой одежда начала ощутимо тянуть к земле, сердце — частить, дыхание — сбиваться. Нормально, всё путём: добрела. Заглянула в соседний домик к Томе & Co — они притопали немного раньше другой дорогой. Зашла в тёпло обжитой, натопленной комнаты. Переоделась тихонько, чтобы не будить спящих друзей. Достала спальник — сухой. Легла и сладко, как в детстве, заснула под шум непогоды за стенами...
Текст написан довольно давно. В очередной раз вспомнила про него, когда смотрела «Аватар». Вопрос на засыпку: где находится моя личная Пандорра?
