Из-под снега (и ещё раз откопала!)

[chorgorr]

Название: Из-под снега (История с фотографией, часть 4)
Автор: chorgorr
Персонажи: нав и местные
Категория: джен
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: R
Канон: практически оридж, «Тайный город» где-то очень далеко за кадром
Краткое содержание: Так куда же всё-таки занесло Ромигу?
Предупреждения: попаданец, амнезия, сомнительное согласие... Список будет пополняться, поскольку текст в процессе.

Ночь, мороз. Небо в облаках, ни звезд, ни месяца. Позёмка метёт по бескрайней равнине, обещая превратиться в настоящую пургу. Одинокий путник на тракте ощупью угадывает среди целины утоптанный, прикатанный след. Он не помнит, кто он. Куда идёт? Откуда? Зачем? Смутное вспоминание о чужих словах: «Не спи, замёрзнешь». Тень памяти о собственном высокомерном ответе: «Меня это не касается». Нелепое название — Яблоновый перевал, давно и страшно далеко.
Здесь и сейчас нет перевала, есть бесконечное ровное пространство, похожее на замёрзшее море. Усталость, пустота, ощущение полной бессмысленности пути. Оглушающая боль потери чего-то такого, без чего вряд ли получится жить. Он ещё дышит и кое-как переставляет ноги, но это ненадолго…

Кузнец Лемба возвращался с ярмарки. В чёрно-синем небе сияло маленькое белое солнце, и кузнец блаженно жмурился, подставляя ему лицо. Совсем бы хорошо, но ночная метель оставила после себя гряды застругов. Сани на них нещадно швыряло: пока доедешь до дому, зад отвалится. В самом деле, пора погреться, размять ноги, дать облегчение упряжным зверям. Лемба на ходу ловко соскочил с саней. Побежал рядом, громким кличем оповещая снега о своей силе и удали. Звери завыли, защёлкали, заверещали, вторя хозяину. Бежать во весь дух, сверкать живым белым мехом среди мёртвой белизны снегов — не высшее ли счастье и полнота бытия? Хозяин и его звери об этом не думали, они просто жили.
Вожак прянул в сторону, потянув с тракта всю упряжку, чуть не перевернув сани. Лемба хотел прикрикнуть, замахнулся бичом, но сам уже заметил, что привлекло внимание чуткого зверя. Из свеженаметённого сугроба, чуть повыше других, торчала чёрная палка.
Звери, азартно подвывая, рыли лапами снег. Кузнец смотрел. Он уже понял — чего тут не понять? Путник не вынес тягот пути и прилёг отдохнуть на вечный покой. Живого, тёплого звери выкапывают иначе. Из-под снега показалась фигура в чёрной одежде, не похожей на мех. Клубочком на боку, спиной к ветру. Палка, торчавшая из сугроба, оказалась одним из двух длинных, изогнутых мечей в ножнах. Лемба отогнал зверей и принялся за дело сам. Он не смог сходу определить, к какому роду-племени принадлежит воин, это было интересно. Тёмные волосы забиты снегом и смёрзлись, а перед лицом снег рыхлый, значит, не дышал уже, когда замело.
Помогая себе ножом, Лемба окончательно высвободил застывшее до каменной твёрдости тело из снега и льда. Поднял на руки, удивился лёгкости по сравнению с другими подобными находками. Положил в сани, привязал. Мёртвых людей и зверей всегда увозили домой: заботились о живых. Убирали падаль с тракта, чтобы не привлекала дикие стаи, и пополняли продовольственные запасы. В клане Лембы двуногие не питались двуногими: легко заразиться всякой гадостью. А на корм зверям находка годилась, но после того, как кузнец разморозит тело, рассмотрит и кое-кому покажет. Подумал о Вильяре. Настойчиво, так, чтобы мудрая услышала зов и пришла.

Дома кузнеца ждало множество хлопот, чад и домочадцев. Возиться с чужим покойником было некогда, Лемба только отвязал тело от саней и оттащил в чулан, иначе звери могли погрызть раньше времени. В чулане было достаточно тепло, чтобы труп до завтра оттаял, но не испортился.
Мечи Лемба с гораздо большим почтением отнёс в ближнюю мастерскую. Вынул из ножен, иначе с холода отпотеют и могут заржаветь. Подивился чёрному, без блеска, металлу и непривычной форме клинков, их остроте и упругости, которые сразу оценил. Подивился простоте ничем не украшенных рукоятей и ножен. С трудом уложил в голове идею такой вот красоты без украшательства. Однако не поспоришь: оружие было совершенно в своём роде, прекрасное и чуждое донельзя. Кузнец мог поклясться, что в жизни не видел ничего подобного. Хотя торговые караваны курсировали по всему миру. Работу собрата-кузнеца даже с противоположного континента Лемба узнал бы. «Вильяра, где ты? Я нашёл что-то очень интересное!»
Послал зов ещё раз и успокоился, чтобы воздать должное бане, сытной еде и соскучившимся жёнам.

Вильяра примчалась наутро. Всего один могучий зверь и женщина на лыжах: мудрая не боялась диких стай даже ночью.
— Отдохнул ли ты с дороги, Лемба? Ты звал меня так громко, я думала, голова лопнет. Хотела при встрече стукнуть тебя по твоей, — сказала колдунья и тут же впилась в губы кузнеца жадным поцелуем.
— Ненасытная!
— Если твоя находка хоть в половину так удивительна, как мне показалось по твоему зову, отложу утехи на потом. Малое удовольствие после большого. Куда ты положил того бродягу?
— В чулан.
Мудрая по-хозяйски направилась вглубь дома кузнеца. Лемба откатил в сторону круглую каменную дверь чулана, поднял повыше светильник.
— Этот? Лемба, в следующий раз, когда найдёшь в снегах что-то непонятное, сначала показывай мне, потом уже оттаивай. Он жив.
Чужак лежал на каменном полу неподвижно, клубочком, как был найден. Но теперь больше походил на спящего, чем на мёртвого. Опытные охотники не ошибаются в таких вещах. Лемба понял, что сглупил. Чужой воин в доме, даже без оружия, может доставить немало хлопот.
— Мне не пришло в голову. Мудрый может выйти живым изо льда, огня и воды. Но какой мудрый позволит себе заснуть в сугробе на обочине?
— Тот, который отдал своему клану всё. Или выбрал слишком опасную дичь. Или проиграл битву. Мало ли? Но я знаю мудрых всех кланов и не знаю это существо. Он не наш.
Происходило непонятное, потому кузнец остался в дверях, а Вильяра шагнула к телу, на то она и мудрая. Глухо заворчала, скаля зубы. Провела по воздуху рукой:
— На этот раз тебе повезло, кузнец. Твой найдёныш жив, но в беспамятстве.
Наклонилась, перевернула тело на спину. Кузнец поднёс поближе светильник. Теперь они могли рассмотреть чужака. Неудачливый путник оказался худым и длинным, мало похожим на массивных сородичей Вильяры и Лембы. Черты лица — странные, чужие, но не настолько, чтобы казаться отвратительными. Приснится иногда и не такое… Светлая кожа будто совсем не пострадала от мороза. Больше всего удивляли волосы. У лучших охотников они всегда белые, искристые как снег. На юге иногда родятся серо— или рыжеволосые. Мудрая и кузнец впервые встретили двуногого с угольно-чёрными волосами, бровями, ресницами. Одежда тоже удивляла. Не из шкур, как у охотников, не из тканых и вязаных ниток, как у южан. Без швов и застёжек. Чёрная: такой непроглядной чернотой, будто поглощала весь падающий на неё свет.
— Говоришь, у него было с собой оружие?
— Для войны, не для охоты. Два меча, тоже чёрных. Отличная работа, но я никогда не видел подобного. Показать тебе?
— Мне интереснее дух и плоть, чем сталь. Лемба, отнеси его в мою любимую комнату, на шкуры. Там теплее и светлее. Там подходящая обстановка для приёма гостей.

Вильяра величаво восседала на стопке шкур. Рядом Лемба положил свою странную находку, отметив про себя, как нелепо смотрится чёрное существо на белом мехе. В комнате было тепло и светло, но мудрая приказала пододвинуть поближе жаровню и принести побольше светильнкиов.
Вильяра внимательно разглядывала руку найдёныша, играла с ней, вялой и безвольной.
Приложила свою пятерню к его: пальцы колдуньи оказались на полторы фаланги короче, но сама ладонь — шире, мощнее. Вильяра вынула нож из ножен, подышала на широкое лезвие. Шепча заклинание, поймала затуманенной сталью отсвет углей. Лемба сторожко наблюдал за её действиями. Непредсказуемая ведьма могла одним движением отсечь голову чужаку. Могла, шутя, метнуть клинок в него, Лембу. Хороший охотник перехватит на лету или увернётся, плохого не жаль. Женщина не стала делать ни того, ни другого, а легонько чиркнула остриём по ладони найдёныша. Выдавила из пореза несколько капель крови — чёрной? Слизнула, поморщилась, метко сплюнула в жаровню.
— Хорошо, что твои звери были сытые, и тебе не пришло в голову их покормить. А если бы ты задержался на ярмарке денёк-другой, и дикая стая успела попировать, хвастался бы мне белыми шкурами, доставшимися даром.
Она провела пальцем по чёрной царапине:
— Гляди-ка, зарастает. Он не только жив, но здоров на зависть. Просто впал в спячку, как летние звери.
— Глупец, если надеялся долежать в том сугробе до весны. А почему он не просыпается в тепле?
Вильяра села, скрестив ноги. Подтянула к себе бесчувственное тело так, что голова найдёныша оказалась у неё на животе, будто на подушке. Стала медленно гладить, перебирать, пропускать сквозь пальцы короткие чёрные волосы. Провела ладонями по лицу мужчины, легко коснулась сомкнутых век. Потом ладони ведьмы замерли на его висках, серебряные глаза закатились, она загудела низко, утробно, жутко. Белая грива встала дыбом на спине кузнеца, как всегда, когда мудрая пела рядом с ним песню познания. Звук перешёл в вой, взлетел до раздирающего уши визга и затих. Вильяра встряхнулась, посмотрела на Лембу холодно и жёстко:
— Это странная и, возможно, опасная находка. Будь я не Вильяра мудрая, а ты — не мастер Лембола, мы отвезли бы его подальше от жилья и через пару дней честно поделили белые шкуры. Он пришёл с другой стороны звёзд. Кто-то украл у него по дороге часть души. Возможно, его специально бросили подыхать на морозе, возможно, он вырвался и упал сюда сам, случайно. Я увидела не много. Гораздо меньше, чем обычно получается. Не пойду по следу. Слишком опасная чужая охота, чтобы ввязываться из любопытства. А касается ли дело клана, не знаю. Посоветуюсь с другими мудрыми. Пусть побудет в твоём доме. В нынешнем состоянии он вряд ли в силах причинить вред. Может, пристроишь по хозяйству. А я пока поиграю с диковиной. Сейчас попробую разбудить.
— Ты говоришь, он не в силах причинить вред?
— Я чувствую: он совсем не помнит себя. В худшем случае, будет как младенец. В лучшем — тупая рабочая скотинка, вроде Румила с проломленной башкой. Но у этого мозги целы, он будет учиться заново. Мы научим: нашему языку и обычаям. Давай, пока спит, придумаем прозвище.
— Мудрая, ты ведь можешь узнать настоящее имя? И придумывать ничего не надо.
— Я узнала. Но если будем звать его по имени, он быстрее вспомнит себя и уйдёт от нас. А мне скучно, зима только началась.
— Он вспомнит?
— Когда-нибудь. Может быть. Наверняка это захватывающая история, я бы хотела её послушать… Так как насчёт прозвища? Ты нашёл, тебе и называть.
— Иуле — Тёмный?
— Не годится. Слишком близко к его сущности, всё равно, что имя. Но посмотри, какие у него волосы: будто твой лучший уголь, чёрные и блестят. Кровь такая же. Пусть будет Нимрин — Уголёк.
— Как скажешь, мудрая.
Вильяра плавным, вкрадчивым жестом взяла руки чужака в свои. Его пальцами как-то по особому сжала и расцепила пряжку широкого пояса, вытянула ремень из-под спины лежащего, бросила кузнецу. Перегибая тело как куклу, его же руками расстегнула на нём сапоги. Ногтем большого пальца найдёныша чиркнула по странной одежде от горла до паха — чёрное разошлось, будто распоротая шкура. Охотница быстро, сноровисто сняла её совсем — и принялась жадно разглядывать добычу. Лемба тоже посмотрел. Бродяга не был истощён, как подумал кузнец, когда выкапывал из снега, клал в сани и носил по дому неправдоподобно лёгкое тело. Видимо, от природы такой: поджарый, сухой. Лемба видел в подобном сложении уродство, но мудрые падки на всё необычное, особенно со скуки. Он не сомневался, как именно ведьма намерена играть с чужаком, и тоже хотел получить удовольствие, наблюдая.
Вильяра скинула с себя меховые штаны — с курткой она, по обычаю охотников, рассталась на входе в тёплую часть дома. Легла рядом с чужаком. Укрыла его и себя пушистой шкурой, обняла, прижалась.
— Лемба, возьми все его вещи и хорошенько спрячь. Чтобы не увидел, когда очнётся. Наша одежда ему широка, прикажешь кому-нибудь из женщин перешить. И пусть принесут сюда много еды, — прочитала в глазах кузнеца любопытство и лёгкую обиду, улыбнулась. — Иди спокойно. Смотреть пока не на что, он должен согреться. Жду тебя.
Лембе в голову не пришло ревновать мудрую к странному найдёнышу, как его собственные жёны не ревновали мужа к ведьме. Даже младшая: трепетная, горячая, глупенькая Аю. Кузнец готов был убить на месте другого охотника, посягнувшего на его женщин. Жены выдрали бы сперва глаза, потом сердце и печень разлучнице. Но мудрые стоят выше ревности. Они принадлежат всем и никому. Вильяра — ничья жена, ничья мать. Её объятия жарки, а кому их дарить, она решает сама. Это — закон, завещанный от предков.

Колдунья задремала в тепле под шкурой, рядом с мужчиной из неведомого племени. Сон мудрых редко бывает просто отдыхом: иногда далёким и небезопасным путешествием, иногда способом быстро повидаться с собратьями.
В этот раз мудрый Нельмара, богатый знаниями, выслушал Вильяру и рассказал о существах, похожих на кузнецова найдёныша. Тысячи зим назад суровые воины, именовавшие себя стрелами Тьмы, пришли в Снежный мир откуда-то из-за звёзд. Открыли большие врата, объявили, что ищут по всем обитаемым мирам дани и подчинения. Были встречены гостеприимно, однако убрались несолоно хлебавши. Мудрые и вожди кланов тогда убедили незваных гостей, что взять с пещерных жителей, кроме вонючих шкур, нечего. В те времена это было почти правдой. Потом, на всякий случай, мудрые надёжно запечатали врата в свой мир. Что именно помогло, неведомо, но больше тёмных здесь никто не видел.
«Будь осторожна, Вильяра, береги свой клан. Один тёмный и без памяти миру не опасен. Убить его или вышвырнуть вон нетрудно. Сама не справишься, объединим усилия. Но постарайся выяснить, как он попал к нам, не придут ли следом сородичи?»

Тёплые отсветы углей и масляных светильников играли в серебряных глазах Вильяры, на её белых волосах. Облокотившись о свёрнутую валиком шкуру, мудрая смотрела, как две жены кузнеца, Тунья и Аю, вносят в комнату низкий столик с едой. Следом важно шествовал сам кузнец. Вильяра откинула шкуру со спящего найдёныша:
— Тунья, посмотри, надо подогнать ему штаны, куртку и обучь. Самые простые, из старья, как младшему слуге. Справишься без мерок, на глаз?
— Чего бы не справиться? А кто это?
— Подарок с ярмарки, муж вам потом расскажет.
— Идите, женщины, — приказал Лемба.
У мудрой свои причуды, и власть её велика. Однако кузнец не хотел, чтобы его жёны лишний раз пялились на чужого мужчину, пусть даже тощего и некрасивого. Хотя словами об одежде Вильяра окончательно обозначила статус Нимрина. Он поселится здесь на правах одного из бродяг, прибившихся к богатому дому на зиму. Кус мяса в похлёбке — ежедневная плата младшим слугам за согласие на самую грязную работу и вечно опущенные глаза. Хозяйские жёны, если не дуры, на таких не зарятся. С дурами же разговор короткий…
Вильяра поднесла поближе светильник. Задумчиво, неторопливо разглядывала найдёныша, водила по его телу кончиками пальцев. Кузнецу мало дела было до их странной добычи, он любовался мудрой, всегда прекрасной и желанной. Однако обратил внимание: раньше кожа чужака была почти такой же светлой, как у самих охотников, теперь чуть посмуглела, приятно оттеняя снежную белизну тела Вильяры. Чёрная кровь отогрелась, побежала по жилам?
Женщина поставила светильник в нишу стены, подмигнула Лембе:
— Вот теперь, кузнец, пора смотреть.
— А не повредит ли тебе его семя? Если, говоришь, звери отравились бы мясом?
— А я — мудрая. Могу хоть целиком его сожрать, ничего мне не будет. Впрочем, именно семя у него, я думаю, не ядовитое, — рассмеялась женщина. — Какой ты, Лемба, заботливый и предусмотрительный. За то ценю, за то люблю…
Сказала, и нежно коснулась губами губ другого мужчины. Пока не поцелуй — приглашение к поцелую. Чужак глубоко вздохнул, лицо из безмятежно-расслабленного стало мрачным. Брови сошлись, челюсти сжались, по всему телу пробежала дрожь. Мудрая пропела заклинание, её горячие ладони затанцевали над кожей чужака, ласково взъерошили чёрные волосы. Мужчина приоткрыл глаза. Тоже чёрные, кто бы сомневался! Совершенно пустые, бессмысленные. Колдунья снова приникла к его губам: жадно, требовательно. Он не сразу, но ответил на поцелуй, руки неуверенно потянулись обнять. Пальцы, губы, язык Вильяры ласкали найдёныша, его тело реагировало, как должно. Вот уже колдунья насела сверху, плавно задвигалась вверх-вниз. Страстные стоны чужака вплелись в её тихое урчание, пальцы легли на белоснежные бёдра, стали задавать ритм. Кузнец сравнивал стати новой игрушки Вильяры со своими собственными, посмеивался. Подумал, мудрая расшевелит кого — или что — угодно:
— Ты на сосульки не пробовала надеваться? Или на сухие сучья?
— Не интересно… Не мешай, подожди своей очереди…
Согласное, ускоряющееся движение двух тел, рычание, вскрики — белые волосы по хребту Вильяры встала дыбом, женщина выгнулась, откинула голову назад, огласила комнату ликующим кличем.
Соскользнула с чужака, гибко склонилась к его лицу, заглянула в глаза. Пустота из них ушла, но не было там и удовлетворения мужчины, только что излившего семя в прекрасную женщину. А что было, в такой непроглядной черноте не различишь. Мудрая вроде бы чувствовала смятение, страх, тоску, но не была уверена, и после беседы с Нельмарой готовилась ко всяким сюрпризам.
Чужак мгновенно — взгляд опытной охотницы едва уловил движение — перетёк подальше от неё, в угол. Лицо так же быстро стало очень собранным. Он резко спросил что-то. Повторил вопрос, видимо, на нескольких языках. Языки были Вильяре незнакомы, но смысл понятен: «Где я? Кто вы?». Это мало походило на поведение младенца или крепко стукнутого по голове, но пока чужак не нападал, и ладно. Вильяра пропела заклинание понимания, дунула в сторону чужака, будто сдувая пух с ладони.
Указала на кузнеца:
— Мастер Лембола, кузнец, твой хозяин. Он подобрал тебя в снегах по дороге с ярмарки, отогрел. Ты в его доме.
Приложила ладонь к своей груди:
— Мудрая клана Вилья, Вильяра.
Показала на найдёныша:
— Нимрин, новый младший слуга мастера Лемболы.
Колдунья чётко, медленно выговаривала слова, точно зная: под действием заклинания звуки и смысл сразу сольются в голове чужака воедино, он всё поймёт и запомнит.
— Повтори!
— Кузнец Лембола, мудрая Вильяра, — заминка, злой взгляд исподлобья, уши из смешных круглых стали вдруг почти как у настоящего охотника. Чужак буркнул что-то на своей тарабарщине, помотал головой из стороны в сторону.
Вильяра властно повысила голос:
— Ты — Нимрин. Нимрин — это ты. Повтори!
Чужак ещё раз, резче, помотал головой, в зрачках зажглись жёлтые искры. Колдунья, сменив тон, вкрадчиво промурлыкала:
— Нет? Не нравится? Так назови своё имя, клан, и будем величать тебя правильно.
Вот тут стало очевидно, что найдёныш далеко не в порядке. Яростное сверкание глаз и злобный рык не могли обмануть мудрую. Будто чёрный зверь скалил зубы из ямы, крепко сидя на кольях.
— Не хочешь говорить?
Помотал головой.
— Не можешь?
Заминка, тот же жест.
— Не помнишь?
Кивнул.
— Да? Ты сам не помнишь? Вот и мы не знаем, кто ты. Если вспомнишь, или родня найдёт тебя, будет тебе имя, а может и почёт с уважением. Но пока станешь жить здесь, отрабатывать свою похлёбку, и прозвище твоё будет — Нимрин. Можешь выбрать дорогу от порога, да в белые снега, держать не станем. Но зима входит в силу, второй раз тебя вряд ли так удачно подберут. Ты в хороший дом попал, бродяга, не тужи. Будешь умницей, проживёшь до весны. Сыт, в тепле, не в обиде… Нимрин, повтори! — голос Вильяры обволакивал, ласкал, лился нектаром.
— Нимрин, — мёртвым, бесцветным голосом отозвался чужак. Подтянул колени к груди, обхватил руками, спрятал лицо. Его трясло, мудрая заботливо накинула на худые плечи шкуру. Сто, а может двести ударов сердца все молчали: найдёныш, мудрая, кузнец у стола в углу. Впрочем, тот молчал не просто так, а сосредоточенно вгрызаясь в кусок вяленого мяса.
— Эй, Лемба, ты там один не сожри всё. Я голодна. Да и нового слугу в первый день положено кормить за хозяйским столом, как самого дорогого гостя. Нимрин, ты хочешь есть?
Найдёныш вскинул голову и твёрдо ответил:
— Да!
Легко поднялся. Взял одну из шкур, встряхнул и намотал на себя, связав лапы. Вторую накинул на плечи. Подошёл к столику с едой, зябко поджимая пальцы босых ног на каменном полу. В следующие полчаса кузнец с колдуньей убедились, что прожорливостью чужак не уступает хорошему охотнику — и куда только всё помещается?

UPD 18.04

«Нимрин» — он так и эдак перекатывал в уме чужое слово, на которое некоторое время придётся откликаться. Имя, настоящее имя не вспомнить… «Пока не вспомнить!»
За чужим словом благодаря чужой магии вставал очень внятный образ чёрного камушка на широкой мозолистой ладони. И угольная черта, уверенно проведённая по каменной стене. И целая галерея рисунков охоты на каких-то странных животных и… Что это рядом, посреди и поверх охотничьих сцен? Схемы? Чертежи? Какие-то зубчатые колёса, шкивы и блоки? Нимрин совершенно точно видел подобное прежде, и оно плоховато сочеталось между собой: пещерная роспись и наброски инженера. Обрывки образов и представлений из прошлой жизни путались со вновь внушёнными колдуньей. От попыток разобраться у него кружилась голова. А главное, ему совсем не было любопытно, не хотелось разбираться, но привычка, и надо… Ладно, позже!
Он рвал зубами вяленное мясо, старательно жевал, наедаясь за прошлое и впрок. Хотя сосущую пустоту внутри не заполнить ни едой, ни информацией. Возможно ли её вообще заполнить? Волна тоскливого, бессильного ужаса, волна апатии…
— Нимрин, с тобой случилась большая беда. Но ты живой, и ты будешь жить, я за этим прослежу, — горячая рука на плече, волна ласкового тепла по всему телу, участливый взгляд серебристых глаз из-под густых белых бровей.
Восприятие двоилось. Нимрин видел перед собой двух существ, не слишком-то похожих на него самого. Их массивные фигуры производили впечатление несокрушимой мощи и некоторой неповоротливости, пока не начинали двигаться. А когда начинали… Драться с такими врукопашную, без магии и оружия, будет плохой идеей. Пока незачем, он просто прикинул по привычке… А лица — или морды? Нет, всё-таки лица, гармоничные по-своему. Мощные надбровья и челюсти, крупные, широкие носы с вывернутыми по-звериному ноздрями, большие заострённые уши. Волосы — искристый белый мех. Самый густой и длинный мех на голове и вокруг шеи, эдакая грива. При том лица у женщины и мужчины одинаково открытые, и у обоих чистая, упругая, атласно-белая кожа, признак здоровья и благополучной жизни... Ослепительная красавица и мужчина в расцвете сил, которого ценят не за внешность (заурядную), а за ум, характер и мастерство. Колдунья с титулом «мудрая» и кузнец, глава дома, оба молодые да ранние.
Во что ему обойдётся их покровительство? Отчасти уже понятно, и не радует. Но тварь, которая покалечила и едва не убила его, гораздо хуже. Нужно опомниться и собраться с силами…
Нимрин, чуть склонив голову, поблагодарил мудрую Вильяру и мастера Лемболу за кров, стол и заботу, за обещание защиты. Местные формы вежливых обращений сами прыгали на язык, оставалось следить, чтобы речь не звучала подобострастно или фамильярно, а непростые местные звуки выговаривались, как следует. Судя по заинтересованным взглядам обоих, он справился с задачей. Пожалуй, даже слишком хорошо.
— На какую работу тебя поставить, Нимрин? — спросил кузнец. — Ухаживать за скотом, топить печи, долбить камень, колоть лёд, грести снег? Что ты умеешь делать?
— Мне кажется, я был воином, собирателем и хранителем знаний. Только я, увы, ничего не помню. Я готов делать любую работу. Если позволишь выбирать, то в тепле.
— Будет тебе тепло, — добродушно осклабился кузнец. — Небось, на всю жизнь намёрзся, бродяга?
Улыбнуться в ответ, пожать плечами. На всю, не на всю, а намёрзся крепко.

UPD 24.04

— Кому ты так узко ушиваешь, Аю? — спросила любопытная Дини.
— Да вот, любезный привёз с ярмарки вместо подарков тварь чёрную, страшную и костлявую, как поганый сон, — посетовала младшая жена кузнеца, сноровисто орудуя швейной иглой. — Им с госпожой Вильярой любопытно, видишь ли. А всему дому — страх.
— Погань и есть: от саней отвязали труп трупом. А в тепле отлежался — задышал, — округлив глаза, подтвердила малышка Жуна, одна из кузнецовых племянниц, — Мы с Вяхи заглядывали в чулан, видели.
Вяхи, дочка кузнеца от старшей жены, сердито зыркнула на кузину, жестом показав, будто укорачивает чей-то болтливый язык.
— Почему никому не сказали? — рявкнула на девочек Тунья. — Хорошим охотницам пристало быть любопытными. Но молчать, когда заметили неладное, нельзя! А ну, пошли обе грести снег! Чтоб до ночи в тёплых покоях ноги вашей не было! И ты, Дини, не рассиживайся, брысь на кухню.
Девчонки удрали, радуясь, что дёшево отделались: рука у Туньи тяжёлая. Когда затихли торопливые шаги, старщая жена начала журить младшую.
— Ума у тебя нет, Аю, одна жадность на побрякушки! Мало тебе золотых серёг и бус из синего жемчуга? Всё «подарков любезный не привёз»! Летнюю луну тебе подавай?
— Не луну! Я зеркало просила. Стеклянное, какие делают в доме Арна.
— Смотрись хоть в воду, хоть в зеркало, краше знахаркиной дочки всё равно не станешь, — скривившись, буркнула Тунья.
— Да неужто ты ревнуешь, любезная? — рассыпала смех колокольцами Аю.
Саму её считали очень красивой. Гораздо красивее худой, угловатой, нескладно длинной Туньи. Тунья — почти уродина. Сговор двух богатых домов привел Тунью в дом кузнеца, жениха и невесту особо не спрашивали. Вот родит Тунья мальчика, непременно когда-нибудь родит, исполнит долг, и сразу выгонит её любезный. Как снегом умыться, выгонит!
Сану Аю кузнец брал уже по любви, став главой дома. Говорили ей многие, брал за внешнее сходство с той самой знахаркиной дочкой, прежде — первой красавицей клана Вилья, ныне — его одушевлённым талисманом.
— К мёртвым и мудрым не ревнуют, — отрезала Тунья. — А всё-таки тебе до неё — как зимней луне до летней.
Аю ловко перекусила нитку и взялась за следующий шов. Пусть Тунья хмурится каждый раз, когда в доме гостит мудрая Вильяра. Пусть делается от этого ещё некрасивее, чем обычно. Пусть ворчит на любезного, вместо того, чтобы хорошенько приласкаться к ним с мудрой. Не хочет знать, как хорошо на пушистых шкурах втроём...
Однако на этот раз кузнец выставил за дверь обеих жён. Остался в лучших покоях с Вильярой и чёрной поганью. Это — главный повод для недовольства Аю. Сходятся над переносьем прекрасные, густые белые брови, яростно втыкается в потрёпанную шкуру игла.
Тунья не перестаёт ворчать:
— Опять заболтала, дурёха, своими подарками-зеркалами. А не смей пугать детей новым слугой!
— А ты сама не боишься?
— Чего там бояться? — передёргивает плечами Тунья.

UPD 03.05

Аю — дурёха. Родилась глупенькой, а познав мужа, но так и не зачав ребёнка за лето и осень, растеряла последний ум. Будет теперь маяться до зимнего сна, а то и до светлых лун, стелиться подо всех и вся.
Тунья презрительно кривит губы: ей даже весной удавалось сохранять здравомыслие. За трезвый ум и хозяйственную смётку кузнец научился ценить нелюбимую, навязанную ему жену. Теперь говорит, уезжая, и повторяет, возвращаясь: «Пока ты ведёшь дом, Тунья, моё сердце спокойно». Незадолго до ярмарки сам выковал и надел жене на шею золотую гривну — доверенность на ведение всех дел. Редкая женщина может похвастать, что получила такое не от матери...
Аю всё талдычит о своём:
— Тёмный он насквозь, этот пришелец! Ярость и смерть на нём — чужая и его собственная. Неужели не ты видишь, Тунья?
— Я не смотрю в ту сторону. Пусть знахаркина дочь думает о таких вещах!
— Она-то подумает, а наш любезный?
Тунье всё труднее делать вид, будто ничто не задевает её. Она безмерно гордится своим кузнецом! Сны мастера Лемболы пронзают миры, руки его творят небывалое наяву. Любое дитя знает: именно такие мастера меняют мир, остаются в легендах и сказаниях. Увы, не всегда они меняют мир к лучшему. Мудрые стоят на страже жизни и равновесия, но посвящённая клана Вилья слишком молода и любопытна сама. Знахаркина дочь скорее втянет друга детства в какие-нибудь безрассудства, чем предостережёт... Казалось бы, при чём здесь странный новый слуга?
— Я думаю, у любезного ума больше, чем у нас обеих. Но я тоже за этим прослежу.
Тунья закрепила последний узел на куртке, забрала у Аю штаны и отправилась вручать слуге его новую одежду.

Нимрин дремал в коконе шкур. Сладострастная возня кузнеца и колдуньи, их стоны, рыки и взвизги мешали ему уснуть крепче, но это хорошо, ведь где-то в глубине сна подстерегал враг. Присоединиться к утехам хозяев хотелось всё больше, и в этом тоже было нечто неправильное. Навязанное извне? Слишком трудно провести границу между собой и миром, чтобы сказать наверняка... Слишком лень шевелиться... Вот же неугомонные!
Видимо, в какой-то момент он всё-таки погрузился в сон, потому что когда высунул голову из-под шкур, кузнеца в комнате не было, а колдунья спорила с одной из женщин, приносивших еду.
О чём спорили, Нимрин спросонок не разобрал, а стоило шевельнуться, обе замолчали и уставились на него. Колдунья смотрела тепло и благожелательно, взгляд её собеседницы не обещал ничего хорошего.
— Это твоя хозяйка, Нимрин. Старшая жена мастера Лемболы, распорядительница Тунья. Её ты будешь слушаться так же, как кузнеца, — Вильяра слегка поморщилась, или показалось?
Нимрин склонил голову и бесстрастно-вежливо уточнил:
— А если хозяин и хозяйка дома велят разное, кого я должен буду слушаться?
Вильяра улыбнулась, Тунья оскалилась, разница разительная! На вопрос ответила Вильяра:
— Веление хозяина выше веления хозяйки, моё веление — выше их обоих. Но если случится противоречие, ты сразу скажешь об этом тому, кто велел позже.
— А кого ещё я должен слушаться, кроме вас троих?
Вильяра не успела рта раскрыть, как Тунья резанула:
— Всех! Ты младший из младших слуг в этом доме. Здесь нет никого ниже тебя.
Теперь уже колдунья выскалила зубы, и отнюдь не на Нимрина:
— Он мой, Тунья. Мой и других мудрых. Я доверяю его вам с кузнецом. На время, чтобы вы позаботились о нём. Ты хорошо поняла меня, женщина?
Как ни странно, слова колдуньи остудили пыл хозяйки дома. Тунья низко склонила голову:
— Да, я услышала тебя, мудрая Вильяра.
— Посмотри мне в глаза, Тунья!
Жена кузнеца нехотя повиновалась. Колдунья тихо, на грани слышимости, завыла. Нимрин не взялся бы сходу воспроизвести этот звук, но знал: примерно так, заунывным воем без слов, звучат здешние песни и заклинания. Через миг обе женщины завывали в унисон, положив друг другу руки на плечи. Потом они вспомнили о третьем в комнате, разом оглянулись, и Нимрина будто подтолкнуло встать в круг и подпеть. Это оказалось легко, тянуть хором Зимнюю Песнь Умиротворения. Была ли в звуках магия, Нимрин не разобрал, но они действительно умиряли страсти. Тунья теперь смотрела на нового слугу вполне доброжелательно. Вопрос, долго ли продержится эффект? Но думать о плохом Нимрину не хотелось. Вообще думать не хотелось, и это было неправильно. Может быть, он подумает об этом позже.

UPD 10.06

Вильяра слушала неумелую, но действенную песнь найдёныша без удивления. Она вложила в заклятие понимания многовато себя, не соизмерила силу. И когда будила — тоже. А, не беда, тем интереснее коротать зиму!
Мудрая отослала Тунью прочь и жаром своим поманила к себе чужое существо. Голосом тоже позвала:
— Нимрин!
Он отбил зов, будто летящий в лицо снежок, не раздумывая. Похоже, его учили таким вещам, хорошо учили. Уставился исподлобья:
— Чего ты хочешь от меня, мудрая Вильяра?
— Ты желаешь завалить меня на шкуры. Ты очень сильно этого желаешь.
Он упрямо мотнул головой, сглотнул и ответил:
— Это ты желаешь во мне. А я не знаю. Я опасаюсь прикасаться к твоему жару, прежде чем разберусь с собой.
— Ты живёшь одним моим жаром, Нимрин. Пока — только им. Это единственная защита от врага, идущего по твоему следу. Ты хочешь согреться, я хочу согреть тебя. Иди ко мне, Нимрин.
— Кувыркаться с тобой — единственный способ?
— Для тебя сейчас — да.
Вильяра не стала дожидаться новых вопросов. Она знала, что делает, знала, чего хочет. А у разодранного на части духа — откуда силы на сопротивление? Да и зачем сопротивляться-то?

Жар, ласковый и щедрый, наполнил тело Нимрина жизнью. Жар неистовый, неудержимо влекущий. Нимрин падал в пропасть, зажмурив глаза от блаженства и страха. Почему страха? Падал? Ну да, колдунья облапила его и опрокинулась навзничь, увлекая за собой. А губы её он нашёл сам, и груди, и… Вошёл туда, куда настойчиво приглашали. Смутно помнил привычку осторожничать, беречь женщину, а делал ровно наоборот. Вломился грубо и резко, зачастил. Вместо недовольства Вильяры, едва не растаял в её свирепом наслаждении. Окончательно потерял края, верх и низ, желанное и нежеланное, своё, чужое…
После лежал, пустой и лёгкий, на груди колдуньи. Ощутил, как её горячий язык ласково щекочет ухо, потом шею. Кое-как выдернул себя из забытья, приподнялся, посмотрел в глаза — утонул в двух мерцающих серебристых омутах. Нет прошлого, нет будущего, лишь настоящее. Нет силы, нет воли… А что тогда вообще есть?
— Вильяра, кто я?
— Нимрин, — она ласково улыбнулась и снова притянула его к себе. — Не спеши, бродяга, ты ещё недостаточно согрелся. Твоя весна ещё не скоро.
Слова сказались сами:
— Ты — моя весна! Ты — моё близкое солнце и светлейшая луна. Ты — тепло моего дома и пламя моего горна…
Нимрин осёкся. Дом у него, наверное, где-то был, а горна не было точно. Что он несёт? И колдунья, разом напрягшись, перекатилась, подмяла его под себя, зарычала в лицо. Сперва нечленораздельно, потом словами:
— Спрашиваешь, кто ты? Зеркало кривое! Эхо в пустой башке! Одевайся, и пусть тебе покажут твоё место. Дерьмо талое!

И снова прода! 03.06.16

Укусит? Ударит? Нет. Встала, подобрала штаны, ловко скользнула в них, рывком затянула пояс. Пошарила на столике со снедью, рванула зубами найденный кусок. Скалила клыки, прожигала злым взглядом, пока он разбирался с обновками из чужих обносков.
Хозяева дома не ходили в жилых комнатах обутыми и в куртках. Может, им жарко, а ему холодно. Без прямого приказа Нимнин не собирался мёрзнуть. Шнуруя завязки меховых сапог, отметил: руки знают, что делать, словно не в первый раз. Как Вильяра ухитрилась запихнуть ему в голову не толко язык, но и эти бытовые навыки, и умиротворяющую песню-заклинание-завывание? Кстати, не пора ли повыть самому? Но свирепая гримаса на лице Вильяры уже сменилась задумчиво-печальной. Интересно, на какую больную мозоль Нимрин ей наступил?
Если подумать, горн — атрибут кузнеца, и здешний хозяин — кузнец. Зеркало, эхо — Нимрин случайно повторил речи Нельмары? А чего злиться-то? Кузнец и колдунья вместе. Они делают друг с другом, что хотят, к полному взаимному удовлетворению. И не стесняются никого. Что не так? Загадку было бы любопытно разрешить, кабы в Нимрине сохранилась хоть капелька любопытства. Но кое-что он решил прояснить для себя сразу.
— Вильяра, я прошу прощения за опрометчивые слова.
Бросила тяжёлый взгляд сверху вниз, но не разъярилась. Значит, можно продолжать.
— Я не знаю, чем и как сильно я тебя задел. Но я надеюсь, ты не отказываешься защищать и оказывать покровительство, как обещала?
Вильяра сморщила нос, фыркнула.
— Не отказываюсь. Иначе ты сдохнешь, а я хочу видеть тебя живым. Вся зима впереди, скучно.
Нимрин встал со шкур, поклонился — то ли колдунье, то ли столику с едой.
— Я благодарен тебе, о, Мудрая.
— Повторишь ещё раз, когда в самом деле будешь благодарен. Иди. По коридору направо, вторая дверь по правой стороне.
Взгляд Вильяры неприятно сверлил спину, пока Нимрин откатывал каменный блин, перекрывающий выход из комнаты. Каменная дверь с гулким рокотом прошла по аккуратно выдолбленным каменным пазам.
— За собой закрой! — донеслось вслед.
Нимрин не стал нарываться, молча закатил тяжёлую каменюку обратно. Похоже, слабаков в этом доме не водится. Нимрину дверь была по силам, но в прежней позабытой жизни он явно привык, что большинство окружающих не просто слабее, а намного слабее него. Здесь подобные привычки могли повредить. Сделал вывод, запомнил.
В коридоре оказалось заметно холоднее, чем в комнате. Свод и стены обработаны грубее, пол истёрт до гладкости и чисто выметен. Нимрин коснулся камня над головой, поскрёб ногтем. Песчаник или туф: плотный, однородный, но не слишком твёрдый. Самое то, чтобы долбить катакомбы. Выдолбили низковато и узковато, кузнецу Нельмаре — еле-еле пройти, не цепляясь макушкой и плечами. Однако не сыро и не душно. Запахи гари, нечистот, чего-то аппетитно-кухонного присутствовали, но не шибали в нос. В стенной нише мерцал зелёным маленький светильник. Нимрин наклонился рассмотреть — в мутноватом стеклянном пузыре среди тёмного и рассыпчатого копошились мелкие светящиеся черви. Света они давали чуть-чуть, следующий светильник — за изгибом коридора. Сам Нимрин обошёлся бы вовсе без подсветки, а вот те, среди кого он жил раньше…
Пророкотала дверь, колыхнулся воздух, прошуршали шаги.
— Эй, ты всё ещё здесь? Светляков никогда не видел?
Вильяра задала вопрос скорее удивлённо, чем рассержено, потому Нимрин спокойно и честно ответил:
— Таких не видел. Или не помню.
— Иди уже, пустоголовый. Или забыл, куда?
— Вторая дверь по правой стороне.
— Вот и иди.

04.06.16

Тунья злилась и скоблила большую белую шкуру. Перелинявший на зиму зверь был прекрасен, силён и не желал становиться новой курткой охотницы. Ха, кто бы его спрашивал! Тунья тогда управилась со зверем в одиночку, и сейчас продолжала. Лучшую одежду, самую почётную, правильную, надёжную, охотник создаёт собственными руками, от начала до конца. Сам украшает простым и строгим, заповеданным от предков узором или оставляет вовсе без украшений, кому как больше нравится. Нет, охотнику не зазорно принять одежду в дар, подарить, обменяться, но это особые, редкие случаи. Малые, старые и слабые ходят во всём дарёном, щедро изукрашенном в знак заботы. Целое послание можно составить, украшая одёжку того, кто тебе дорог. А уж разгадывать узоры – любимая забава. Ещё некоторые мастера придумали выделывать шкуры и шить одежду на продажу. Бесприютные неудачники покупают себе это на ярмарках. Но самое последнее дело – обноски с чужого плеча. Вытертые, драные, перешитые, со споротым узором, если был. Новому слуге Тунья отдала самую истрёпанную рванину, какую нашла…
Дверь открывается, и вот оно, пугало, на пороге. Пялится своими дурацкими чёрными угольками, сообщает, зачем явилось.
— Распорядительница Тунья, мудрая Вильяра прислала меня сюда, чтобы мне указали моё место.
Голос без выражения, нелепая рожица, то ли страшная, то ли смешная, и тощая долговязая фигура.
— Лучшее место для тебя – стоять на меже и гонять кричавок от сыти. Жаль, сейчас не лето!
Согласно склоняет голову:
— Жаль, не лето.
— Будешь грести снег, возить навоз, кидать уголь?
Говорит тем же ровным голосом:
— Мастер Лемба обещал мне работу в тепле.
— Ну, раз обещал… Навоз или уголь?
Пугало вдруг встряхивается, подмигивает, скалит мелкие зубы:
— Нимрин та нимри, — уголёк к углю.
Вот так прямо и сказал, Тунья ушам не поверила. «Уголёк к углю, пар в туман, озноб к морозу» — слова из погребального причитания. Не для простых похорон, по охотникам воют без слов. Со словами хоронят мудрых и не поминают всуе. Тунья фыркнула:
— Нет уж, младший из младших слуг! Навоз к навозу! Пошли. Надеюсь, шерстолапы тебя не затопчут.
— Кто?
Тунья не стала отвечать. Отложила скребок, взяла светильник и пошла впереди, показывая дорогу. Слуга потянулся следом молча и настолько бесшумно, что показалось, отстал. Оглянулась – пробрало жутью, будто узрела нежить из детских страшилок, тень во плоти. Дальше погнала его впереди себя, подсказывая повороты. А в хлеву слуга вылупился на скотину, будто, правда, первый раз увидел. Поймал удивлённый взгляд Туньи, сглотнул и сообщил:
— Распорядительница Тунья, имей в виду, я ничего, совсем ничего не помню и не умею. Я ничего не знаю про этих ваших шерстолапов. Что едят, куда гадят, повадки, как управлять… Дети знают, а я нет. Научусь или вспомню, но пока могу только самую простую работу. Я сейчас сильный, но глупый.
Тунью передёрнуло ознобом от его слов. Нелепое пугало, да. А если представить, что с хорошим, правильным охотником случилась такая беда? Например, с ней самой? Или, хуже, с Лембой?
Тунья набрала побольше воздуха и рявкнула:
— Эй, Рыньи, ты тут?
Подбежавшего подростка наградила подзатыльником, сгребла в охапку, стиснула до возмущённого писка:
— Ну, тёть!
Отстранила от себя, держа за плечи, заглядывая в хитрющие жёлтые глаза.
— Рыньи, я привела тебе новенького. Его кто-то стукнул по башке, и он забыл всё, кроме как дышать, есть, ходить. Вильяра научила его словам, болтает он бойко, иногда даже слишком. Но что понимает, а что нет, я не знаю. Хвастается, что глупый, но сильный. Проверь. Поставь его на самую простую работу, чтобы по дурости не нагадил и сам не угробился. Глаз не спускай первое время. Учи всему.
Тут же оглянулась — новичок не слушал разговора, стоял столбом, рассеяно смотрел на серые спины в загоне. Племянничек тем временем вывернулся из цепких лап Туньи.
— Ну, тёть! Сколько можно ковыряться в навозе и пасти дураков? Я в кузницу хочу, подмастерьем. Ты обещала!
— Зима длинная, Рыньи. Сперва докажи, что по праву жуёшь мясо в этом доме. Пока у тебя получается. Говорю не от нашего с тобой родства, а от гривны, — Тунья со значением коснулась золотого обруча на шее, — А новичка, чтоб ты знал, нашёл и привёз сам мастер Лемба. Новичок зачем-то нужен мудрым и лично Вильяре. Позаботишься о нём хорошо, тебя заметят и поблагодарят.
— Ладно, — буркнул подросток, оборачиваясь к новенькому и разглядывая его в упор. – Ну и ну! Я таких, как ты, даже во сне не видел. Звать-то тебя как?
Новенький ответил:
— Не помню. Мудрая Вильяра и мастер Лемба назвали меня Нимрин.
— А я – Рыньи. Я здесь главный. Единственный старший слуга среди младших. Будешь меня слушаться. Сейчас походишь за мной, посмотришь, поучишься. Что непонятно, сразу спрашивай. Потом поставлю работать.

10.06.16

Уточнила кое-какие имена.

На самом деле, Рыньи просился в кузницу не слишком искренне. Глава дома Рамуи отправил внука учиться в дом Лембы, чтобы у них потом тоже был свой кузнец. А тётка приставила к делу, которое получалось у племянника лучше всего. Да, ухаживать за скотиной Рыньи умел и любил. Шерстолапы слушались его, как никого другого. Своенравные и опасные гиганты позволяли вычёсывать себя во всех местах, кататься верхом и даже таскать за хоботы. Рыньи видел малейшие перемены в их настроении ясно, как раскрытую ладонь… Так вот, шерстолапам Нимрин не понравился! Как пришёл вместе с Туньей, как уставился, так они забеспокоились, будто почуяли хищника. То ли привыкнут к странной твари и примут, то ли нет. Проводя Нимрина по пещерам-загонам, объясняя, что здесь к чему и почему, Рыньи пристально наблюдал за своими подопечными. Шерстолапы буравили Нимрина взглядами, переставали кормиться, матухи прятали за собой сеголетков.
— Не маши руками и не подходи близко к краю, могут сдёрнуть хоботом, — на всякий случай предупредил Рыньи новичка.
— Понял, — коротко отозвался Нимрин.
Обзорная галерея была выдолблена под потолком огромного пещерного зала так, чтобы снизу не достали хоботом. Кое-где высоты не хватало: Рыньи слышал, будто раньше шерстолапы не росли такими большими. Нимрин без подсказок определял опасные места и мягко, плывуче скользил вдоль самой стены. Вылитая горная зверюга, честное слово! Шарил вокруг диковатым взглядом, что-то варил у себя в башке, а вопросов не задавал. Тогда Рыньи спросил сам.
— Эй, Нимрин, тебя вся скотина боится?
— Не знаю, не помню. А разве они меня боятся?
— Да, и это плохо, потому что шерстолапы стараются затоптать всё, что их пугает. Они умные и памятливые, могут долго ждать удобного случая. Запомни, если видишь такой изгиб хобота хотя бы у одного, близко не подходи.
— Близко – это сколько? Как они атакуют?
Рыньи мог рассказывать о повадках скотины до позеленения – своего и слушателя. Но стадо в пещере совсем перестало кормиться и сбилось в тесную кучу, хоботами и бивнями наружу.
— Пошли отсюда, быстро, — велел Рыньи. – Потом попробую приучить их к тебе. Если не привыкнут, пусть Тунья ищет тебе другую работу.
Нырнули с галереи в узкий коридорчик с лестницей, вышли в соседнем зале, на нижнем уровне. Здесь шерстолапов не было, пятеро слуг выгребали из загона водорослевую сечку с навозом, грузили в тележки и увозили к мусорному колодцу. Рыньи оценил объём работы, сделанной в его отсутствие, привычно прикрикнул:
— Имейте в виду, дармоеды, пока не заменим подстилку в этом загоне, спать никто не пойдёт.
Вместо того, чтобы зашевелиться шустрее, слуги насупились, сдвинулись плечом к плечу, сжимая тяжёлые кулаки. Самый мелкий из горе-работничков был выше Рыньи на голову и вдвое тяжелее. За Рыньи стояла власть дома, потому он не испугался сразу, только опешил. Приоткрыл рот, ища верное слово, чтобы окоротить подчинённых. Да что ж за день такой! Шерстолапы бузят, и эти туда же! Нимрин молча встал рядом, готовый к драке. Пятеро громил мерзко заухмылялись, глядя на подростка и тощее нечто в обносках. Ясно же, в чью пользу расклад сил! Но когда Рыньи похолодел от страха, Нимрин вдруг положил руку ему на плечо и затянул Зимнюю Песнь Умиротворения. Рыньи поскорее подхватил напев. Пятеро бузотёров, нехотя, медленно, но всё-таки разжали кулаки и замкнули круг. Когда допели, Рыньи осталось перезнакомить всех и выдать Нимрину грабли, вилы, тележку. Рыньи подождал немного, убедился, что здесь дела пошли на лад, и отправился успокаивать скотину.
Самого его тоже потряхивало, несмотря на Песнь. Неразлучная пятёрка теряла края. Как далеко они могли зайти сегодня? Что взбредёт им в голову завтра? Стыдно жаловаться Тунье, мол, не справляюсь с подчинёнными, а делать-то что?
Матёрые охотники, назвавшие себя Арайя, Руо, Фарна, Литсу и Му, объявились в доме кузнеца уже по снегу. Поклонились Лембе и попросились в услужение, хотя бы младшими слугами. Рассказали про снесённый оползнем дом. Сами, якобы, ездили на ярмарку, потому выжили, но без крова – это ненадолго. Зима мела на порог, кузнец пожалел живые души, принял, пустил. Беда в том, что живые души никогда не знали или напрочь забыли, каково быть младшими слугами. От грязной и нудной работы они быстро начали звереть. Отпросились на охоту раз, другой. В незнакомых угодьях ничего не добыли, вернулись пустыми. Или такие же охотники, как работники? Да чтоб их дикая стая взяла!
А шерстолапы до сих пор жались в круг. Вот же скальный оборотень Нимрин! Но Песнь он запел очень, очень вовремя. Досада, что Рыньи сам не сообразил, стоял и язык жевал.
Старшая матуха, Корноухая, потянулась хоботом навстречу Рыньи, обдала теплом дыхания. Он нырнул под бивни, обнял неохватную шею, прижался к косматому плечу. Корноухая изогнула хобот и ласково потрепала по спине ещё одного напуганного детёныша, раздула ему пушистую шерсть на затылке. Рыньи рассмеялся и принялся начёсывать скотине подмышку. Рядом с шерстолапами ему всегда было хорошо и спокойно. Он уже не понимал, как мог испугаться бузотёров? С чего решил, будто они нападут? Нет, конечно! Брали на испуг, проверяли, каков он, старший слуга. Но ничего не сделали бы! Не спятили же они совсем, нарываться, чтобы мастер Лемба отказал им от дома?

12.06.16

Нимрин работал с размеренностью голема.
Едва хозяева дома обозначили его статус, едва он осознал своё плачевное состояние, так сразу и решил: рвать жилы, выслуживаясь, он не будет, бунтовать — тоже. По крайней мере, сначала разберётся с собой, с врагом, с тем, как здесь всё устроено.
Он грёб навоз, кидал в тачку, возил, сбрасывал в колодец, гнал порожняк обратно, с каждым кругом двигаясь всё точнее и экономнее. Память тела не отозвалась на работу, как на знакомую. Интересной и приятной её тоже не назовёшь. Однако освоить легко, и сил хватает. А голова свободна — хорошо. Было бы хорошо, кабы не болезненная пустота на месте воспоминаний и жизненных планов. Разум барахтался, тонул в этой пустоте, дух изнывал от отчаяния, а тело исправно зарабатывало себе на ужин.
И так же исправно оно ответило на тычок в спину на краю колодца. Шаг в сторону, поворот, немного подправить чужое движение — толкавший сам чуть не загремел вниз. Загремел бы, но Нимрин придержал. Заглянул в расширенные мгновенным страхом зрачки, ласково улыбнулся:
— Ой, извини, напугал, я такой неуклюжий. Ты — Руо?
— Выползок навозный! — рявкнул Руо, отступая от края и заодно оттесняя подальше Нимрина.
— Ой, я не понял, это тебя так звать? — Нимрин открыл рот, поднял брови, рисуя на лице выражение запредельной тупости.
— Ты — выползок навозный! Будешь выделываться или защищать хозяйского щенка, прибьём вместе с ним.
— А? — тупее некуда, но Нимрин превзошёл себя. — Я это… Я не выделываюсь. Я работаю.
— Вот и работай дальше, целее будешь.
— А ты не подкрадывайся сзади, а то испугаюсь и зашибу, — Нимрин постарался, чтобы прозвучало не угрожающе, а как бы даже виновато. Однако если что, он честно предупредил.
Руо скроил брезгливую гримасу и больше ничего говорить не стал. Опорожнил тачку, покатил следом за Нимрином.
В пещере-загоне очень медленно, но верно воцарялась чистота. Нимрин исподволь наблюдал за пятёркой громил, явно гнушавшихся работой, делавших её «на отвяжись», спустя рукава. Совершенно квадратный Арайя филонил больше всех, зато постоянно пенял товарищам, чтобы не спали на ходу. На него почти не огрызались, явно признавая за вожака. Ему же Руо шепнул на ухо, мол, поосторожнее с новеньким, чуть в колодец не столкнул. Нимрин был далеко, на пределе слышимости, но разобрал шёпот и стал прислушиваться.
— Ты его, или он тебя? — вполголоса переспросил Арайя.
— Взаимно, станцевали на краю. Ловкий, погань. А потом прикинулся тупым: пожа-а-алуйста, не подкрадывайся со спины, а то испугаюсь и зашибу.
— А я тебе говорил, не лезь. Может он вообще на нашей стороне будет.
— Зачем тебе эта образина, Арайя?
— Например узнать, почему он тебя в колодец не скинул. Я бы на его месте… Эй, Му, скоро привезут ужин. Пойди послушай, о чём поварята будут сплетничать с нашим маленьким шерстолапиком.
Му бросил инвентарь и смылся, остальные продолжали вяло ковыряться в навозе. Что-то здесь зрело, возможно, бунт. Смердело грядущими неприятностями сильнее, чем дерьмом из того колодца.
Нимрину было плевать на внутренние разборки в доме кузнеца, но лишь до тех пор, пока они не задевали его самого. Вильяра обещала ему защиту от врага, Лемба — тёплую зимовку и еду за работу. Может ли кто-то здесь предложить больше? Сомнительно, но хорошо бы разъяснить напрямую. Он догнал Арайю возле колодца.
— Эй, Арайя, поговорить надо.
— Чего тебе? — резко обернулся Арайя.
— Я слышал, ты сказал, «на нашей стороне». Это то, про что я думаю? Вы тоже не хотите зимовать здесь младшими слугами?
— Тоже? — Арайя смерил Нимрина оценивающим взглядом с головы до ног, потом с ног до головы, презрительно скривился.
Нимрин расправил плечи, вздёрнул подбородок:
— Я крепко влип и потерял всё. Но я воин, а не скотник. Мне вот это, — пнул тачку, — Поперёк горла. Деваться было некуда. Но если за вами сила…
Арайя наморщил низкий лоб, поскрёб в затылке, ещё раз смерил собеседника взглядом.
— Не путайся под ногами, чужак, будешь жив. Младшие слуги в этом доме нужны всегда. О чём-то большем поговорим, когда я к тебе пригляжусь. Уж больно ты тёмный. То ли сожрёшь во сне, то ли растаешь как тень. Иди, работай, воин!
Нимрин сдержал рвущуюся с языка резкость и задал ещё один животрепещущий вопрос:
— А мудрые на вашей стороне есть?
Арайя на миг удивлённо расширил глаза, потом сощурился, поджал губы. Не ответит? Выдержав паузу, всё-таки сказал с гордостью:
— В бездомном доме, неведомом клане найдётся всё. Но только для тех, кто очень хорошо ищет. Пошли уже, чужак, работа не зверь, в снег не зароется.
— Извини за напоминание, Арайя, я лучше всего отзываюсь на Нимрина.
Арайя панибратски хлопнул его по плечу:
— Бери тележку, Нимрин, и вперёд.
А рука-то тяжела. Плечо загудело, и стоило некоторых усилий, чтобы не пошатнуться.

Поговорив со скотиной, успокоившись и успокоив, Рыньи засел чинить старую сбрую. Шорничать он тоже умел, руки росли, откуда надо. Эх, может и в кузнецах с него когда-нибудь будет толк.
Дважды отвлекался, ходил проверить, как работают пятеро и один. На пятерых, как обычно, смотреть было тошно, на новичка — неожиданно приятно. Вроде, не спешил, не рвался, а дело спорилось. Можно подумать, трудится так всю жизнь. Хотя кто его знает, беспамятного? Где он раньше жил, что делал? Как забрался в тот сугроб, где мастер Лемба его откопал?
Дини и Насью прикатили с кухни тележку с ужином. Пока расставляли утварь в трапезной пещерке, Дини тараторила так, что в ушах звенело. Про странного чужака из сугроба она рассказала ещё утром, а теперь делилась другими новостями, привезёнными кузнецом с ярмарки.
— Наш мастер — самый бесстрашный! Вернулся впереди обоза, один. А дикая стая, говорят, сожрала уже двух купцов.
— Да ну! — удивился Рыньи. — Зима только началась, снега мало, еды полно. Не время зверью жаться к жилью и тракту. Да и облава недавно была, кого не перебили, тех отогнали далеко.
— Вовсе не «ну»! — фыркнула Дини. — Лемба рассказал Тунье, та обсуждала с охотниками и старшими слугами. Мол, купцов ждали на ярмарке, да не дождались. Вопросили Мудрого. Он послал зов, потом смотрел на огонь, на воду, на снег. Сказал, нет в живых.
— А почему решили, что это стая?
— А кто? — расширила глаза Дини.
— В пурге заблудились, замёрзли.
— Тогда как раз пурги долго не было. Помнишь, это же те купцы, которые у нас отдыхали? До ярмарки с грузом — два-три дня. Отсюда выехали, туда не добрались.
Рыньи присвистнул:
— По набитому тракту, в тихую погоду? Два обоза?
— Так я о чём!
— И на тракте никто ничего не видел? Стая сожрала их вместе с санями, вместе с товаром?
— Лемба сказал, их могли взять на ночёвке, в стороне от тракта. Где-нибудь в прибрежных гротах. Лемба и Тунья через два-три дня собирают большую облаву. Будут купцов искать, стаю гонять. И Вильяра с ними, — вступила в разговор обычно молчаливая Насью.
Рыньи поймал краем глаза какое-то движение в коридоре, обернулся.
— Му, ты чего припёрся? Хочешь сказать, вы там всё закончили?
— Брюхо подвело, похлёбка стынет. До ужина никак не закончим, а после… Ты не бойся, Рыньи! Мы спать не ляжем, пока не перекидаем всё, — ухмыльнулся Му. Ухмылочка вышла самая паскудная, но Рыньи, конечно же, не собирался морить работников голодом.
— Хорошо, доделаете после ужина. Зови всех за стол.

На залихватский посвист Му с верхней галереи все его товарищи дружно побросали уборочный инвентарь и куда-то побежали. Нимрин решил не отставать. Он слишком плохо знал лабиринт, именуемый домом кузнеца, чтобы ходить тут без провожатых. Где уже побывал, запомнил дорогу, но этого мало.
Очередная извилистая нора привела в умывальню. Вода несколькими струями била в жёлоб на полу. Кому мало воды, в плошке нашлись куски мыльного корня, которые нужно было с усилием выкручивать и растирать в руках. Навык всплыл в памяти так же, как хитрая шнуровка обуви, Нимрин помянул Вильяру тихим незлым словом. Сок от корешков не давал пены, но грязь отъедал хорошо, оставалось только сполоснуть. Работники оттёрли руки, умыли лица, напились. Вода была тёплой и солоноватой, пощипывала язык пузырьками газа. Вкусная.
Ещё один коридор наверх. Небольшая, по сравнению с загонами для шерстолапов, прямоугольная зала. Длинный стол посередине уже накрыт к ужину. Скромненько, по сравнению с первым угощением у кузнеца, но Нимрин проголодался так, что не до разносолов. По одной стороне стола уже сидели две девочки и Рыньи. Пятёрка громил плюхнулась напротив, тесным рядком. Места на длинных скамьях осталось ещё на двадцатерых, садись, куда хочешь. Рыньи заметил стоящего Нимрина, показал глазами место рядом с собой. А почему бы и нет?
Нимрин присел за стол последним, и девочки тут же встали. Сняли крышку с котла и стали большими поварёшками разливать похлёбку по глазированным керамическим мискам. Быстро раздали порции, начиная с Рыньи, обойдя всех по кругу. Нимрин получил свою еду раньше пятёрки, что бы это ни значило. Возможно, ничего? Есть пока никто не начинал, даже старший по статусу Рыньи. Нимрин принюхался к супчику: должно быть съедобно. В густом зеленоватом вареве плавал изрядный кусок мяса и мелко нарубленные травы. Есть это предлагалось большой деревянной ложкой, вприкуску с белым овощем, нарезанным пластинами, в отдельной миске посреди стола.
Раздав похлёбку всем поровну, девочки присели на свои места. Рыньи стукнул по опустевшему котлу, и не успело затихнуть эхо, как все дружно зашуровали ложками. Сочное мясо легко разделялось на волокна. Сомнительное на вид зелёное варево оказалось довольно вкусным и сытным. Белый овощ смачно хрустел на зубах. Неплохо.
Трапеза началась первым блюдом, им же закончилась. Нимрин насытился, но не сказать, чтобы отяжелел. Соседи по столу откладывали ложки, довольно облизывались. Поражало полное безмолвие и то, как чинно вели себя все. Только когда последний закончил есть — последняя, одна из девочек — только тогда Арайя обратился к Рыньи.
— Рыньи, может быть, мы дочистим загон завтра? Там осталось немного, и потом новую подстилку настелить.
— Правда, Рыньи, неохота всю ночь корячиться. Давай завтра? — подхватил Фарна.
Рыньи нахмурился.
— Дармеды! Ладно, так и быть, новую подстилку набросаете завтра. Но старую чтоб дочистили сегодня. Я сказал! — и ещё раз стукнул по котлу в знак окончания трапезы.

14.06.16 Вышла за лимит, продолжение в новом посте: chorgorr.diary.ru/p209466140.htm

Кому любопытно дальше, отмечайтесь в комментах, не молчите. Тапки — туда же.