Десница Пращура (История с фотографией, часть 6): прода после очень большого перерыва

[chorgorr]

Наверное, уже не ждали? А тёмное время года располагает

Название: Десница Пращура (История с фотографией, часть 6)
Автор: chorgorr
Персонажи: нав и местные
Категория: джен
Жанр: драма, ангст, экшн
Рейтинг: NC-17
Канон: практически оридж, «Тайный город» где-то очень далеко за кадром
Краткое содержание: Цель у нава-попаданца всё та же: выжить и вернуться домой. Но сил и средств — всё меньше. Или ему только так кажется?
Предупреждения: попаданец, ксенофилия, смерти второстепенных персонажей.

Начало:
chorgorr.diary.ru/p215183319.htm
chorgorr.diary.ru/p215696258.htm

20.11.2018 - 1

***
Звери терпеть не могут ходить к Зачарованным Камням, но ездовых никто не спрашивает: их дело — слушать погонщика. Талари правит твёрдой рукой, а мудрая Вильяра, лёжа на санях, ещё и песенку поёт, чтобы бодрее им всем бежалось вверх по тропе.
Как же Вильяра хочет сама встать на лыжи! По дому-то она уже ковыляет без посторонней помощи, однако подъём на Рыбью гору — не для хвороб и подранков. А мудрой нужно к Зачарованным Камням, очень нужно! Пусть, «летучая» больше не для неё, но и целительские песни лучше действуют в круге, в полноте силы. Вильяра войдёт в круг больной и слабой, а выйдет уже почти здоровой. Достаточно здоровой, чтобы вернуться к своему клану. Пора! Целители мастерски зашили рану, помогли колдунье восстановиться телесно, а дальше недоумевают и помочь ей ничем не могут. Напускают уверенный вид, но знахаркину дочь не обманешь. Послала зов Альдире, он обещал при встрече разъяснить ей всё, что понимает сам. И тут же — пошутил или нет — предложил временное ученичество. Иначе, мол, не разберёшься, очень уж издалека надо заходить: от мирового равновесия. Вообще, сказал, учись-ка ты, Вильяра, премудростям старейших. Ты умная, ты вместишь! Вильяру редко хвалили за ум, чаще за яркий дар, бойкий нрав и девичью красу. Один Латира ценил… «Эх, старый! А ведь я помню, как ты говорил: колдуны берутся за ум лишь тогда, когда теряют силу. Часто повторял, пересказывал слова своего учителя. А учитель-то у вас с Альдирой — общий. Значит, мне пора браться за ум, потому что…» Нет, знахаркина дочь никогда не страдала мнительностью! Но сейчас голкья уходит из-под её ног. Только-только Вильяра освоилась после посвящения и ученичества, едва привыкла быть сильной мудрой…
Талари рассказала, здешний Камень был осквернён рождением Тени, но после песни Равновесия мудрый Альдира проверил его и признал очищенным. Великая радость для всего дома Травников: до соседнего Зачарованного Камня — день пути в хорошую погоду. И свой-то поставлен далековато от жилых пещер, но охотники, травники, целители давно привыкли. Вон какая натоптанная, наезженная тропа в гору: что твой тракт. Дом большой, одарённых много, колдуют часто. Очень умело колдуют, с умом и пониманием! Знахаркина дочь нашла, чему здесь поучиться. Ей и радостно, что дальний отросток материнского рода обильно плодоносит в угодьях Альди. И досадно, что в клане Вилья родни почти не осталось, а кто остался — не дружны между собой. Нет, Вильяра обязательно возродит в своих угодьях целительский дом! Или такой дом уже нечаянно возродился: у Синего фиорда? Сестрицы Даруна и Нгуна знают толк в излечении болезней и ран, а бывшие беззаконники — колдуны, все до единого. Вот только пригляд за ними нужен! Пока перебродит в их головах дурная закваска от Наритьяр… Ох, скорее, скорее надо хранительнице Вилья поправляться и возвращаться домой!
Талари останавливает сани в отдалении от Камня, помогает Вильяре подняться на ноги. Мудрая благодарит за помощь и просит не провожать её. Две колдуньи обмениваются испытующими взглядами, целительница склоняет голову в знак согласия. Погода хороша, наст твёрдый. Вильяра стоит уже почти ровно: подрезанные мышцы зажили достаточно, чтобы держать тело. Она прямит спину, дышит, собирает внимание для знакомства с Зачарованным Камнем.
В прошлый раз, когда Вильяра так неудачно спела «летучую», Альдира носил её в другое место: это всем повезло. Кровь из открывшейся раны пролилась не на Камень, но близко…
Первый шаг: под привественную песнь. Вильяра неторопливо, плавно ступает навстречу току силы, тёплому и мощному. Шаг, ещё шаг… С последним звуком её ладони привычно ложатся на шершавую поверхность: «Откройся!»
…И ничего! Зачарованный Камень не оттолкнул колдунью, не обжёг её гневным отказом, но и не стал воротами в круг. Вильяра приникла к иссиня-серой глыбе, ровно и неизменно источающей силу: «Слышишь меня? Отворись, пожалуйста!» И снова — ничего. Будто никогда не была она мудрой, будто отвергли её стихии посвящения! Изумлённая, потрясённая колдунья позвала-попросила в третий раз, с усилием толкнула Камень, но он остался твёрд и неколебим.
Вильяра застыла на месте. Зачарованные Камни своенравны, но чтобы вовсе никакого ответа на приветствие посвящённой!? Да не бывает! Даже в сказках такого не сказывают!
А с ней вот — случилось! Слёзы обиды и бессильной злости хлынули из глаз Вильяры. Долго стояла: не могла смириться, принять происходящее — да просто перестать плакать. Не желала показываться Талари в слезах, даром, что целительница свою подопечную уже во всяких видах повидала… Вильяра плакала и медленно вбирала силу, текущую из-под Камня: как любая, мало-мальски одарённая охотница. Ну, хоть так!
А сможет ли другой мудрый провести её в круг? А выйдет ли из этого что-то хорошее, или такая же погань, как из «летучей»?
Когда ноги устали стоять, а слёзы иссякли, Вильяра поблагодарила Камень и захромала прочь. У саней её ждали двое. Мудрый Альдира вскочил, прянул навстречу, раскрыл объятия. Колдунья осекла его злым безмолвным: «Стой! Я сама дойду!» Доковыляла, упрямо стиснув зубы, и таки очутилась у него на руках. Альдира подхватил крупную взрослую женщину легко, как ребёнка, нежно прижал к груди, заглянул в лицо… Уютные объятия! Надёжные, как жилая гора! Но Вильяра ни на кого сейчас не желала смотреть. Она уткнулась в Альдирину куртку, вцепилась руками в пышный мех — заплакала снова. Альдира так и понёс её по тропе вниз: не пытаясь утешать, ни о чём не расспрашивая.
Неторопливые шаги, ровное дыхание, размеренный стук сердца успокаивают, не хуже песни умиротворения… Вильяра перестала всхлипывать и запела её себе: тихонько, еле слышно. Альдира подпел, так же тихо. Он по-прежнему ничего не говорил, и Вильяра была ему за это очень благодарна. Однако потрясение миновало, и к мудрой возвращалась способность мыслить. Да, Зачарованный Камень на Рыбьей горе отверг её, но это не значит, что так будет всегда и везде! Камни своевольны: в сказках не пересказать все их шуточки, у каждого Камня — наособицу! Вильяра вспомнила, как первый раз водила в круг Нимрина, как их помотало в тумане, и что она сама говорила чужаку, не получившему от Зачарованных Камней ничего. С каким завидным достоинством принял он тогда свою неудачу… Сейчас Вильяре мучительно стыдно: за бессильные слёзы, за страх и растерянность, за нелепо испоганенный дар. Но она соберёт себя, как умеет собираться с детства, со страшной зимы в вымершем доме. Она отыщет путь к полноте силы, к полноте служения! Однако без разумного совета, без помощи других мудрых ей не обойтись.
Вот с ближайшего мудрого она и начнёт, прямо сейчас, не откладывая!
«О мудрый Альдира, Камень не принял меня, я не вошла в круг. Я испугалась, я страшно испугалась, что стихии посвящения отвергли меня!»
Альдира отвечает поспешно, перебив её на стыке мыслей. Молчал, терпел, дожидался пока она заговорит первой — прорвало: «Да, о мудрая Вильяра, я подозревал, что так может быть, потому пришёл посмотреть своими глазами. Мне жаль, что мои опасения сбылись. Но я не думаю, что стихии посвящения вовсе тебя отвергли. Мы найдём круг, который примет тебя. Рано или поздно такой круг обязательно отыщется.» Говорит и прижимает её к себе крепче, ускоряет шаг.
«Но почему так?» — простого ответа, очевидно, не существует, и всё же Вильяра задаёт Альдире этот детский вопрос.
Печальный вздох:
«Твоя аура искажена, Камни не узнают в тебе одну из нас.»
«Я ощущаю неправильное течение силы, но искажений не вижу: для ауры нет зеркал. Талари отказывается разговаривать со мной об этом. Альдира, скажи, насколько со мной всё плохо?»
Ещё один вздох, и Альдира очень бережно перехватил свою живую ношу поудобнее. Даже любопытно, когда он устанет нести её на руках и пересадит на сани? Талари с упряжкой тянутся следом, не обгоняя, не отставая.
«Вильяра, ты очень молодая мудрая. Ты покалечилась впервые, поэтому тебе так страшно. Наверняка, оба твоих наставника говорили, что в нашем служении не обойтись без увечий. Прыгая по лаве, трудно не обжечь пятки. Ныряя — не нахлебаться воды. Каждый мудрый время от времени терпит ущерб здоровью и дару, болеет, зализывает раны. Вспомни старого прошмыгу! И со мной бывало всякое… Я уверен, ты непременно поправишься! Я вижу, как ты уже поправляешься. Медленнее, чем нам хотелось бы, но вся зима впереди.»
«Скажи ещё, вся жизнь!» — фыркает Вильяра. Не то, чтобы Альдира сказал ей что-то новое, однако она больше не прячет лицо в воротнике его куртки и даже чуть улыбается. — «Мудрый, ты обещал мне кое-что разъяснить при встрече.»
«А ещё я предлагал тебе стать моей временной ученицей. Старого прошмыгу я тебе, увы, не заменю, но дело, начатое им, я надеюсь продолжить и привести к достойному завершению.»
«Это к какому же?»
«Выпрямить всё, что искривил Наритьяра. Мы, старейшие и опытные хранители кланов, уговорились доучить всех его учеников. Совет решил так. Для меня будет честью, если ты изберёшь меня, о Вильяра, во временные учителя. Я буду счастлив встать между тобой и стихиями, поберечь тебя, особенно сейчас. Чтобы потом, в полноте знания и силы, ты вошла со мною в круг уже не как ученица. Моё сердце горит по тебе, прекрасная белая охотница! Самые сладкие мои сны — о тебе. Я открываюсь тебе сейчас не потому, что жду ответного влечения, а просто не надеюсь утаить от тебя этот жгучий уголь. Но я не спешу и не тороплю тебя. Я не прикоснусь к тебе, как мужчина к женщине, пока ты сама того не пожелаешь.»
Примет ли Вильяра покровительство и благосклонность самого главы Совета Мудрых? Глупый вопрос! Альдира вправе повелеть ею, а он спрашивает согласия. Конечно, её ответ — да! Вильяра и прежде не отказала бы ему, стоя обеими ногами на голкья. А уж теперь, когда Альдира носит её на руках… Она прижимается к широкой груди мужчины и тихонько жалуется:
«Однако, трудно тебе будет меня учить, а мне — учиться, о мудрый Альдира! Старый прошмыга был мне вроде старшего родича. Беззаконные Наритьяры подминали под себя, кого попало, не спрашивая согласия. А иного-то я и не видела. Сама не знаю, как стану учить кузнеца, которого прежде звала женихом, и сердце моё по нему ещё не остыло. Хоть смейся, хоть плачь, а вы с ним, о мудрый Альдира, ужасно похожи! Только он — скала, ты — гора. А я сейчас — бледный вьюн, ищущий опору. Я буду твоей ученицей, о мудрый Альдира, но я сомневаюсь, много ли толку — учить такую, какой я стала? Я и ключом-то в круге не знаю, смогу ли теперь быть!»
Во всём сказанном Альдира услышал главное — слово согласия, и его радость окутала Вильяру тёплым облаком: прежде, помимо любых слов. А поразмыслив несколько шагов, мудрый ответил: «Прекрасная Вильяра, если мы с тобой вместе разгадаем величайшую загадку Голкья, толк будет! Сдаётся мне, ты — один из ключей к загадке. Другой ключ — твой Нимрин.»
Любопытный поворот разговора! Вильяра тут же переспросила: «Вы отыскали нашу пропажу?!»
«Увы, пока не отыскали. В Пещере Совета и в тайных логовах Латиры следов Нимрина нет. А с песни Равновесия прошло уже девять дней, чужаку нужно что-то есть, как-то греться. Умеет ли он добывать себе дичь и ночевать в снегу, как один из нас? Что ты скажешь об этом, Вильяра?»
«Нимрин не из тех чужаков, кто сразу гибнет в снегах. Но и не из тех, кому снега — дом родной. Ты же знаешь, как Лемба нашёл его?»
«Знаю: замёрзшим в ледышку. Думаешь, он снова так же заледенел?»
«Хорошо, если так, а не насмерть!» — вырвалось у Вильяры. — «Но зверям-то всё равно, какую мерзлятину грызть. Если Нимрин не спрятался в достаточно надёжное убежище…»
«Я думал об этом, и мы очень хорошо поискали вокруг всех Зачарованных Камней, откуда он мог выйти. Замороженных тел не нашёл никто. Зато мудрый Стира заметил очень приметный следок, и знаешь, где? Над домом твоего Лембы, по тропе от Зачарованного Камня!»
«След!? Ты говоришь, след?» — едва не выкрикнула Вильяра.
«Да, след, ведущий прямиком в дом. И след кто-то замёл, но не настолько умело, чтобы Стира не разглядел отпечатки босых ступней.»
«Почему босых?» — самый глупый вопрос, который можно задать, но все умные куда-то разбежались. Вильяра рада, так рада следу живого Нимрина, да ещё в своих угодьях! Так-то она знает: с поющими песнь Равновесия случается всякое. Сказывают, мудрый Канрара вышел из круга нагим, будто из чрева матери…
Альдира улыбается: «Увидишь своего воина, расспроси его об этом сама. Кто-то из охотников спрятал его в доме, и даже Лембе ничего не сказал. Стира не стал доискиваться, я не велел ему.»
«Но почему?»
«Твой воин, твои охотники, ты с ними и разбирайся, о мудрая Вильяра! Разговоры разговаривать тебе уже по силам. Ты же сможешь сходить туда изнанкой сна? Или я провожу?»
Вильяра закрыла глаза, стремительно проваливаясь в колдовской сон… Её резко встряхнули, потревожив рану — разбудили: «Эй, ну зачем же так спешить! Талари ещё не отпустила тебя, о мудрая Вильяра. День-другой терпит…»
«А если Нимрин болеет? Подобно Канраре, или хуже?»
«Нимрин пришёл в дом своими ногами и уговорил, чтоб его там спрятали. Подранок в логове — не суйся, пока не вылезет сам.»
«А если он там умрёт?»
«А у тебя есть для него лекарство?»
«Я не знаю, но… Вдруг, за ним придут те, кто искал его смерти?»
«Вот об этом ты, Вильяра, можешь вовсе не беспокоиться! Тем поганцам сейчас не до глупостей, а за домом кузнеца приглядывает Стира,» — пристальный взгляд. — «Ты всё ещё рвёшься к своему воину?»
Вильяра поспешно кивает: «Да, о мудрый Альдира, я не хочу откладывать до завтра. Давай, ты быстро отнесёшь меня в дом Травников. Я поем и отдохну, целители ещё раз осмотрят меня, а вечером я навещу дом Лембы.»
«Одна?»
«Да, так мне будет проще расспрашивать охотников и говорить с Нимрином, если он сможет говорить. И хорошо бы, к моему приходу Стира с Лембой отбыли куда-нибудь из дома, если они ещё там.»
«Я позабочусь об этом,» — хитро улыбается Альдира.
«А ты будешь приглядишь за нами с изнанки сна?» — отвечает ему Вильяра такой же улыбкой.
«Непременно, о моя временная ученица!»
«Благодарю тебя за заботу, о мой временный наставник!»
Альдира подмигивает, потом оглядывается, окликая знахарку:
— Талари, мы будем ждать тебя в доме! — а сам уносит Вильяру на изнанку сна, чтобы зря не топтать длинную, извилистую тропу к подножию Рыбьей горы.

Кто баюкает Вильяру на огромной горячей ладони? Чей взгляд пронзает насквозь, но не ранит? Чей бесплотный голос ласково зовёт её?
«Приветствую тебя, о Пращур!» — отзывается колдунья.
«Ты умница, беляночка, что так спешишь к своему воину! Хотя он и поганое отродье Тьмы, но заслужил благодарность и очень нуждается в твоей помощи. А если ты, беляночка, вспомнишь, что подобное лечится подобным, то, возможно, и ты найдёшь через Иули своё совершенное исцеление.»
«Я знаю, некоторые знахари лечат подобное подобным. Но моя мама не жаловала этот подход, и в доме Травников ему не следуют,» — ой, Вильяра не хотела спорить, но для Пращура все её мысли — мысленная речь, и он спокойно отвечает.
«Иули изувечили тебя, беляночка. Но Иули может стать и лекарством. Главное, правильно то лекарство приготовить и применить. Слушай, беляночка, моё слово, слово Пращура, да пребудешь ты в моей деснице несчётные года, да послужишь ты достойно своему клану,» — голос ласков, но даже ласка причиняет боль, проходясь по свежей ране!
«И что же ты посоветуешь мне делать, о Пращур?»
Спрашивать у него совета — страшновато. Вильяра с убийственной отчётливостью понимает: закон и обычаи ныне живущих — не указ первопредку. Пращур помнит времена, когда одичалых колдунов ежегодно резали на алтарях, и многое другое творили, от чего у нынешних — шерсть дыбом. Пращур может такое ей подсказать… Однако если у Вильяриного исцеления имеется цена, колдунья желает знать эту цену!
«Помоги своему Иули поскорее оправиться, поставь его на ноги. А когда он встретит свой Камень и получит обратно колдовской дар и силу, тогда ты узнаешь, что делать дальше.»
Ну, вот, и даже ничего ужасного… Пока?
«А ты подскажешь мне, что делать дальше, о Пращур?»
«Я подскажу, или ты сама догадаешься.»
«Но почему ты не говоришь мне этого прямо сейчас?»
Лёгкая усмешка в ласковом голосе: «Пусть Альдира научит тебя гадательным раскладам старейших. Если ты станешь прилежной ученицей, ты поймёшь, что до поры, до времени, никакого «дальше» просто не существует. Когда встаёт солнце, тогда и рассвет.»
«Да, о Пращур, мудрый Латира рассказывал мне про неопределённые расклады.»
«Ты запомнила со слов наставника, а когда выучишься, поймёшь сама… Будь здорова беляночка! Тебя сейчас разбудят. И напоминаю, никому-никому не говори о наших беседах…»

***
Альдира принёс Вильяру в дом Травников и не захотел будить, пока не подадут предписанную целителями еду. Колдунья так крепко и сладко почивала в кольце его рук: любовался бы ею и любовался.
Больше не страшно, что жизнь покинет прекраснейшую от единого неловкого прикосновения. Мудрый рад, что белая охотница уже не глядит на щуровы тропы, а уверено выздоравливает, по крайней мере, телесно. И всё же Альдире мерещится, будто он залюбовался свежим снежком поверх гиблой трясины. Блестит, искрится снег на солнце, манит проторить стёжку по сияющей белизне…
Мудрый сморгнул, прогоняя видение вместе с непрошено накатившей дремотой. Он, конечно, устал, но спать будет тогда и так, как сочтёт нужным… А солнце-то ему, однако, не померещилось: лицо спящей словно озарено изнутри.
— Вильяра! Вильяра!
Она мгновенно распахнула глаза — солнечные искры вспыхнули и угасли в зрачках.
— Вильяра, скажи мне, что тебе сейчас снилось? — спросил Альдира и сразу понял: зря. Спугнул.
Колдунья прищурилась, отвела взгляд:
— А? Ничего… Я не помню, Альдира.
— Ладно, значит, мне просто показалось.
— И что же? Что тебе показалось, о мудрый Альдира?
Прошмыги и прошмыгины воспитанницы отлично ловятся на любопытство! Но Альдира пока опасается тянуть из ученицы тайну её снов. Потому он, в свою очередь, щурится и отводит глаза.
— Ничего. Просто показалось.
Миг — обижено надутые губы, взгляд исподлобья, и тут же Вильяра сделала спокойное лицо, а в следующий миг успокоилась внутренне: быстрая, как блики на воде.
— Мудрый Альдира, ты научишь меня гадательным раскладам старейших? Наритьяра наставник говорил, будто женская голова для такого вовсе не годна, а ты сказал, я умная и вмещу.
— Думаю, вместишь: рано или поздно. Но начинать мы с тобой будем со счёта. Купеческим владеешь? А на пальцах? А на доске? А знаками?

К тому времени, как охотники принесли мудрым еду, Альдира выяснил, что Вильяра ловко считает по-купечески: складывает, вычитает, умножает и делит. О счёте мудрых она слышала лишь краем уха, но без сомнения, выучит и его: Альдира обзавёлся толковой ученицей. Но почему её вдруг именно сейчас потянуло на сложные гадания? Она не объяснила. И главная загадка: солнечные отметины на её затенённой ауре. Самая свежая отметина появилась во время сна, о котором Вильяра промолчала.

20.11.2018 - 2

***
Хранительница Вилья открыла глаза и несколько мгновений созерцала знакомый до последней выбоинки потолок. Наконец-то она вернулась в свои угодья, в дом Лембы, в гостевую комнату, которую привыкла считать любимым логовом. Колдунья потянулась на лежанке, потом осторожно встала, оправила одежду, прошлась по комнате. Свежий шрам болит и тянет, сковывает движения, но явной слабостью Вильяра своих охотников сходу не смутит, и это хорошо. Мудрая откатила дверь, вышла в коридор, размышляя, с кого начать расспросы? Кто здесь достаточно своеволен, чтобы спрятать чужака, не оповестив даже главу дома?
Подросток по имени Рыньи вывернулся ей навстречу из покоев старшей жены кузнеца, распорядительницы Туньи. Вильяра повела носом и решительно шагнула в дверь, которую мальчишка не успел закатить за собой. Ну, вот и пропажа, долго искать не пришлось…
Щурова сыть!
— Рыньи! — громовым голосом.
— Я здесь, о мудрая Вильяра, — почтительный поклон от двери, с явным сожалением, что не успел удрать.
— Скажи-ка мне, Рыньи, давно ли чужак Нимрин находится здесь?
— Восемь дней, о мудрая. Он ждал тебя, очень ждал, а от других мудрых просил его спрятать. И мастеру Лембе мы не сказали, потому что мастер Лемба нынче не дома, а при мудром Стире. А ему на пятый день получшало, потом опять стало хуже. Два дня уже в себя не приходит, а вчера и питьё перестал принимать. Мы с тёткой смотрим за ним, старый Зуни пытается лечить его песнями, но всё без толку.
— Спасибо, Рыньи. Иди, куда шёл.
— Я… Мне… Позволь мне остаться здесь, о мудрая? — видно, как подросток трепещет перед Вильяриным гневом, но забота о больном пересиливает страх.
Колдунья бросила:
— Позволяю, — и тут же спросила, со злой досадой. — Рыньи, почему никто из вас не послал мне зов?
— Нам сказали, ты сама чуть жива. Распорядительница Тунья не стала беспокоить тебя и мне не велела, а я не посмел нарушить её волю.
Ладно, с подростка — мало спросу, а бранить Тунью — что валун пинать. У знахаркиной дочери есть дело поважнее… Справится ли?
Кабы ни речи Пращура, она усомнилась! Песнь Равновесия ранила чужака сильнее, чем душекрад, смертельнее, чем нож беззаконника. Даже когда Иули в прошлый раз выполз из светлого круга — головня головнёй — он был здоровее! Да, он превратился тогда во что-то жуткое, но потом быстро перелинял обратно. А теперь замечательно живучее тело, способное без следа заращивать любые раны, словно позабыло, как должно быть устроено. И дух его больше не удерживает, плутает где-то по щуровым тропам. Будто Нимрину нечем и незачем жить дальше, будто он устал, отчаялся, сдался. Знахаркина дочь слишком хорошо знает привкус этой предсмертной безнадёги и мало что ненавидит сильнее! Нет, даже если бы Пращур не дразнил её невнятными обещаниями, она не отпустила бы своего воина без борьбы!
Она помнит, каким её Нимрин-Ромига был, каким он должен быть. В первую встречу, здесь же, в доме кузнеца, Вильяра пела над чужаком песнь Познания, потом связала чарами его и себя. Связь они разорвали недавно, след ещё не простыл. Станет ли колдунья для своего Иули путеводной побегайкой в мир живых? Волшебным зеркальцем, возвращающим лицо? Совладает ли?
Песня за песней, вслушиваясь в отзвуки, вглядываясь в ауру, направляя течение силы… Пращур сказал, подобное лечится подобным? Да, лишь меченная Тенями колдунья, возможно, убедит тело Иули прекратить внутреннюю усобицу, не пожирать самоё себя. Вильяра способна помочь, помогает… Только не за раз, конечно! Голос охрип, колдовская сила иссякла.
А рискнёт ли мудрая сунуться в свой любимый круг?

***
Глядя на поющую Вильяру, Тунья все губы сгрызла от зависти. Говорили, мудрая чуть не померла, а на вид — бела и свежа. Осунулась, похудела, но даже это её не портит… От странных созвучий, от грозной силы её песен охотницу мутит и корёжит: зря прибежала на зов Рыньи, побросав все дела! Не на что здесь смотреть, и слушать нечего, всё равно ни запомнишь, ни повторишь. Тунья как с детства выучила колдовские песни, известные всем охотникам, так и поёт их с опаской, лишь бы не переврать: чутья-то нету. А знахаркина дочь слушает стихии и отвечает им. Даже до посвящения она так могла, потому избрали. Любезный Лемба тоже беседует с огнём и железом, нету в клане Вилья лучшего кузнеца. И мудрый Стира признал…
Окончив песнь, Вильяра озирается, будто спросонок. Взгляд плывёт — останавливается на охотнице:
— Тунья, проводи меня к Зачарованному Камню.
Голос мудрой звучит глухо, надтреснуто, будто не она только что визжала кричавкой, рокотала прибоем, выла ветром в скалах.
Тунья, приподняв брови, переспрашивает:
— Неужели, ты хочешь взять меня в круг, о Вильяра мудрая?
Резкий отрицательный кивок:
— Нет, просто проводи меня наверх, поговорим по дороге.
На ноги Вильяра поднимается без обычной резвости. И шаги укорачивает, кривится на один бок. А главное, куртку в доме она не сняла, скрывая повязку или свежий шрам. Тунья не то, чтобы злорадствует, не то, чтобы рада видеть приметы нездоровья в хранительнице своего клана… Охотнице тревожно и муторно, она извелась, тайком ухаживая за больным чужаком и, одновременно, удерживая дом. Больной — при смерти, в доме неспокойно. Второй распорядитель — старик Зуни — смотрит на будущую отречённую вдову всё более косо…
— Вильяра, скажи, Нимрин поправится? Ты вылечишь его? — спрашивает Тунья.
— Вылечу, если ещё не поздно.
Тунья ждёт вопроса, почему она не позвала мудную раньше? Ждёт укора, быть может, наказания. Но Вильяра только вздыхает и хмурится, трёт лоб тыльной стороной ладони… И просит охотницу рассказать, как Нимрин явился в дом: в малейших подробностях.

— Значит, ты говоришь, на следующую ночь после Великой песни ты пошла к Камню, а там — вспышка?
— Как молния! Я рукой прикрылась, потом гляжу — бежит. А утром пошла заметать следы, увидела: след-то чудной. Будто чужак не из Камня вышел, а в двадцати шагах от него свалился в снег: с изнанки сна или с неба. Побарахтался, встал, потому уже сунулся к Камню. Чуть потоптался возле и побежал к дому. Я его сперва не признала, испугалась, стрельнула…
Вильяра слушает и расспрашивает на ходу, а сама дышит всё тяжелее, замедляет шаги, на лице блестит испарина. Мудрая устала, выдохлась и больше не пытается — или не может — этого скрывать.
— Ты бы, что ли, оперлась на меня? — подставляет ей плечо охотница и слегка дерзит. — А то ведь, гляди, не дойдёшь!
Вместо того, чтобы осадить Тунью, мудрая благодарит — и принимает помощь! То есть, конечно, она не повисла на Тунье всем весом, но опора ей нужна, правда. Хозяйке дома уже не до злорадства, не до зависти: растеряла их где-то по пути. А сочувствие — осталось. И чего бы двум женщинам ни поплакаться друг другу, ни поделиться сомнениями и тревогами?

***
Знакомые коридоры, лестницы: всё вверх и вверх. Вильяра еле ноги волочит, да ещё Тунья под боком, как больной зуб: приходится заговаривать её прямо на ходу. Расклады-то в доме невесёлые, старшей кузнецовой жене есть, отчего тревожиться и злиться. Если подумать, обе женщины получили от судьбы вовсе не те дары, о которых мечтали. А едва освоились, едва вошли во вкус — судьба норовит отобрать дарёное. Посмеяться бы, да больно уж плакать хочется!
Мудрая опирается на плечо Туньи не потому, что ей совсем уж невмоготу идти самой, а для пущей доверительности беседы. Тело к телу, и пусть охотница ощущает себя более сильной. Побольше хрипоты в голос, и тоже плакаться, не скрывая трудностей служения… Да, Лемба любезен им обеим! Именно поэтому Вильяра никогда не оскорбит его принуждением. Она подарит кузнецу то, чего не было у неё самой: право выбора. Чуть больше выбора, чем обычно! Раз уж хранительница клана выжила и вернулась, Совет оставит за ней последнее слово, кого посвящать. А решение она примет, лишь заглянув в глаза предизбранным, поговорив с каждым. Лемба сам ступит на путь мудрого — или останется в доме, со своими жёнами и кузницей…
— Ты же примешь его выбор, о почтенная Тунья?
Охотница кивает, успокоенная, почти убаюканная журчанием Вильяриой речи. Тунья умна и любит жить умом, одним умом и живёт, гордится своим здравомыслием. Только вот о Нимрине она помалкивала, вместо того, чтобы давным-давно послать Вильяре зов. Почему? Мудрая задаёт вопрос, резко и неожиданно.
— Так я же позавчера пробовала тебя позвать, а ты не услышала. Я подумала, ты ещё плоха. Ты же знаешь, Вильяра, я не сильна в безмолвной речи, — смущённо оправдывается Тунья и даже почти не лжёт. Разок-другой она точно попробовала.
— Значит, отныне я буду слать тебе зов каждый день. Будем беседовать, пока ты не выучишься, как следует!
Тунья фыркает:
— Пощади, о мудрая! Будто мало мне соседушек, Даруны и Нгуны! Больная, больная моя голова!
— А моя голова уже перестала от этого болеть, и у Лембы — тоже. И ты привыкнешь.
— Вот, Лемба тоже велел нам всем учиться. Мол, все, кто мало-мальски слышат мысленную речь, должны говорить свободно и легко. Чтобы не полагались на других, как несчастный жених Ирими. Чтобы могли сразу предупредить, случись где какая погань.
— Правильно он велел, и я его слово подтверждаю, властью мудрой!

Лестница перед верхней калиткой особенно крута, Вильяре становится не до разговоров. А потом две женщины выходят на снег, под звёздное небо. Дышится здесь легче, и Вильяра больше не опирается на охотницу. Просит показать, где Тунья встретила Нимрина, и где он с неба свалился.
Увы, за восемь дней и след, и все чары, какие тут ни были, совершенно изгладились. Стира ещё что-то разобрал, а Вильяра — уже нет.
Мудрая отправляет Тунью обратно в дом, а сама идёт к Камню. Поёт приветствие, просит открыться… Увы! Любимый Камень дарит ей силу щедро, но в круг не пускает. Ну и ладно. Вильяра сворачивается клубком у его подножия, отдыхает, дремлет.
Шлёт зов Альдире, пересказывая всё, что разузнала у Туньи. Очень уж удивительно и непонятно ей это: «как с неба свалился». Нимрин не умеет ходить изнанкой сна, это точно. Вильяра помнит, как он закручивал вихри мрака и через них перемещался на довольно большие расстояния. Но светлый круг выжег колдовской дар Иули дотла, так что даже на жизнь ему сейчас не хватает. А ещё эта вспышка, подобная молнии… У Альдиры тоже нет объяснений.
О нынешнем состоянии Нимрина колдунья сообщает скупо: плох, совсем плох, помогаю, как могу. Альдира просит позволения явиться и поглядеть на чужака своими глазами, своими ушами послушать Вильярины песни. Колдунья снова невольно сравнивает Альдиру с Наритьярой Старшим. Тот не церемонился бы: захотел — явился без предупреждения. Конечно, Вильяра позволяет, и Альдира не мешкает. К дому они спускаются рука об руку.

У калитки караулит Зуни, дед Лембы: заметно напрягся, увидев незнакомца. Вильяра, как должно, представляет охотнику своего пришлого брата по служению. Старик низко склоняется перед мудрыми, пряча недовольство. Он явно хотел поговорить с хранительницей наедине.
«Почтенный Зуни, у меня нет тайн от моего временного наставника Альдиры.»
Старик медленно распрямляет спину, меряет обоих мудрых взглядом исподлобья.
— О чём ты хотел поговорить со мной, о почтенный Зуни? — спрашивает Вильяра вслух.
— О делах дома Кузнеца и соседних. О внуке моём, Лембе. О чужаке Нимрине.
— Зуни, заботу о чужаке я беру на себя. Нимрин пока останется в вашем доме. Подросток Рыньи будет мне подручным, пусть скотники найдут ему замену на ближайшие десять дней. Возможно, мне потребуются ещё руки и снадобья, тогда я скажу. А вы с Туньей занимайтесь делами дома, как всегда, когда Лемба в отъезде. Нужна ли дому Кузнеца колдовская помощь мудрой?
На «делах дома» старик тяжело вздохнул, но промолчал. На последнем вопросе кинул отрицательно, мол, не нужна. Выждав, но так и не дождавшись, пока Зуни заговорит снова, Вильяра спросила сама.
— Что ты хотел сказать мне о своём внуке, о Лембе?
— Мудрая Вильяра, прости старому Зуни дерзновенное вмешательство в дела мудрых! Но обычай не велит охотнику молчать, если он знает в избранном для посвящения некие изъяны, которые помешают тому стать достойным хранителем клана.
Зуни удалось удивить обоих мудрых.
— Изъяны?! — резко переспросила Вильяра, Альдира молча вскинул брови.
— Поверь, о мудрая, мне нестерпимо горько говорить так о моём единственном выжившем внуке! Но его родовая ветвь может оказаться сухой, мёртвой. Он взял в жены Аю дочь Тари и перемял с нею немало пушистых шкур. Однако за всё лето она так и не понесла. Сведущие знахарки осматривали Аю и сочли здоровой. Мудрый Стира осмотрел их обоих и ничего не сказал, только хмурился.
— Тунья родила этим летом дочерей-двойняшек, — напомнила Вильяра.
— Никто не сомневается, что родовая ветвь Туньи исключительно сильна, за то её и брали в дом! Но даже Тунья за три лета не родила Лембе ни одного сына.
Старый Зуни замолчал, угрюмо и смущённо. Молчал и Альдира, будто его тут не было.
— Я услышала тебя, о Зуни, — сказала Вильяра. — Благодарю. Мудрые учтут твои слова. Что ещё ты желаешь сказать мне?
Но старик жевал губами, задумчиво качал головой, пока Вильяра ещё раз не переспросила сама:
— Зуни, скажи мне, ты осмотрел следы Нимрина у Камня, прежде чем Тунья замела их?
— Я побывал у Камня после Туньи.
— Ты — колдун лучше неё. Ты не заметил там следов какой-нибудь странной ворожбы?
— Нимрин точно не ворожил там, он лишился дара и силы. Но мне показалось, кто-то вышвырнул его недалеко от Камня, и этот кто-то был светлее солнца. Никогда прежде я не ощущал ничего подобного.
— Зуни, почему ты сразу не послал мне зов?
— Я посылал, но ты не услышала, о мудрая. Солнечный след очень быстро изгладился, и сейчас я уже не уверен, что мне не показалось.
«Ему не показалось,» — сказал Вильяре Альдира, — «Стира тоже заметил.»
«Щурово зелье вам на язык и щуровым пестом по башке! Почему я обо всём узнаю последней?»
«Потому что ты болела, о прекрасная Вильяра. Встала на ноги — вот, теперь узнаёшь.»
— Зуни, а почему ты не позвал меня, когда Нимрину стало совсем худо? Вчера или позавчера?
— Вчера я поговорил с Лембой, Лемба поговорил со Стирой, а тот велел нам всем дожидаться тебя, но не тревожить.
«Альдира, щурову клюку тебе под ноги! Стира же наверняка передал всё тебе! Почему ты не поторопил меня?»
«Потому что я ценю твою жизнь и здоровье выше, чем чужака. И не спорь, ученица: я гадал на тебя и на него. Сейчас ещё не поздно лечить Иули, а тебе это уже не повредит.»
«Ну, пойдём же, Альдира, скорее! Я покажу тебе, как выглядит это не поздно!»

***
Рыньи в очередной раз менял больному подстилку из морского мха. Нимрин никак не помогал ему и не мешал: перекатывался с боку на бок, будто вязанка хвороста. Чужак совсем не слышал обращённых к нему слов, не отвечал даже сквозь бред. Однако после Вильяриных песен страшные язвы на его теле начали подсыхать, затягиваться чёрной смолой. И Рыньи тоже пел теперь: тихонечко, повторяя за мудрой, иначе ему оставалось только плакать от сочувствия. Но слезы у Рыньи — не целебные, а песни… Шерстолапам иногда помогают.
Рыньи так увлёкся своим делом, что пропустил, как мудрая вошла в комнату. Заметил лишь, когда её голос, её сила исподволь влились в его песенку, подхватили, будто волна ночного прилива… Рыньи смутился, испугался, хотел, было, замолчать, но песнь не отпускала его, вела, несла за собой. Созвучие за созвучием, два голоса, нет, уже три, третий — чей-то незнакомый… Рыньи не оглянулся посмотреть, кто пришёл: песнь важнее. Он осмелел, звуча всем собой и чувствуя, как надо!
А потом тёмная волна вдруг накрыла его, потянула вглубь, но страха уже не было, лишь тень удивления. Оказывается, он мог дышать в этой странной воде, и ему нужно было дальше, в глубину. Он грёб изо всех сил руками и ногами, а вода сопротивлялась, выталкивала, давила всё сильнее. Рыньи уже видел, за кем ныряет: долговязое тощее тело ни с кем не перепутаешь. Нимрин падал на дно, безвольно раскинув руки и ноги. Вот уже видно бледное пятно лица, широко раскрытые остановившиеся глаза… Рыньи нагнал тонущего и крепко ухватил его за запястье…
Их обоих тут же рвануло вверх, дышать стало нечем, хотя вокруг была уже не вода… Огонь! Безумная, жестокая, яростная драка. Рыньи чуть не обделался от ужаса, но руку друга не выпустил, потащил его за собой прочь, прочь отсюда. Не бросил, даже когда клинок одного из дерущихся вонзился в грудь…

— Вильяра, ты спятила! По праву временного наставника я запрещаю тебе творить подобное с непосвящёнными. Ты хоть понимаешь, что едва не сгубила мальчишку? — властный незнакомый голос. Или знакомый? Кажется, они только что пели вместе?
— Рыньи услышал свой дар и сам… Но… Да, я поняла тебя, учитель, — сквозь звон в ушах Рыньи кажется, будто голос мудрой звучит виновато и растерянно. В точности, как у Дини, расколотившей большой горшок с похлёбкой. — Альдира, я не подумала, что чужой пустой сон может быть опасен для Рыньи. Мне всегда говорили, что отзвуки и отражения пугают, но не ранят. Хотя, мама…
Рыньи закашлялся: за грудиной у него неприятно саднило, но ни настоящей боли, ни вкуса крови во рту. Приснилось? Просто приснилось? Он открыл глаза, садясь на тёткиной лежанке, куда его заботливо уложили и прикрыли шкурой.
— Мудрая Вильяра, что со мной?
— Уже ничего, Рыньи, — ответил ему сидящий в ногах коренастый мужчина, немного похожий на мастера Лембу, только старше, темнее волосом и лицом, одетый по-южному.
Внимательные глаза, цвета жара под пеплом, очень яркая колдовская аура. Вильяра назвала его Альдирой, значит, тоже из мудрых. Выдерживать взгляд незнакомого колдуна — тяжело, Рыньи виновато потупился. Кажется, он натворил чего-то не того?
— Рыньи, расскажи мне, что с тобой приключилось? — спросил мужчина спокойно и участливо.
— Да, расскажи нам с мудрым Альдирой, — поддержала его Вильяра от лежанки Нимрина.
Рыньи всё им рассказал, насколько нашёл слова. Про песнь, про глубокую воду, про огонь, про страшную драку светлых и тёмных чужаков, про клинок… Прижал к груди ладонь, всё ещё немного не веря, что жив и цел. Мудрый Альдира подмигнул ему и улыбнулся. Протянул длинную руку, потрепал по голове:
— А будешь знать, сновидец, как без оглядки нырять в чужие сны! Считай, тебе повезло, а не окажись рядом Вильяры, мог бы не вынырнуть.
Мудрая переспросила:
— Так как же, Альдира, Рыньи сам нырнул, или я его подтолкнула?
— В этот раз ты его немного подтолкнула. А в другой раз он может и сам. Учить его надо, пока не упустили, как одного серого, синеглазого. Парнишка ещё не охотник, а уже сны, стихии, чутьё на песни и целительский дар. Да не простой целительский — на чужаков. Хорошего подручного ты себе выбрала, теперь береги его. А вы с ним вместе — берегите Нимрина. Надеюсь, он хотя бы заметил, что его попытались вытянуть из его кошмаров, и сделает встречное усилие.

***
Ромига заплутал в Первой Войне. Давно отгремевшие битвы и смолоду, бывало, снились ему. Но прежде нав находил себя в этих снах активным участником событий. Среди атакующих гарок, разведчиком-одиночкой, а иногда и пленником, подопытным в асурских лабораториях… Думал, хуже лабораторий — некуда. Ошибался!
Не желая сопереживать врагу, он выбрал роль отстранённого наблюдателя — и намертво застрял в ней. Влачился теперь по полям сражений: невидимый ни своим, ни врагам, неуязвимый ни для магии, ни для оружия. Бессильный, безвредный и бесполезный. Всё наблюдал, но никого, ничего не мог коснуться, будто призрак, будто неупокоенный дух. Хотя сам себя ощущал живым и телесным, изнывал от жажды, голода, усталости. Но принять воду и пищу из прошлого был не способен. А прикорнув подремать, вместо желанного отдыха тут же оказывался вновь на ногах, посреди очередной бойни. Попытки медитации заканчивались аналогично. Противоестественность происходящего подтачивала разум, быстрее всех наблюдаемых ужасов тотальной войны. И никакого выхода! Сколько времени прошло, прежде чем он захотел сгинуть не просто куда-нибудь прочь, а совсем? Может, день, может, год, может, век. Даром, что Первая Война — для всех её участников — не длилась столько! Для наблюдателя, замкнутого в кольце этой безумной «кинохроники», она стала бесконечной.
Да, кажется, вечность минула, прежде чем наблюдатель захотел умереть. И ещё одна, пока он созрел и решился. Жажда с голодом только мучили его, не убивали. И он не нашёл при себе никакого оружия. И не сумел сосредоточился, чтобы пресечь жизнь усилием воли…
С ужасом осознал: Тьма не берёт его к себе! А во тьме под закрытыми веками — неистово хохочет растянутый на алтаре, вывернутый наизнанку Онга. Скалит зубы, мотает головой, бьётся затылком о Камень. Слёзы разлетаются брызгами из глаз, текут по костлявому лицу. «Ты говорил, проще простого — убить себя! Вот, теперь ты понимаешь! Теперь ты тоже в западне, маленький глупый нав!»
«Онга, прости меня! Я вылечил и освободил тебя, но не спас, а убил. Ты вынудил меня сделать это, и всё равно мне жаль. Но если ты стал Повелителем Теней не сам по себе, а из-за светлого выродка…»
«Что? Найдёшь его и отомстишь за меня? Пустое, Ромига, пустое! Меня-то ты благополучно спровадил во Тьму, за это я тебе искренне благодарен. А тебя и Тьма не примет, ты теперь — уродец, хуже химер Купола.»
«Я спровадил тебя во Тьму… А с кем я сейчас разговариваю?»
Новый приступ хохота едва не разорвал изувеченный навский остов напополам. «Ты отослал во Тьму нава Онгу, но память об убитом — при тебе. Этого более чем достаточно для нашей приятной беседы.»
Ромига распахнул глаза, тряхнул головой, и Онга расплылся клоком дыма, больше не заслоняя картину очередного сражения, ужасающе прекрасного в своей первобытной ярости.
У наблюдателя не осталось ни сил, ни желания двигаться. Он больше не шарахался от бегущих воинов, не пытался уклониться или заслониться от боевых арканов, от чёрных и белых росчерков клинков. Он опустился наземь посреди поля битвы, лёг на спину, раскинув руки и ноги, уставился в небо. Среди облаков и клубов дыма неистово сражались драконы, он больше не хотел их видеть. На него наступали ногами, лапами, копытами, но затоптать не могли, и ему было всё равно.
А потом чьи-то пальцы сомкнулись на запястье и куда-то его потянули… Наблюдатель настолько привык быть бесплотным для всех вокруг, что не сразу поверил своим ощущениям. Но тянули упорно, и он с трудом повернул голову, перефокусировал взгляд… Лохматое создание: вообще-то двуногое и прямоходящее, но в данный момент опасливо пригнувшееся к земле, зыркающее по сторонам жёлтыми глазищами. На поле битвы существо смотрелось нелепо. Настолько неуместно, что нав его не сразу узнал. А узнав — испугался. Не его, не за себя…
Мальчишка Рыньи тоже разглядел кругом достаточно, чтобы перепугаться всерьёз. Но от этого он только крепче вцепился в руку нава и потянул сильнее. Не впустую тянул: они двигались куда-то: довольно стремительно, хотя Ромига так и не встал на ноги…
Э, нет! Ромига не желает волочиться за Рыньи, как падаль! Он пойдёт сам, чтобы легче, чтобы быстрее. Подскочил, и даже силы нашлись…
Рослый гарка со свежим шрамом через всё лицо встретил его взгляд, и прежде, чем наблюдатель осознал: его видят, шрамолицый сделал молниеносный выпад обоими клинками. Ромига за бесплотную вечность слишком отвык уворачиваться. А Рыньи никогда не умел…
Больно! Чёрная сталь режет больно. Ещё больнее: воин Нави не признал в Ромиге своего. Худшее: пальцы на запястье слабеют и больше не тянут наблюдателя к выходу из бесконечной Первой Войны. Мальчишка Рыньи хрипит, захлёбываясь кровью, но так и не падает наземь, а исчезает. Шрамолицый щерит зубы и бьёт Ромигу в висок рукоятью освободившегося клинка.

Сознание — или то, что у Ромиги сейчас за него — как бы возвращается под негромкий разговор на навском:
— Кого ты мне приволок, Чиртанга?
— Сам разбирайся, Руга. Ты — дознаватель, а я не понял, что это за тварь. По виду, будто из наших. Но я взял его на поле сражения безоружным, и магии в нём нету: ни нашей, ни вражьей. Ещё с ним был второй, но исчез, как только я его проткнул.
— Как исчез?
— Будто морок. Даже крови на клинке не оставил.
— А когда ты его проткнул, кровь была?
— Была: красная, звериная.
Ромига слушает разговор двух навов с величайшей тоской. Бесплотным он для окружающих быть перестал, но Первая Война вокруг никуда не делась. Особенно тоскливо Ромиге от того, что его уже зафиксировали для жёсткого допроса. «Это мой бред, это мой дурной сон», — уговаривает он себя, но что толку, если проснуться по собственной воле он по-прежнему не может. Значит, предстоит объяснять одному из Яргиных дознавателей, кто Ромига такой, и откуда взялся. Правду из него непременно вытрясут, нет ни малейшего резона запираться. Сообразить бы самому, как придать правде хотя бы видимость правдоподобия? Думать тяжело: разбитая башка болит, ей вторит сквозная рана под рёбрами. Надоело быть наблюдателем — ну, побудь теперь… Как это называют челы? Есть у них словечко такое дурацкое…
Жёсткие прохладные пальцы берут его за подбородок, приподнимают голову:
— Хватит прикидываться дохлым, ты уже очнулся. Имя?
Ромига разлепляет веки, смотрит в чёрные, странно знакомые глаза сородича. Отвечает:
— Ромига.
— Настоящее имя?
— Ромига.
Дознаватель улыбается ласковейшей улыбочкой, становясь до ужаса похожим на своего коллегу из будущего, Идальгу. Ромига смаргивает и отвечает, со всей доступной убедительностью.
— Руга, ты же чувствуешь, я говорю тебе правду.
— Твоё настоящее имя, тварь!
— Ромига.
— Где ты родился?
— В Тайном Городе, в Цитадели Нави.
— Где? Повтори?
— Это место ещё не построено. Я родился …, — Ромига называет дату по сквозному летоисчислению Нави.
Дознаватель смеётся:
— Такими баснями меня ещё не кормили! Не мог сочинить чего-нибудь поубедительнее?
— Прости, Руга, у меня нет сил сочинять. Я, правда, провалился в далёкое прошлое… И больше мне нечего тебе сказать.
Ладони на висках, пристальный взгляд в глаза:
— А ты ведь уверен, что говоришь правду! Но да не коснётся нас вероятность будущего, где навы превратятся в слизь, подобную тебе. Умри! Сгинь! Попаданец щуров!
Руга каменеет лицом и начинает медленно, мучительно, очень грязно убивать своего пленника. Всё самое болезненное и отвратительное, что можно сделать с навом, Руга творит, не задавая больше никаких вопросов. Искры и слёзы из глаз смазывают его черты, Ромиге чем дальше, тем навязчивее мерещится, будто не древний нав Руга терзает его, и даже не Идальга в самом мерзопакостном из настроений, а точная копия Ромиги, зеркальное отражение, двойник. Почему так страшно?
Ещё недавно Ромига жаждал смерти… Не такой! Истязание с навязчивым привкусом абсурда страшнее, чем просто истязание. А он-то всего лишь пожелал выбраться из дурной бесконечности Первой Войны… Любой ценой, всё равно куда…

Нет, лучше туда, где за стенами дознавательской палатки ветер так призывно завывает, поёт! Трудно сосредоточиться на посторонних звуках, когда боль и ужас рвут сознание в клочья. А надо! Ветер — или не ветер? — набирает силу, треплет зачарованное полотно палатки. Руга слишком занят своим делом, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. А буря крепнет, всё отчётливее звучит голосами голки. В какой-то миг особенно сильный порыв сдувает палатку вместе с дознавателем, они уносятся в небо чёрными хлопьями, кружатся там среди облаков и драконов, потом истерзанное небо проливается дождём…
Вода на губах, и её удаётся слизнуть, проглотить. Ещё воды, ещё… Ромига открывает глаза — разве они были закрыты? — кое-как фокусирует взгляд, видит над собою двух голки… Знакомых голки.
— Вильяра, Альдира, а где Рыньи?
Они не разобрали его слов, не поняли вопроса, но скосив глаза, Ромига сам заметил мальчишку: живого и целого.
Вздохнул поглубже — болит всё так, будто над ним продолжает трудиться Руга. Прислушался к ощущениям: всё плохо, даже ещё хуже. Но хотя бы очнулся!

Вильяра дала ему немного воды, потом присела рядом и запела. Стала гладить, водить рукам вдоль тела. Тело ответило на эту ворожбу, обычно приятнейшую, таким фейрверком ощущений… Нав сдержал вопль, только зубами скрипнул — колдунья испуганно оборвала песнь.
Он отдышался и попросил:
— Вильяра, пожалуйста, продолжай. Я вытерплю. Поверь, лучше ощущать твои чары так, чем совсем не чувствовать никакого колдовства.
Вильяра снова запела, немного сменив тональность. Стало легче. Он терпел, довольно долго. Главное, не закрывать глаза и не проваливаться туда, где Руга рвёт его на куски пыточными крючьями… Да нет никакого Руги! Скорее всего, не было никогда. Ромигино воображение слепило образ из черт знакомых навов, включая того, кого привык видеть в зеркале…
— Вильяра, пожалуйста, дай мне твоё зеркальце.
— Не дам. Незачем. Смотри мне в глаза, там правильное отражение. И думать забудь, что ты в чём-то виноват перед своей стихией. Не наказывай себя за то, что выжил в светлом круге. Выжил — живи.
Кажется, эта ведьма с Голкья слишком много понимает про него, нава Ромигу! Недопустимо много. Но она права… Была бы права, кабы асурский ублюдок ни ожидал с нетерпением, когда Ромига выздоровеет… Однако и сдохнуть, не попытавшись разобраться с врагом, будет не по навски! Ромига старательно выговаривает.
— Я живу. Я стараюсь. Я жив и буду жить… Дай отдохнуть.
— Отдохни, Нимрин. Мне тоже пора к Зачарованному Камню. Рыньи пока приглядит за тобой.
Вильяра и второй мудрый уходят, Рыньи присаживается на край лежанки и пытается напоить Ромигу бульоном. К горлу тут же подкатывает тошнота.
— Нет, Рыньи, пока не могу. Дай ещё немного воды, и хватит.
— Нимрин, скажи… Мудрые говорят, я нырнул в твой сон. Там было много-много похожих на тебя Иули. И другие чужаки: солнечные — аж смотреть больно. Они все так свирепо дрались друг с другом, — мальчишка поморщился и потёр грудь: ровно там, где его пронзил клинок Чиртанги.
— Не дрались — сражались, — поправил Ромига.
— А какая разница?
— Разница, как между шнырьком и наиматёрейшим зверем, какого ты сможешь себе вообразить. Ты, Рыньи, подсмотрел самую беспощадную войну обитаемой вселенной.
— Нимрин, а ты сражался там?
— Нет. Это было очень давно, я тогда ещё не родился. Мне тоже дали подсмотреть, и меня затянуло.
— Кто — дал?
— Я не знаю, Рыньи. Говоришь, ты видел в моём сне солнечных чужаков. А у вас ничего не сказывают о таких?
Рыньи отрицательно качнул головой и снова потёр грудь.
— Болит? — спросил нав.
— Нет, даже странно. И следа никакого не осталось.
— Ну и хорошо, что не осталось.
— Хорошо, — согласился мальчишка, — но странно. Проткнули-то совсем по-настоящему. Знаешь, как больно было?
— Знаю, — улыбнулся Ромига.
После Вильяриных песен ему здорово полегчало. Достаточно, чтобы дышать, разговаривать, улыбаться. Но от запаха бульона всё равно тошнит. А ещё он чувствует себя в долгу перед мальчишкой, и желает прямо сейчас уточнить размер этого долга.
— Рыньи, прости меня! Кажется, я помешал тебе вытащить меня из кошмара тихо и незаметно. Дёрнулся не вовремя, нас и заметили…
Рыньи только головой мотнул:
— Тебя было очень тяжело волочить. Я обрадовался, когда ты встал на ноги, сразу стало легче. И мы же проснулись, оба. Значит, всё хорошо, всё к лучшему.
Спорить со сновидцем-голки Ромига не стал. Пусть, опыта у того сновидца… Но раз Рыньи уверен, что всё к лучшему, и не держит обиды — то и хорошо.
— Рыньи, я подремлю ещё немного.
— А ты… Ты не утонешь обратно в той вашей войне?
Ромига прислушивается к себе и отвечает:
— Нет, уже не утону.
Он чутко дремлет, временами выныривая туда, где Рыньи снова что-то над ним поёт-ворожит. Неугомонный мальчишка, бесстрашный! Другой, получив катаной, сразу бы присмирел: надолго или навсегда. Охотник…

Продолжение: chorgorr.diary.ru/p216639668.htm