Девочка-маугли, воспитанная книгами, кошками и деревьями
Выложу сразу уж и то, что вышло в июньском сборнике...
Начало:
www.diary.ru/~chorgorr/p83759140.htm
www.diary.ru/~chorgorr/p95285162.htm
www.diary.ru/~chorgorr/p114480860.htm Свеженькое!
читать дальше- Если начнёт вредить в этом сезоне – я её таки убью! Так и знай, Ромига!
- Нет, Анга, я сам с ней разберусь. История – действительно в полной мере дурацкая. Но постараюсь свести её последствия на нет – если они ещё не иссякли сами собой от времени. Кажется, есть у меня подход к этой ведьме…
Мила, Милонега. Одни и те же весёлые, смелые, упрямые изумрудные глаза: на нежном девичьем – и на пожилом, но всё ещё очень красивом женском лице. Запах весеннего леса. Буйная, отдающая фронтовой гарью черёмуха сорок третьего. Омытая дождём лиственничная хвоя восемьдесят четвёртого…
Выхлопные газы, мерзкое «амбре» помойки: Москва, осень девяносто шестого. Во дворе большого «сталинского» дома было сумрачно и мусорно. Кое-как припаркованные машины, поломанная детская площадка, чахлый тополь, пара пьяно клонящихся на крышу трансформаторной будки американских клёнов… Ромига сердито фыркнул, отвлекаясь от воспоминаний. Помянул недобрым словом нерях – челов. На его памяти соседи Тайного Города, бывало, разводили гораздо больший бардак. Но почему, спрашивается, не подмести двор и не вывезти вовремя баки с отходами?
Привычно прижимая пальцами пимпочки кодового замка, столь же привычно подумал: «Бессмысленное устройство! Даже если бы кто-то не нацарапал рядом искомую комбинацию цифр – западающие кнопки видно с десяти шагов». Кроме нелепого замка, обшарпанная дверь была снабжена мощнейшей пружиной, которая для нава, естественно, не составляла проблем – а для обитателей подъезда? Одна из обитательниц как раз попалась Ромиге навстречу: крошечная старушка интеллигентного вида с сумкой на колёсиках. Нав придержал дверь, пока она выходила. Был награждён взглядом, исполненным такой радости и благодарности, что чуть не расхохотался. Ограничился вежливой улыбкой, заодно помог «одуванчику» спустить тележку с пяти крутых, лишённых перил ступенек. Тележка была пустая: как бабуся собиралась затаскивать её обратно, нагруженную, и бороться с дверной пружиной – Ромига не отказался бы понаблюдать.
- Ой, спасибо вам, молодой человек! Дай вам Бог удачи и здоровья!
Улыбнулся ещё шире, сверкая белыми, хищными зубами:
- А обратно как?
- Господь поможет. Он мне всегда помогает. Вот, как сейчас – вас послал… В крайнем случае, посижу на скамеечке, подожду. Кто-нибудь обязательно пойдёт…
Отношения челов с их божествами – странные, запутанные, не поддающиеся логике – нав, возможно, считал бы забавными… Кабы не Сезон Истинных Чудес! Сам Ромига родился позже. Единственный раз в жизни видел настоящего Инквизитора: по счастью, не в момент «работы». Даже разговаривал, даже нашёл беседу любопытной. Но вообще, челы, явно проявляющие свою религиозность, вызывали у него стойкое желание: убить на месте или самому убраться подальше.
Бабка медленно ковыляла по двору. Отдавала все силы преодолению колдобин на асфальте, потому, возможно, не почувствовала недобрый взгляд существа, которому только что искренне пожелала всего хорошего…
В подъезде, по сравнению с загаженным двором, было почти чисто. Ромига, презирая лифт, одним махом взлетел на пятый этаж. Нажал кнопку звонка. Услышал за дверью лёгкие шаги: «Ириска». Улыбнулся в дверной глазок. Невысокая рыженькая девушка впустила его в квартиру.
- Здравствуй, Ром! Папа давно тебя ждет. В кабинете. Я тоже не уходила – без тебя...
- Извини, задержался по делам. Спешишь куда-то? - Ромига смерил оценивающим взглядом давнюю – с её одиннадцати лет – знакомую.
Этим летом Ириска отпраздновала восемнадцать. Довольно поздно, для челы, начала активно подчёркивать свою женственность… Как сейчас, например. Яркий макияж. Волосы залиты лаком так, что бросается в глаза. Одета вычурно и откровенно: похоже, для какой-то вечеринки.
- К Василю на День Рожденья. Опоздала уже.
- А чего ждала тогда?
- Ну, - кокетливо улыбнулась, стрельнула глазками с поволокой.
- Хочешь от меня услышать, что хороша?
Кивнула. На взгляд Ромиги, облик её был на грани фола. Не за гранью – только благодаря свежему личику и врождённому чувству стиля. Но без сомнения, на «днюхе» у Василя она будет самой элегантно одетой женщиной. Нав знал этих ребят: тусовка с налётом богемности, однако без средств и фантазии – у большинства. Обсуждать это с Ириской, а тем более лично превращать золушку в принцессу, в планы Ромиги не входило. Но обижать девчонку он тоже не видел резона.
- Хороша. Рад тебя видеть. Лети, воробьишка, и берегись коршунов, - наклонился, чтобы их лица оказались на одинаковой высоте. Бывало, маленькая Ириска с радостным визгом висла у него на шее, чмокала в нос или щёку. Сейчас легонько коснулась своей щекой – его: расчетливо, чтобы не попортить себе «боевую раскраску», а приятеля не испачкать помадой. Отстранилась, заглянула в глаза:
- Тебе не нравится, что я туда иду?
- С чего бы вдруг? – Ромига развернул её лицом к двери, мягко подтолкнул в спину. - Иди уже! Опоздалица, потерялица и заблуждалица!
Звонкий смех с лестничной площадки:
- Чья б корова… От опоздальца слышу!
- Счастливо отдохнуть!
- Удачно поработать! – сквозь удаляющийся цокот каблучков.
Ромига аккуратно закрыл тяжёлую, обитую дермантином дверь, задвинул засов. Слышал позади, в дальней комнате, скрип стула, шаги, покашливание. Потом звучный баритон хозяина дома раскатился по коридору:
- А дочка-то растёт. Невеста!.. Здравствуйте, Роман.
Нав неторопливо обернулся:
- Здравствуйте, Геннадий Николаевич. Прошу прощения за задержку.
Маленькая круглолицая «невеста» удалась совсем не в отца. Зато научного руководителя с аспирантом регулярно принимали за родственников. Нав по этому поводу изрядно веселился: естественно, про себя. Профессор Старостин был высок (всего на полголовы ниже Ромиги), сухощав, прям, подвижен. Сходство обнаруживалось и в резких, благородных чертах лиц. Только у профессора глубоко посаженные глаза были не чёрными, как у нава, а янтарно-карими, «львиными». Седые, густые и жёсткие волосы чела тоже смахивали на гриву крупного хищника. Студенты, в большинстве, побаивались импозантного профессора: он умел быть потрясающе колючим и язвительным, а уж строг и требователен бывал – всегда…
- Надеюсь, ваша задержка вызвана уважительными причинами? – вопрос прозвучал, будто ленивый рык главы прайда.
- Само собой, - улыбнулся Ромига, спокойно выдерживая пристальный взгляд. – Привет вам от Михаила Семёновича. Мы сегодня с ним печатали.
- О! – услышав имя старого приятеля, профессор смягчился. - Потом расскажете, как он: давно не виделись. Но сперва – хочу посмотреть, наконец, вашу вторую главу. Пойдём в кабинет.
Бесшумно скользя за Старостиным по длинному коридору, глядя в профессорскую прямую спину, Ромига размышлял, как бы среагировал чел, откройся ему – кого он на самом деле учит…
На большом письменном столе бастионами громоздились стопки книг, журналов, папок с бумагами. Посередине отблескивал бронзой и бликами лабрадора старинный письменный прибор. Чернильница, песочница, пресс-папье давно утратили свою утилитарную функцию, но не сдали ни миллиметра дефицитной поверхности. Не красоты ради. Похоже, для нынешнего хозяина они являлись своего рода памятником: прошлым поколениям академической семьи Старостиных, переживавшей в двадцатом веке разные перипетии, но живой и хранящей традиции.
Ромига пододвинул себе стул, достал из кейса папку с диссертацией. Раскрыл и положил перед профессором. Высмотрел в груде бумаг свежие номера заграничных специализированных журналов:
- Можно пока полистаю?
- Бери.
В кабинете воцарилась одна из самых уютных разновидностей тишины, нарушаемая тихим шелестом листов, поскрипыванием старых стульев и ручки по бумаге. Обычно аспирант приносил распечатки, оставлял их научному руководителю, а при следующей встрече они обсуждали правки. Но времени до предзащиты оставалось мало, посему договорились поработать вместе.
Профессор читал: хмурился, делал пометки на полях, но пока воздерживался от комментариев. Ромига успел довольно подробно изучить два журнала на английском и один на французском, не найти там ничего для себя интересного и снова погрузиться в воспоминания.
День клонился к вечеру, когда трое навов и шас высадились из грузовика на «центральной площади» села Покровского: просторной лужайке между сельсоветом, полуразрушенным бараком неясного назначения и запертым на амбарный замок сельпо. Большинство прочих строений не маленького, если верить карте, населённого пункта разбрелись по отлогому речному берегу, попрятались в складках местности и за куртинами деревьев. Зато во все стороны простирались огороды, аккуратно разделённые заборами из жердей. В основном – дружно подрастающая после первого окучивания, но ещё не цветущая картошка.
Посреди площади-лужайки паслась на привязи коза, чуть в стороне – другая. Появление грузовика и пятерых двуногих козы встретили истеричным меканьем и попытками удрать, выдернув из земли колышки. Но быстро успокоились и продолжили, как ни в чем не бывало, стричь зубами сочную траву. Прочих аборигенов поблизости не наблюдалось. Где-то далеко играло радио, лениво взлаивали собаки…
- Пойду узнаю насчёт ночлега, - сказал водитель Валера и убрёл куда-то часа на полтора.
Пока ждали его, успели доесть остатки домашних припасов. Потом Анга со Зворгой убежали к реке: окунуться с дороги. Оба были в Покровском не первый раз, знали, где здесь что. Пожилого шаса восьмичасовая тряска по ухабам к вечеру совсем умотала, даром что ехал в кабине. Теперь, выдав порцию традиционного ворчания, Фарид забрался в кузов: подремать. За груз можно было не беспокоиться, да и вообще Ромига знал: в подобных местах челы не склонны к воровству. Но купаться с товарищами не пошёл, остался возле машины. Какая-то смутная мысль не давала ему покоя, царапалась, как заноза. Посидел на завалинке у сельпо, щурясь на низкое солнце. Изучил выцветшие бумажки на фанерном щите с трафаретной надписью по верху «Доска объявлений». Фыркнул: «Челы! Будто иначе не понятно, зачем эта доска тут висит!» Одно объявление, о продаже моторной лодки, нава даже слегка заинтересовало. «Хотя лучше арендовать. В любом случае, транспортный вопрос – утром.»
Мысль… Ромига почти поймал её за хвост. Внимательно огляделся по сторонам. Проверил окрестности на наличие магов, кроме товарищей по экспедиции. «Чисто!». Прикрылся мороком. Козы, если бы отвлеклись от поедания травы, увидели: высокий парень в камуфляже прилёг на скамейку и заснул. На самом деле Ромига некоторое время с озабоченным видом бродил туда-сюда. Нашёл место: покрутился, потоптался и застыл по стойке «смирно», спиной к закату. Закрыв глаза, минут десять вслушивался в вечернюю тишину – или ждал чего-то. В момент, когда солнечный диск целиком канул за верхушки дальнего леса, резко вскинул руки ладонями в стороны, произнёс формулу своего нового аркана. Кроме артефактов в кузове, ничего поблизости не откликнулось. Ромига особо и не рассчитывал: искал другое. Отошёл метров на двадцать, снова поймал границу света и тени. Повторил аркан, сравнивая ощущения. Выждал ещё минут пять, не сходя с места. Просканировал местность в третий раз. Озадаченно хмыкнул. Наконец-то сам уловил нестабильность, на которую указывал Анга. Понять бы ещё, почему аркан работает именно так?
Выполнил ката: после дорожной тряски тело просило плавного, упорядоченного движения. А заодно – погреться: к ночи резко холодало. Другой берег реки ещё купался в апельсиновых закатных лучах, а здесь трава уже поседела от росы. Нав подумал: «Анге со Зворгой давно пора назад, не говоря про водителя. И надо будить Фарида, пока не замёрз и не простыл». Ромига вернулся к скамейке, сливаясь со своим иллюзорным двойником. Снял морок, сел, потянулся. Окликнул шаса: тот с недовольным ворчанием завозился в кузове. А ещё кто-то шёл в их сторону по тропинке между огородами…
Монументального сложения баба в резиновых сапогах и растянутой трикотажной кофте поверх ситцевого платья окинула угрюмо-недоверчивым взглядом парня на скамеечке и его пожилого товарища, свесившего ноги из кузова машины:
- Вы что ли – испидикция? Ваши уже у Митрича на постой встали. Дуйте туда! Или до утра своё добро собираетесь стеречь? Так у нас, когда урки с соседних зон не бегают, спокойно. Свои не озоруют. Валерка всегда машину тут оставляет, - и не дожидаясь ответа, начала отвязывать козу.
Фарид спустился на землю, подошёл поближе, вежливо спросил:
- Уважаемая, а не могли бы вы проводить нас к дому Митрича?
- Провожу. Подержи козу, тиллихент, - бабища всучила шасу верёвку и занялась привязью второй животины.
Первая коза радостно мекнула, скосила на Фарида шкодный жёлтый глаз с горизонтальным зрачком и рванула к товарке. Выбрав слабину поводка, снесла бы лёгкого и не ожидавшего такой пакости шаса с ног. Но Ромига мгновенно очутился рядом, перехватил верёвку, намотал на кулак. Коза с разгону встала на дыбы, заголосила возмущённо.
- Что делаешь, ирод!? Ничего этим городским в руки дать нельзя!
- Можно подумать, кто-то заставлял, – усмехнулся нав. – Сама же и дала. Да всё в порядке, ничего твоей скотине не сделается. Я пока не настолько голодный. Но если ты прямо сейчас не отведёшь нас к Митричу – могу проголодаться очень быстро.
Услышав дерзкий ответ, баба медленно, грозно распрямилась. Не выпуская из-под контроля вторую козу, упёрла мощные руки в бока, исподлобья уставилась на наглого горожанина. Редкий случай: пришлось смотреть снизу вверх. Высоченный, стройный и гибкий чернявый парень плотоядно облизнулся и вдруг весело подмигнул антрацитовым оком:
- Давай мне вторую верёвку и быстро шагай вперёд.
По смыслу слов, не хватало только: «Шаг вправо, шаг влево считается побег». Но мягкий, глубокий голос звучал лаской для слуха. Женщина резко расхотела пререкаться и спорить. Почувствовала: ещё чуть-чуть, и воском потечёт под этим чёрным взглядом. Встрепенулось в душе что-то глупое, давно забытое, возмечтало об объятиях и поцелуях, о жарких ночках на сеновале… Угрюмая баба тяжко вздохнула, прищурилась, сжала губы в линейку. Резко, как солдат на плацу, развернулась через плечо и зашагала по тропке между огородов, так и не выпустив из судорожно стиснутого кулака козий поводок. По счастью, не знала: нав, идущий следом, видит все её эмоции, как на ладони…
Фарид Хамзи, предусмотрительно прихватив из кабины рюкзачок с личными вещами, поспешил за Ромигой, местной жительницей и козами.
- Вам – сюда, - баба махнула рукой на большую избу под низко нахлобученной шиферной крышей. – Мой двор следующий. Поможешь скотину отвести?
- Ещё чего! – фыркнул Ромига.
Передал верёвку от козы хозяйке. Отметил, смеясь про себя, как вздрогнула чела от лёгкого соприкосновения рук. Она была очень забавная. Нав с удовольствием поиграл бы: потихоньку вытягивая из её памяти подробности корявой и не сладкой, видимо, жизни. Подумал: «Давно не тянуло на подобные безобразия! Но некогда: хватает других дел, экспедиционных…»
Водитель и двое старших навов уже сидели за столом в жарко натопленной горнице, вместе с хозяином дома. Перед каждым по стакану мутноватой жидкости, в разномастных тарелках – макаронные «ракушки». На столе – пышный сероватый хлеб домашней выпечки, вяленая рыба, стожок молодого зелёного лука, бутылка с постным маслом… Ромига хищно потянул носом сладковатый, терпкий дух человского жилья. Решил: на раз-другой переночевать – вполне сгодится.
С некоторым подозрением глянул на Ангу со Зворгой, расположившихся по обе стороны от Валеры…
- А про нас вы забыли! Если бы не соседка, так бы и сидеть нам в машине: голодным и холодным! Сущее разорение и ущерб здоровью! – прямо с порога, вместо приветствия возмутился шас.
- Так до вас Женька не добежал? Уши надеру! – из-за большой русской печи показалась женщина, поставила на стол ещё два комплекта посуды.
Хозяин тут же плеснул в гранёные стаканы из огромной бутыли, прячущейся под столом:
- Присаживайтесь! Я – Пётр Дмитрич, хозяйка моя – Вероника Степанна.
- Фарид.
- Роман.
- Ну, за встречу и знакомство!
Звякнули стаканы. Сомнительного качества, но изрядной крепости «огненная вода» обожгла рот, разбежалась теплом по телу, резко ударила в голову. Ромига цапнул из миски лук, макнул в солонку, жадно вгрызся в сочные, хрустящие стебли…
А ручка всё скребла и скребла по бумаге, подчёркивая и отчёркивая целые блоки текста, расставляя на полях знаки вопроса. По мере того, как уменьшалась стопка непрочитанных листов, складка между профессорских бровей становилась всё глубже. Содержание и структуру главы, в первом приближении, они согласовали давно. Большие куски материала были уже опубликованы: в виде статей и докладов на конференциях. Однако нав чуял: у научного руководителя есть какая-то глобальная претензия к его работе – и проблемы с её внятной формулировкой. Наблюдать за чужим мыслительным процессом было занятно… Наконец, чел со вздохом отложил последний лист. Ромига терпеливо, с неколебимым спокойствием ждал комментариев.
- Роман, я много раз говорил: вы отлично пишете. Готов повторить. Ваш текст читается увлекательно, как хорошая беллетристика. Напоминает блестящий научный стиль начала века. Сейчас так, в основном, не пишут, а жаль… Но при том ваши работы оставляют своеобразное и не всегда приятное послевкусие… Я долго не мог понять, в чём дело, а сегодня, кажется, уловил…
Профессор замолчал на несколько минут. Ромига тоже держал паузу. Лишь чуть приподнял бровь да вопросительно хмыкнул.
- От вашей системы доказательств остаётся впечатление, будто вы знаете гораздо больше, чем сообщаете.
- То есть? – чёрная бровь поднялась ещё на пару миллиметров.
- Я читаю ваш текст и чувствую себя зрителем иллюзиониста или человеком, который сел играть с шулером высокого класса. Вы как бы интерполируете ситуацию по известным точкам. Излагаете материал, с которым я работаю дольше вас: памятники, находки, интерпретации… А кажется, был использован ряд дополнительных… Тузов из рукава.
- Странные вещи вам кажутся, Геннадий Николаевич, - тонко улыбнулся аспирант. – Впрочем, возможно, я что-то упускаю в изложении. Подскажите, где именно система доказательств провисает – дополню, исправлю. Давайте прямо по вашим пометкам.
- Сделаем перерыв на чай.
Профессор удалился на кухню ставить чайник, оставив Ромигу наедине с исчирканной распечаткой. Потому не видел, как вежливая улыбка аспиранта превращается в весёлый и злой оскал. Ведя дела с представителями младших рас, Ромига предпочитал самых сильных, умных, талантливых в своей области. Таких интереснее было пробовать на прочность, водить за нос – или вводить в курс дела по необходимости…
Профессор Старостин:
Он тоже в своё время выделил Романа Чернова из нескольких потоков по довольно любопытным критериям. Во-первых, студент с загадочным и тёмным, как его глаза, прошлым не боялся грозного преподавателя: ни секунды, ни капельки. Во-вторых, демонстрировал зрелый ум и энциклопедические познания, уложенные в стройную, целостную систему. Нынче мало кто из взрослых коллег может похвастать подобным, не говоря о молодёжи.
С тем, что система Романа – сугубо для личного пользования, и совершенно не прозрачна для посторонних, Геннадий Николаевич столкнулся очень быстро. Это раздражало, но система выдавала отличные результаты: с первых шагов в студенческом научном обществе – по сей день. Профессор не терял надежды когда-нибудь разъяснить для себя этот «чёрный ящик». Студент, а позже аспирант, старательно и очень умело держал дистанцию.
Наливая в большой эмалированный чайник воды из-под крана, зажигая газ, профессор попытался сформулировать точнее: что именно в Романовом тексте могло восприниматься как намёк на наличие «тузов в рукаве». Не преуспел, и это злило. Начал вхолостую, в очередной раз, перебирать в уме факты и домыслы, наблюдения и слухи, связанные с ходячей загадкой по имени Роман Константинович Чернов.
Шестьдесят пятого года рождения. В восемьдесят восьмом поступил на Истфак МГУ. Археологию, как специализацию, выбрал сразу, без малейших колебаний. На фоне сокурсников выглядел очень целеустремлённым и взрослым: больше по повадкам, чем по внешности, которая и к концу аспирантуры не сильно-то изменилась.
Не делал секрета из того, что воевал в «горячих точках». О подробностях молчал, ссылаясь на подписку. Спецназ? Да, этого шила в мешке не утаишь. Однажды профессор – сам смолоду не дурак помахать кулаками – наблюдал, как Роман раскидал пьяную драку. Впечатлило…
Ходили упорные слухи, что Чернов из «конторы». Той, которая «глубокого бурения». Или другой, про которую эмигрант-перебежчик написал занимательную книжку «Аквариум». Подобно большинству интеллигентов его поколения, «конторских» профессор не любил и опасался, но… Многое говорило «за», но многое не вписывалось в представления о типичном человеке из спецслужб. Слишком аристократичен, слишком заметен в любой толпе: внешностью, манерами, речью. Аполитичен – до полного безразличия: что там говорят в новостях, чья власть в стране… В любом случае: если Роман оттуда, откуда многие думают, и даже если до сих пор носит «корочку» в кармане, минувшие восемь лет наглядно показали: в Универ он пришёл именно учиться, а не «стучать». Возможно, часть подготовки будущего разведчика? «Долго, сложно, однако кто ж их разберёт…»
Геннадий Николаевич вздохнул и успокоился. Да, временами загадочность Романа доводила его до белого каления. Но когда изо дня в день, всю жизнь, неспешно роешься в пыли веков, это накладывает отпечаток на характер: независимо от природного темперамента. Археологи, по большому счёту, очень терпеливые и спокойные люди. Профессор привык относиться к загадкам с почтением. Раскапывать их медленно и обстоятельно, словно курган или городище. «Как бы тебе не хотелось приехать на экскаваторе, берёшь совочек, кисточку и снимаешь в день по сантиметру. В частности потому, что раскопать тот же объект второй раз – невозможно…»
- Геннадий Николаевич?
За песней закипающего чайника профессор не расслышал лёгких шагов по коридору. Вздрогнул, отвлекаясь от созерцания жухлой тополиной листвы за окном.
- Бери свою кружку, доставай сладости. Сам знаешь где. А я пока чай заварю. Мне на днях прислали очень интересный улун. Сейчас попробуем, - подчёркнуто формальное обращение профессора к аспиранту, на «вы», осталось в кабинете.
- Любите вы эксперименты, Геннадий Николаевич! – улыбнулся Рома Чернов, давно вхожий в гостеприимный дом Старостиных. Достал из сушилки высокую чёрную кружку, из колонки – корзиночку с печеньем. Печенье было домашнее, довольно замысловатое на вид. – И дочка в папу. Ириска пекла?
- Да. Я проверял: съедобно. Кстати, это всё, что осталось после проверки от двух противней. Вообще, Медичи, Борджиа и прочих отравителей в нашем роду нет.
Привычка профессора шутить с абсолютно серьёзным выражением сбивала с толку многих его знакомых, а робких студентов – особенно. Роман понимал и ценил своеобразный профессорский юмор. Хмыкнул. Дегустировал печеньку:
- Данный эксперимент следует признать в высшей степени удачным. Надеюсь, улун не подкачает.
Заваривание чая в доме профессора было ритуалом. Повелось ещё с китайцев – давних сокурсников Старостина, приохотивших и посвятивших его в чайные тонкости. По сей день знакомые везли и присылали Геннадию Николаевичу разнообразные заварки из всяких заграниц. А лучше подарка, чем какой-нибудь мудрёный чайник или набор чашек, трудно было придумать. Впрочем, чайная церемония «по-профессорски» не воспроизводила дословно китайский первоисточник. Действо на кухне Старостиных могло разворачиваться по очень разным сценариям и с разным реквизитом. В зависимости от компании за столом, настроения, выбранного вида заварки. Неизменной оставалась суть тщательно изученных и опробованных дотошным профессором аналогов, включая традиционные русские посиделки с самоваром. То есть, подспорье для хорошей беседы.
Отложили, по молчаливому согласию, разговор о диссертации. От достоинств печенья и улуна плавно перешли к людям, пивавшим на этой кухне чай или что покрепче. Профессор быстро вспомнил Семёныча, передавшего привет с Романом:
- Миша, фотограф, наш теперь уже общий знакомый, предлагал: устроить тут портретную галерею. Гостей дома, которых он будет специально для этого снимать. Мол, у тебя, Ген, много известных личностей перебывало: учёные, поэты, актёры. Да и просто лица интересные: скучные люди к тебе не ходят… Я тогда отказался. Сказал: у меня кухня, а не доска почёта. Сейчас сожалею: «иных уж нет, а те далече». Хорошая память могла быть. Зря…
- А вы с Михаилом Семёновичем давно знакомы?
- Да больше, чем ты, Роман, на свете живёшь, - задумчиво усмехнулся профессор.
Аспирант тоже усмехнулся – чему-то своему. Уточняющих вопросов задавать не стал.
Геннадий Николаевич смотрел на сидящего за столом молодого мужчину: как на ещё одно лицо, которое годы спустя захочется вспомнить. Вообще, самым примечательным, на взгляд Старостина, у Романа было не лицо – руки. Прекрасные в своём совершенстве рабочие инструменты: сильные запястья, узкие кисти, длинные, гибкие пальцы. Пожалуй, слишком изящные, чтобы ковыряться такими в земле, подумал археолог при первой встрече с тогда ещё студентом. Последующий опыт показал: эти руки выглядят холёными даже к концу самых грязных «полей». Вообще, профессор с некоторой ревностью признавал: юнец превзошёл его в умении сохранять безупречно свежий и элегантный вид в экспедиционных условиях. Примерно с такой же непринуждённостью, как сейчас держал тяжёлую кружку: тремя пальцами за ручку, будто кофейную чашечку. Геннадий Николаевич попробовал скопировать жест, чуть не расплескал свой чай. Поймал тонкую улыбку Романа…
- А Михаил Семёнович тогда не обиделся, что вы отвергли его затею с портретами?
- Нет. Его вообще трудно обидеть. Даже от мысли снимать общих знакомых не отказался. Сделал «доску почёта» у себя в студии, и рад. Тебя, кстати, ещё не уговорил на фотосессию?
- Даже не предлагал.
- Странно.
- Ничего странного! Кажется, он очень проницательный человек. Вы же знаете: я обожаю фотографировать, но терпеть не могу фотографироваться.
- Это я замечал, - рассмеялся профессор. – На всех экспедиционных фото, где ты попадаешь в кадр, получается, в лучшем случае, твоя спина или затылок, в худшем – разными способами испорченная плёнка. Удивительно! Просто мистика какая-то! Интересно, как ты исхитряешься сниматься на документы?
- Нормально: надо, значит надо. А когда щёлкают просто так и кто попало – не люблю.
Профессор много раз убеждался: в случае Романа, из «не люблю» неотвратимо следует «не хочу и не буду». И не заставишь, хоть на уши становись. Впрочем, подозревал: Семёныч в конечном итоге не упустит из кадра столь колоритный типаж. Мягкое упорство старого приятеля было подстать аспирантскому. Уж если Мишель в самые строгие времена уговорил почти всех своих пассий и многих просто знакомых женщин сняться неглиже или ню…
Геннадий Николаевич мечтательно, с грустинкой улыбнулся: вспомнил любимый портрет жены. И как они с Зоей это красивейшее фото несколько раз едва не порвали в клочья. Сперва Старостин ревновал жену к фотографу, потом она стала ревновать мужа к изображению себя молодой… Как отчаянно ему не хватало Зои сейчас, когда она в очередной раз застряла в Ленинграде у больной матери! Будто для ухода за мучительно угасающей старухой мало двух других дочерей, живущих в том же городе. Впрочем, подобные мысли профессор считал недостойной слабостью и проявлением эгоизма. Старательно гнал их. Геннадий Николаевич вместе с Ириской отлично справлялись с домашним бытом, прочие «сантименты» можно пережить!
Профессор строго сжал губы, расправил плечи, выпрямил спину до состояния «жердь проглотил». Роман молчал, задумчиво наблюдая за сменой выражений на лице научного руководителя. Чёрными-пречёрными глазами, в которых зрачок сливается с радужкой, а свет проваливается, будто в два колодца. Этот бесстрастный изучающий взгляд порою выводил Геннадия Николаевича из состояния душевного равновесия. Вот и сейчас: закралась крамольная мыслишка, что Роман владеет телепатией и видит собеседника буквально насквозь. «Ну, что за чушь сегодня лезет в голову!»
- Миша – не кто попало. И щёлкает не просто так. Будешь следующий раз у него в лаборатории, рассмотри повнимательнее, что висит на стенах. Если только он не сменил экспозицию…
- Я уже рассмотрел. Кое-что, по-моему, близко к гениальности. И готов биться об заклад: самое интересное там не на стенах, а по папкам. Надеюсь, со временем Михаил Семёнович покажет мне свои загашники. Я сейчас очень старательно набиваюсь к нему в ученики.
Профессор с непонятной самому себе досадой отметил энтузиазм в голосе и потеплевший взгляд Романа, когда тот заговорил о друге фотографе. Отозвался слегка желчно:
- Вряд ли Мишель устоит. Но с вашей стороны, Роман, не самое удачное время погружаться в фотопроцессы. До предзащиты месяц, а текст не готов. Я ставил вам задачу напечатать фото на конференцию и к защите. Не более того.
- Знаю, - вздохнул аспирант.
Пожал плечами – и тут же хитро улыбнулся. Чуть склонил голову, прищурил один глаз… Стал вдруг, как две капли воды, похож на чёрного кота, обитавшего в фотоателье, где Мишель подвизался в пятидесятые-шестидесятые. Помнится, зловредная бестия именно так смотрела на людей, втихаря стянув с бутерброда кусок колбасы или «прыснув» на расставленный для просушки зонт. Профессор чуть не сказал вслух: «Брысь!» или «Свят-свят!» Вспомнил: именно в шестьдесят пятом, в год рождения Романа, кота пришиб за разбойные набеги сосед-голубятник. Миша всерьёз горевал и закатил по любимой зверюге шикарную тризну… «Вот ведь пропасть! Впору поверить в реинкарнацию!»
- Текст будет, и фото будут. В срок или чуть раньше. Если мы с вами, Геннадий Николаевич, не прогоняем чаи весь месяц. Хотя улун – роскошный. Плесните ещё чуть-чуть, а?
- А ты налей кипятку: себе и мне.
Гибкая фигура в чёрном перетекла от стола к плите, с чайником – обратно… «И двигается-то он в точности как тот хвостатый бандит… Нет, улун хорош, но намешали туда братья-китайцы чего-то лишнего. Явно намешали!»
Профессор чувствовал себя сильно не в своей тарелке. «Да, а ещё Рома – вылитый нав, как их Серебрянц описывает…» Эта мысль была уже совсем непотребной. Права на жизнь не имела: по определению! «Но в качестве анекдота…» Только Геннадию Николаевичу было абсолютно не смешно, и он не горел желанием поделиться шуткой со своим аспирантом.
А между прочим, зря. Лишил себя возможности услышать занимательную историю, как студент второго курса Истфака МГУ Роман Чернов ходил на семинары к «чокнутому Лёвушке», и что из этого вышло…
Ромига:
Эмоции большинства челов были для нава «открытой книгой», но читать чужие мысли он не умел. За исключением тех, которые собеседники неосторожно проговаривали почти вслух. Ромига долго, настойчиво тренировался улавливать малейшую артикуляцию, и теперь мастерски читал по губам не только речь – любые намёки на неё. С профессором, привыкшим к чёткому, последовательному мышлению и тщательной «обкатке» формулировок, номер проходил, что называется, «на раз». Так что домыслы Старостина о способностях аспиранта к телепатии были неверны по сути, но почти верны по факту.
Ромигу искренне восхитил прямой, почти без отклонений от курса, полёт мысли профессора. От диссертационного «шулерства» аспиранта – к обрывкам сведений, которые гениальный аналитик, но столь же феерический дурак по жизни, Лев Серебрянц исхитрился раскопать про навов. «Только мой профессор, в отличие от Лёвушки, слишком крепко дружит со здравым смыслом. И с инстинктом самосохранения – тоже. Ведь не раз уже держал в руках нечто, упорно не лезущее в рамки… Но позволит себе догадаться, лишь упёршись в кучу неопровержимых фактов. Желательно, чтобы куча была размером с хороший скифский курган. И то будет сперва долго воротить нос, потом ещё дольше – перетрясать все факты на предмет подлинности. А поскольку он не маг, трудновато ему придётся! Семёныч – другое дело. Интересно, что у него был за кот, похожий на меня? Хотя, не важно. А вот кто такая Люда, можно попробовать прояснить прямо сейчас».
- Я всё думаю… Очень интересный и талантливый человек – Михаил Семёнович. Но то ли сам по себе закрытый, то ли наша с ним разница в возрасте так сказывается… Начинает что-то рассказывать, потом вдруг замолкает, и слова не вытянешь.
- Это из Миши-то слова не вытянешь? Всегда был – душа компании, кладезь анекдотов и баек. Хотя, как похоронил жену – правда, не видно, не слышно. Обязательно позвоню ему завтра…
- А как жену его звали?
- Лариса, а что?
- Он при мне помянул некую Люду – в довольно интересном контексте. И сразу замолчал. А меня теперь любопытство разбирает…
- Люду? Не помню такую, а может, не знаю. Их у него было… Как у Казановы! Любимый поздравительный тост: «Дай тебе бог неревнивую жену и кучу поклонниц: всех – на уровне лучших мировых стандартов». Как сам жил, так и другим желал. А что за контекст? – профессор прищурился. – Неужто Мишель показал тебе краешек своей широко известной в узких кругах коллекции пикантных фото? Показал, потом жестоко и коварно спрятал? – Геннадий Николаевич развеселился. Тряхнул львиной гривой, сверкнул желтоватыми, но ещё крепкими зубами в широкой улыбке.
- Пока даже краешка не показывал: только портреты. А он снимает эротику? - Ромига заинтересованно округлил глаза. Человские прелестницы, в большинстве, нава не вдохновляли. Однако поглядеть, как преломилось на «клубничке» фотографическое мастерство Семёныча? Совсем не то, что хотел узнать, но тоже любопытно…
- Не знаю, как сейчас. Снимал всякое. Одна серия, помню, называлась «подражание Саудеку». Но даже в ней гораздо больше от Миши и его женщин, чем от того чеха. На мой дилетантский взгляд.
- Саудек. Обнажёнка… Это ж ещё несколько лет назад была подсудная статья. Он не боялся?
- Мишель – рисковый человек. Везучий, при том. С его биографией давным-давно мог остаться без головы – или без чего-нибудь ещё.
- На вид – тихий дедушка.
- Внешность – обманчивая штука… Например, ваш имидж, Роман, намекает на идеальную пунктуальность и собранность. А когда вы обещали мне полный текст диссертации?
- Я обещал, что мы успеем к назначенному сроку предзащиты. И мы успеем, - Ромига не стал возвращать беседу к теме Семёныча, Люды, фотографии. – Если сейчас чётко договоримся, как править вторую главу, я в понедельник принесу окончательный вариант всего «кирпича».
- Окончательным он станет после моего просмотра, вашей правки и ещё одного моего просмотра. Как минимум.
- Хорошо. Я на это и рассчитываю.
Они с профессором ещё чуть-чуть поспорили об атрибутировании и датировке некоторых находок этого сезона: своих и чужих, после чего вернулись в кабинет. Заваренный чай всё равно закончился. А правильное чайное настроение сегодня вообще обходило кухню Старостиных стороной. Разговор получился нервный и напряжённый, профессор даже несколько раз перескакивал с «ты» на «вы» в обращении к аспиранту. Но Ромига остался доволен. А почему чел дёргается – нав знал: не из-за его диссертации, отнюдь…
Ромига перелистал ещё раз исчирканную распечатку, нахмурил брови:
- Я тут подумал над вашим основным замечанием… Строго говоря, оно абсолютно справедливо. И в то же время – абсолютно всеобще. Любое разумное существо знает неизмеримо больше, чем рассказывает: кому бы то ни было, в любой форме. Я, как и вы – не исключение. К тому же, естественно, я ставил задачу: уложиться в определённый объём. Но мне очень интересно, что именно в моём тексте наводит на мысли об иллюзионистах и шулерах, о некой, якобы, «нечестной игре». И насколько это ваше впечатление, возникшее, как гром с ясного неба, после долгой совместной работы, могут разделить оппоненты, рецензенты, учёный совет.
Геннадий Николаевич потёр лоб, сжал пальцами переносицу. Украдкой глянул на часы, обе стрелки которых приближалась к цифре «одиннадцать», потом на телефонный аппарат на столе.
- Вы правы, Роман, насчёт универсальности моего замечания. Хоть ваше возражение и попахивает демагогией, не могу не признать его истинность. А что навело меня на такие мысли? Возможно, дело именно в нашей долгой совместной работе. Мне кажется, чем больше я наблюдаю вас, тем меньше знаю. Обычно у людей бывает наоборот, - профессор хмыкнул, глядя наву в глаза. – Да, я в курсе, что рекомендуют делать, когда кажется.
Чел, очевидно, ждал комментариев, но Ромига лишь пожал плечами:
- А по тексту? Конкретнее? Будем сейчас обсуждать и править?
Профессор бросил ещё один взгляд на часы. Тяжело вздохнул и принял решение, которое давно напрашивалось:
- Нет. Доделывайте пока остальные главы. Этот черновик оставьте мне: посмотрю ещё раз, на свежую голову… А впрочем, не надо, забирайте. Возможно, полный текст раскроет интригу и разъяснит все мои недоумения. Или внесём поправки позднее.
- Можно пару вопросов по пометкам?
Ещё один вздох, короткий утвердительный кивок. Две головы: черноволосая и седая, склонились над бумагой…
Часы показывали четверть двенадцатого, когда заверещал телефон. Профессор схватил трубку так быстро, как мог среагировать лишь на звук, которого очень напряжённо ждал. В кабинете было тихо, динамик в трубке – сильный, потому Ромига отчётливо слышал не только голос Ириски на том конце провода, но даже фон: быструю танцевальную музыку, галдёж, пьяный смех…
- Пап, я еду домой. Через двадцать минут буду на нашем метро. Встретишь?
- Проводить некому? – львиный рык, за которым искушённое ухо Ромиги легко уловило беспокойство и нежность.
А как восприняла отцовскую интонацию Ириска – большой вопрос. Явно стушевалась:
- Ну… Мы тут до метро идём большой компанией, но ребятам в другую сторону. Встреть, а? Пожалуйста! Но если ты устал, я сама добегу.
- Перевелись нынче кавалеры. Встречу, конечно, куда я денусь. Сейчас выхожу, - тон рыка снизился до раскатистого утробного ворчания.
- Мы тоже выходим. Пока! – короткие гудки.
- Вот беда с ней! – буркнул профессор себе под нос, и тут же переключился на аспиранта. – Всё, Ром, заканчиваем на сегодня. Пройдёмся вместе до метро. Встречу гулёну, заодно проветрю голову на ночь глядя.
- Да собственно, у меня и вопросов-то больше нет, - Ромига аккуратно, неторопливо сложил бумаги в папку, папку в кейс. – Единственный вопрос – не по диссертации. Где вы, Геннадий Николаевич увидели беду? Маленьким девочкам свойственно вырастать в девушек, потом в женщин. Естественный процесс. Можно даже сказать, радостный.
Чел вскинулся, как от насмешки, сверкнул недобрым янтарным оком. Однако нав был предельно серьёзен и спокоен:
- Всё в порядке, Геннадий Николаевич. Сейчас мы пойдём и её встретим.
- Да… Только всё как-то не так. Жаль, что ты…
- Что я?
- Нет, ничего, - нахмуренные брови и горькая складка губ сделали жёсткое, всегда моложавое лицо археолога почти дряхлым.
Ромига знал – что. Уже несколько лет профессор с женой приглядывались к Роману Чернову как к потенциальному зятю. Были достаточно деликатны, чтобы не заводить разговоров, даже окольных. Но сейчас, на нервах, Геннадий Николаевич был готов проговориться. Сглотнул ком в горле, дёрнув кадыком на худой загорелой шее, и проговорился таки:
- Ром, мне очень не нравится эта её компания. Просто всё время душа не на месте. Честное слово, я чувствовал бы себя гораздо спокойнее, будь Ириска с тобой.
- Сердцу не прикажешь, - равнодушно пожал плечами нав.
Тем более равнодушно, что мельком просмотрев линии вероятностей, почувствовал: девчонка, кажется, вот-вот крепко влипнет. Не сегодня: в другой раз. Будет ещё время и возможность вмешаться, направить судьбу челы в какое-нибудь более безопасное русло… Да только Ромиге не нравился ни один из возможных вариантов развития событий. Нав положил себе: хорошенько обдумать, просчитать, взвесить все «за» и «против»…
Профессор Старостин:
«Да, не прикажешь… Интересно, чьё сердце ты имел в виду, Рома?» - со смутной тоской думал Геннадий Николаевич, глядя в невозмутимое лицо аспиранта. Гладкое, свежее: даром что дело к ночи, после напряжённого рабочего дня. И ни пряди, ни волоска не выбилось из идеальной стрижки, ни замятинки на дорогом пиджаке, стрелки брюк – как ножи, в ботинки можно смотреться. Коллеги с кафедры давно прозвали Р. К. Чернова: Мистер Безупречность. «И в отношении Ириски его попрекнуть нечем. Просто не срослось. Бывает…»
А ещё профессор вспомнил пересказанные женой слова дочери: «Ромка – самый лучший, самый красивый. Но его полюбить – как статую в музее или ягуара в зоопарке». Зоя тогда пришла в ужас от дочкиных ассоциаций. Супруги Старостины довольно долго обсуждали тет-а-тет, что общего между холодным мрамором и живым хищником из породы кошачьих? Пришли к выводу: тем и другим очень хорошо восхищаться на расстоянии, а жить вместе, создавать семью, рожать и растить детей – нечего даже думать. Но что имела в виду Ириска, знала лишь она сама. Ибо комментировать своё высказывание матери тогда отказалась. Старую, из детства идущую дружбу с Романом тоже, вроде, не прерывала… Потом Зоя уехала, с отцом же дочь подобных разговоров отродясь не вела…
Накидывая куртку в прихожей, археолог ещё раз смерил взглядом молодого коллегу: «Намекали как-то, что он из чёрных копателей, связанных с крупной мафией. Мол, решил получить образование и легализоваться». Профессор, услышав эту сплетню, сам раскритиковал её в пух и прах. Но сейчас смятенные мысли бодро побежали по криминальной дорожке: «Если так, задействуй свои связи. Разгони, к едреням, гнилую компанию!» Кажется, он пробормотал это себе под нос, завязывая шнурки.
Разогнулся – встретил прямой, очень пристальный взгляд чёрных глаз:
- Геннадий Николаевич! Выслушайте меня внимательно! Вы – мой научный руководитель. Ира – мой друг. Имейте в виду: при необходимости, я готов сделать всё возможное, чтобы она завершила своё вхождение в мир взрослых с минимальными потерями. Возьмите себя в руки. Вспомните вашу развесёлую молодость, улыбнитесь, успокойтесь. Жизнь идёт своим чередом. Всё в порядке!
Вроде бы Роман произнёс ещё какую-то короткую, невнятную фразу. Будто лёгкий ветерок коснулся лба, висков Старостина – и в мозгах словно бы щёлкнул переключатель: «Да в самом деле! Что я истерю, как баба? Всё в порядке!» Пока они спускались вниз на лифте, пока шагали до метро сквозь едва разбавленный фонарями дёготь сентябрьской ночи, Геннадий Николаевич травил байки про похождения молодости. Свои, Мишеля, других знакомых. Например, про то, как после чьего-то дня рождения они втроём: спьяну и на спор, по очереди переходили на четвереньках Садовое Кольцо. На глазах у остолбеневшего дорожного полицейского. Благо машин тогда было мало.
В обещанное время Ириска выскочила из подземного перехода: разгорячённая, немного растрёпанная, больше весёлая, чем навеселе. Полетела навстречу отцу и приятелю, сияя глазами, почти не касаясь земли…
Ириска:
Голова девушки чуть кружилась, щёки горели, в ушах всё ещё звучала музыка. Упругая, налитая грудь и плоский животик помнили жаркие прикосновения Тохиных рук, когда он тискал её в уголке коридора. Шаловливая девичья ладошка тоже кое-что нащупала и запомнила: оно шевельнулось у Тохи под джинсами, будто котёнок под одеялом. А ещё Тоха совершенно не умел целоваться, хотя явно считал себя мастером в этом деле. И курить мог бы поменьше. Зато у него был мотоцикл. Парень предлагал подбросить её с ветерком прямо до дома, но Ириска решила, что для первого дня знакомства это будет перебор. Раньше мотоциклист в компании не появлялся…
Отец и друг ждали её у самого выхода из метро. Ириска только увидела их – решила запомнить, чтобы потом нарисовать. Два высоких худощавых мужчины походили друг на друга как день и ночь. Свет фонаря серебрил отцовскую седую гриву и плечи в светлой ветровке. Загорелое лицо почти терялось в тени, только глаза поблескивали из-под густых бровей. Чёрные волосы Романа были словно вылеплены из непроглядной темноты, как и одежда. Чуть повернул голову – луч света скользнул по высокому гладкому лбу, прямой линии носа, утонул в глубоких глазницах, резко очертил скулы…
«Ночь старше дня, но выглядит моложе… По смыслу – ерунда, однако звучит красиво. Писала б я стихи – обязательно ввернула… А простоватая Тохина физиономия ни в какое сравнение не идёт с ними обоими. Рисовать мотоциклиста совершенно не тянет. Зато он такой прикольный, такой горячий…»
Лёгкий цокот каблучков, звонкое эхо. День и ночь, отец и друг, двое самых красивых мужчин из всех, кого Ириска встречала в жизни. Они тоже внимательно смотрели, как девушка приближается: гордо вскинув голову, выпрямив тонкую спину, плавно балансируя бёдрами.
- Привет! – привычно чмокнула в щёку отца, ощутила губами колючую, начавшую отрастать к вечеру щетину. А Роман мягко отстранился, поймал её за плечи, заглянул в лицо. На миг стало не по себе от этого взгляда, но общее состояние: «весело, хорошо, море по колено», взяло верх…
Ириска повисла на локте у профессора:
- Пап, пошли скорее домой, у меня ноги отваливаются.
- Чаще надо на каблуки становиться. А то всё в кроссовках да в кроссовках. Никакой тренировки.
Роман посмотрел на отца и дочь, улыбнулся краешком губ, подмигнул Ириске:
- Спокойной ночи вам обоим!
- И тебе!
- Геннадий Николаевич, на всякий пожарный: завтра с десяти я буду на кафедре. После обеда уеду к Михаилу Семёновичу. Скорее всего – допоздна. Прочее время доступен по домашнему телефону, – взмахнул на прощание рукой, и был таков.
Глядя на стремительно удаляющуюся стройную спину, Ириска украдкой вздохнула. Отец, вроде, был в хорошем духе. Но пока шли домой, всё равно непрерывно ворчал. В стиле: мол, раньше солнце было желтее, небо – синее, а трава – зеленее. «Нет бы – историю рассказал какую смешную! Хоть по двести двадцать пятому разу! Я бы всё равно с удовольствием послушала!» Настроение девушки, только что совершенно безоблачное, начало стремительно портиться: «Господи, когда же, наконец, мама вернётся!»
Дома она быстро переоделась, ненадолго залезла под душ и нырнула под одеяло на узкой и жёсткой кушетке, где спала с детства. Ноги, в самом деле, отчаянно гудели от каблуков и танцев. Вытянулась на ровном: с наслаждением. Выключила ночник, закрыла глаза, однако сон не шёл. Сердце билось быстро и сильно, волнами накатывала сладкая истома. «А кажется, я влюбилась! В мотоциклиста Тоху. С первого взгляда… Глупо как-то…»
Ириска представила его рядом с собой. Во всех подробностях, какие запомнила. Ёжик светлых волос со спирально закрученной макушкой, смешно оттопыренные уши, круглое курносое лицо, голубые глаза. Невысокий: на каблуках девушка была с ним почти одного роста. Не идеально сложенное, но плотно сбитое и «накачанное» тело. Коротковатые ноги «колесом», длинный торс, бицепсы – толще Ирискиных бедер. Тяжёлые, крупные кисти с характерно набитыми костяшками. Жаркие и влажные ладони: они грубовато, почти до боли сжимали ей грудь. Острый запах мужского пота с примесью бензина, табака, чего-то ещё…
Девушка честно задала себе вопрос: было ли ей приятно, когда они с Тохой обжимались в коридоре? Затруднилась с ответом. Предпочла бы, чтобы её ласкали совсем другие руки? Скорее всего, да. Но те руки – хотя были красивее, сильнее, нежнее – прикасались к ней исключительно как к забавной зверушке. И то, пока была маленькая…
Одиннадцатилетняя оторва сразу выделила в толпе студентов, прибывших на первую практику, высокого чернявого парня. Он показался ей очень красивым, но то ли мрачным, то ли чересчур задумчивым. Был старше большинства сокурсников. Всегда держался чуть на отшибе. Рядом с остальными, но не вместе. Как ворона при стайке городских голубей.
«Ворона… Ворон… Рэмбо…» Неисповедимы пути ассоциаций… Нет, на киношного десантника, фильм про которого Ириске по возрасту смотреть как бы не полагалось, Роман Чернов был не похож. Почти совсем. Вполне вероятно, бывший «афганец», как говорили про этого студента, мог наделать шороху не меньше, чем ветеран Вьетнамской войны. При желании. Однако предпочёл податься в «ботаники». Теперь с редкой целеустремлённостью, изо дня в день, пахал на раскопках. Даже отдыхать зачастую оставался там же. В лоскутке тени – с книжкой. Чаще с учебником, реже с художественной. Или дремал, удобно расположившись прямо на голых камнях. Ириска сама обожала горячие Крымские камни, льнула к ним, как ящерка. Но взрослые обычно предпочитали устраиваться, где помягче…
Девочка повадилась за ним наблюдать. Сперва издали. Знала: многих раздражает или смущает, если сесть поблизости на край раскопа и начать пялиться. А если смотреть долго и пристально, как она любила, у большинства терпение лопалось довольно быстро. Обычно прямо не шугали, но находили способы выказать недовольство. А бывало так, что заводили разговор и начиналась дружба: до конца практики. Собственно говоря, именно этот вариант она предпочитала, но с начала сезона не выгорело ни разу. И никто из сверстников, преподавательских детей, в этот раз не приехал. Дела и обязанности у неё были, куда без них, но Ириска всё равно скучала…
Чернявый на маленькую зрительницу не реагировал никак. Даже когда обнагле… то есть осмелевшая Ириска стала устраиваться буквально в трёх метрах. Сидел на корточках: в отличие от многих, поза была ему удобна. Судя по непокрытой голове, неизменно чёрной футболке и джинсам, жаркое солнце – тоже нипочём. Лишь в самое пекло прятался в тенёк. Шустро орудовал инструментами. Иногда насвистывал какие-то незнакомые девочке мелодии. Свистел мастерски, однако со слухом были явные проблемы.
Шёл пятый день непрерывных наблюдений за Романом Черновым: она уже знала имя. Ириска сидела на краю раскопа и болтала ногами, сильно стукая пятками по известковой стенке. Сыпался вниз песок и мелкие камушки, задники сандалек медленно, но верно приходили в негодность… Чернявый пару раз скользнул по девочке равнодушным взглядом: как по детали пейзажа. А её уже разобрал азарт: хотела во что бы то ни стало привлечь его внимание.
Ветер помог: сильным порывом сдул песок в сторону парня. Не оборачиваясь, ровным, безразличным голосом, он всё-таки обратился к ней:
- Не пыли, а? Заняться тебе нечем? Болтаешься тут который день.
Заметил? Ириска кинулась развивать успех:
- Один папин знакомый говорит: «На три вещи можно смотреть без конца. На огонь, на воду, на чужую работу». Ты очень красиво работаешь. У тебя руки – будто танцуют. Можно, я буду сидеть рядом и смотреть? – сама подумала: «Попробуй только сказать – «нельзя»! Я тогда…» Однако санкций придумать не успела.
- А что за польза мне с этого будет? – парень отвлёкся от черепков в земле, хитро прищурился на девчонку.
- Обязательно должна быть польза?
- Обязательно. Польза или удовольствие, или то и другое. Я ничего не делаю просто так, - говаривал таким тоном, что невозможно понять: шутит, или всерьёз. В точности, как папа.
- А… Ну… Например, я покажу тебе свою коллекцию камней. Это будет удовольствие?
- У тебя там что – алмазы и рубины с изумрудами?
- Дядя Саша говорил, что привёз бы мне настоящий алмаз из Мирного, да нельзя. Зато у меня есть бериллы с Ильменских гор и один почти настоящий сапфир, то есть корунд, из Хибин. Только они в Москве. А здесь – яшмы, халцедоны, агат. Красивые! Крымские.
- Ух! Какие слова ты, оказывается, знаешь! – рассмеялся чернявый. – Геологом что ли хочешь стать, когда вырастешь?
- Не знаю. Мне ещё долго расти, я пока думаю. В прошлом году хотела быть геологом: как дядя Саша и тётя Женя. В этом – захотела стать художницей, как мамина сестра Алла. А можно, я с тебя наброски поделаю?
- Я пока не услышал ни слова про пользу.
- Ну, например, я тебе потом подарю часть своих рисунков.
- Рисунки? А польза-то в чём?
- Если у тебя дома есть дырки на обоях…
- Нету! Зато растопки для камина вечно не хватает, - парень хищно оскалился и стал похож на большого зверя, припавшего к земле перед прыжком.
Девчонка напряглась: «Не пора ли спасаться бегством?» Но идея такого использования её рисунков, которых этот вредина, между прочим, даже не видел, была чересчур обидной… Возможно, как и её собственное предположение, что в доме подобного чистюли – известковая пыль словно боялась приставать к чёрной одежде – могут быть драные обои?
- На такую пользу я не согласна. Газетами разжигай! Но если я тебя обидела – извини.
- Кишка у тебя тонка – меня обидеть. Ящерица! Мелкая. Сейчас поймаю и хвост оторву.
Она сразу отскочила, как думала, на безопасное расстояние:
- У меня нету хвоста!
- Уже оторвали? Тогда голову.
- Зачем?
- Чтобы меня от работы не отвлекала.
- Хочешь я тебе воды принесу? Свежей, холодной?
- Принеси, если не лень.
- А это будет считаться пользой?
- Ну, допустим.
- А за какое количество пользы ты согласишься, чтобы я сидела здесь и рисовала тебя?
- Литр воды – за час просто посмотреть, как я работаю, или за один набросок.
- Не литр, а стакан.
- Ладно, пол литра.
- То есть, мы договорились? Я тебя рисую и ношу тебе за это воду? Пол литра за каждый набросок?
- Слушай, ящерица, где ты торговаться училась?
- Я не ящерица, я Ириска. То есть, на самом деле, меня зовут Ира, но мне так больше нравится.
- Девочка-конфеточка? Ну-ну. А по виду не скажешь. Роман, будем знакомы… Кто тут обещал воды принести? Бегом – марш!
Свеженькое!
Начало:
www.diary.ru/~chorgorr/p83759140.htm
www.diary.ru/~chorgorr/p95285162.htm
www.diary.ru/~chorgorr/p114480860.htm Свеженькое!
читать дальше- Если начнёт вредить в этом сезоне – я её таки убью! Так и знай, Ромига!
- Нет, Анга, я сам с ней разберусь. История – действительно в полной мере дурацкая. Но постараюсь свести её последствия на нет – если они ещё не иссякли сами собой от времени. Кажется, есть у меня подход к этой ведьме…
Мила, Милонега. Одни и те же весёлые, смелые, упрямые изумрудные глаза: на нежном девичьем – и на пожилом, но всё ещё очень красивом женском лице. Запах весеннего леса. Буйная, отдающая фронтовой гарью черёмуха сорок третьего. Омытая дождём лиственничная хвоя восемьдесят четвёртого…
Выхлопные газы, мерзкое «амбре» помойки: Москва, осень девяносто шестого. Во дворе большого «сталинского» дома было сумрачно и мусорно. Кое-как припаркованные машины, поломанная детская площадка, чахлый тополь, пара пьяно клонящихся на крышу трансформаторной будки американских клёнов… Ромига сердито фыркнул, отвлекаясь от воспоминаний. Помянул недобрым словом нерях – челов. На его памяти соседи Тайного Города, бывало, разводили гораздо больший бардак. Но почему, спрашивается, не подмести двор и не вывезти вовремя баки с отходами?
Привычно прижимая пальцами пимпочки кодового замка, столь же привычно подумал: «Бессмысленное устройство! Даже если бы кто-то не нацарапал рядом искомую комбинацию цифр – западающие кнопки видно с десяти шагов». Кроме нелепого замка, обшарпанная дверь была снабжена мощнейшей пружиной, которая для нава, естественно, не составляла проблем – а для обитателей подъезда? Одна из обитательниц как раз попалась Ромиге навстречу: крошечная старушка интеллигентного вида с сумкой на колёсиках. Нав придержал дверь, пока она выходила. Был награждён взглядом, исполненным такой радости и благодарности, что чуть не расхохотался. Ограничился вежливой улыбкой, заодно помог «одуванчику» спустить тележку с пяти крутых, лишённых перил ступенек. Тележка была пустая: как бабуся собиралась затаскивать её обратно, нагруженную, и бороться с дверной пружиной – Ромига не отказался бы понаблюдать.
- Ой, спасибо вам, молодой человек! Дай вам Бог удачи и здоровья!
Улыбнулся ещё шире, сверкая белыми, хищными зубами:
- А обратно как?
- Господь поможет. Он мне всегда помогает. Вот, как сейчас – вас послал… В крайнем случае, посижу на скамеечке, подожду. Кто-нибудь обязательно пойдёт…
Отношения челов с их божествами – странные, запутанные, не поддающиеся логике – нав, возможно, считал бы забавными… Кабы не Сезон Истинных Чудес! Сам Ромига родился позже. Единственный раз в жизни видел настоящего Инквизитора: по счастью, не в момент «работы». Даже разговаривал, даже нашёл беседу любопытной. Но вообще, челы, явно проявляющие свою религиозность, вызывали у него стойкое желание: убить на месте или самому убраться подальше.
Бабка медленно ковыляла по двору. Отдавала все силы преодолению колдобин на асфальте, потому, возможно, не почувствовала недобрый взгляд существа, которому только что искренне пожелала всего хорошего…
В подъезде, по сравнению с загаженным двором, было почти чисто. Ромига, презирая лифт, одним махом взлетел на пятый этаж. Нажал кнопку звонка. Услышал за дверью лёгкие шаги: «Ириска». Улыбнулся в дверной глазок. Невысокая рыженькая девушка впустила его в квартиру.
- Здравствуй, Ром! Папа давно тебя ждет. В кабинете. Я тоже не уходила – без тебя...
- Извини, задержался по делам. Спешишь куда-то? - Ромига смерил оценивающим взглядом давнюю – с её одиннадцати лет – знакомую.
Этим летом Ириска отпраздновала восемнадцать. Довольно поздно, для челы, начала активно подчёркивать свою женственность… Как сейчас, например. Яркий макияж. Волосы залиты лаком так, что бросается в глаза. Одета вычурно и откровенно: похоже, для какой-то вечеринки.
- К Василю на День Рожденья. Опоздала уже.
- А чего ждала тогда?
- Ну, - кокетливо улыбнулась, стрельнула глазками с поволокой.
- Хочешь от меня услышать, что хороша?
Кивнула. На взгляд Ромиги, облик её был на грани фола. Не за гранью – только благодаря свежему личику и врождённому чувству стиля. Но без сомнения, на «днюхе» у Василя она будет самой элегантно одетой женщиной. Нав знал этих ребят: тусовка с налётом богемности, однако без средств и фантазии – у большинства. Обсуждать это с Ириской, а тем более лично превращать золушку в принцессу, в планы Ромиги не входило. Но обижать девчонку он тоже не видел резона.
- Хороша. Рад тебя видеть. Лети, воробьишка, и берегись коршунов, - наклонился, чтобы их лица оказались на одинаковой высоте. Бывало, маленькая Ириска с радостным визгом висла у него на шее, чмокала в нос или щёку. Сейчас легонько коснулась своей щекой – его: расчетливо, чтобы не попортить себе «боевую раскраску», а приятеля не испачкать помадой. Отстранилась, заглянула в глаза:
- Тебе не нравится, что я туда иду?
- С чего бы вдруг? – Ромига развернул её лицом к двери, мягко подтолкнул в спину. - Иди уже! Опоздалица, потерялица и заблуждалица!
Звонкий смех с лестничной площадки:
- Чья б корова… От опоздальца слышу!
- Счастливо отдохнуть!
- Удачно поработать! – сквозь удаляющийся цокот каблучков.
Ромига аккуратно закрыл тяжёлую, обитую дермантином дверь, задвинул засов. Слышал позади, в дальней комнате, скрип стула, шаги, покашливание. Потом звучный баритон хозяина дома раскатился по коридору:
- А дочка-то растёт. Невеста!.. Здравствуйте, Роман.
Нав неторопливо обернулся:
- Здравствуйте, Геннадий Николаевич. Прошу прощения за задержку.
Маленькая круглолицая «невеста» удалась совсем не в отца. Зато научного руководителя с аспирантом регулярно принимали за родственников. Нав по этому поводу изрядно веселился: естественно, про себя. Профессор Старостин был высок (всего на полголовы ниже Ромиги), сухощав, прям, подвижен. Сходство обнаруживалось и в резких, благородных чертах лиц. Только у профессора глубоко посаженные глаза были не чёрными, как у нава, а янтарно-карими, «львиными». Седые, густые и жёсткие волосы чела тоже смахивали на гриву крупного хищника. Студенты, в большинстве, побаивались импозантного профессора: он умел быть потрясающе колючим и язвительным, а уж строг и требователен бывал – всегда…
- Надеюсь, ваша задержка вызвана уважительными причинами? – вопрос прозвучал, будто ленивый рык главы прайда.
- Само собой, - улыбнулся Ромига, спокойно выдерживая пристальный взгляд. – Привет вам от Михаила Семёновича. Мы сегодня с ним печатали.
- О! – услышав имя старого приятеля, профессор смягчился. - Потом расскажете, как он: давно не виделись. Но сперва – хочу посмотреть, наконец, вашу вторую главу. Пойдём в кабинет.
Бесшумно скользя за Старостиным по длинному коридору, глядя в профессорскую прямую спину, Ромига размышлял, как бы среагировал чел, откройся ему – кого он на самом деле учит…
На большом письменном столе бастионами громоздились стопки книг, журналов, папок с бумагами. Посередине отблескивал бронзой и бликами лабрадора старинный письменный прибор. Чернильница, песочница, пресс-папье давно утратили свою утилитарную функцию, но не сдали ни миллиметра дефицитной поверхности. Не красоты ради. Похоже, для нынешнего хозяина они являлись своего рода памятником: прошлым поколениям академической семьи Старостиных, переживавшей в двадцатом веке разные перипетии, но живой и хранящей традиции.
Ромига пододвинул себе стул, достал из кейса папку с диссертацией. Раскрыл и положил перед профессором. Высмотрел в груде бумаг свежие номера заграничных специализированных журналов:
- Можно пока полистаю?
- Бери.
В кабинете воцарилась одна из самых уютных разновидностей тишины, нарушаемая тихим шелестом листов, поскрипыванием старых стульев и ручки по бумаге. Обычно аспирант приносил распечатки, оставлял их научному руководителю, а при следующей встрече они обсуждали правки. Но времени до предзащиты оставалось мало, посему договорились поработать вместе.
Профессор читал: хмурился, делал пометки на полях, но пока воздерживался от комментариев. Ромига успел довольно подробно изучить два журнала на английском и один на французском, не найти там ничего для себя интересного и снова погрузиться в воспоминания.
День клонился к вечеру, когда трое навов и шас высадились из грузовика на «центральной площади» села Покровского: просторной лужайке между сельсоветом, полуразрушенным бараком неясного назначения и запертым на амбарный замок сельпо. Большинство прочих строений не маленького, если верить карте, населённого пункта разбрелись по отлогому речному берегу, попрятались в складках местности и за куртинами деревьев. Зато во все стороны простирались огороды, аккуратно разделённые заборами из жердей. В основном – дружно подрастающая после первого окучивания, но ещё не цветущая картошка.
Посреди площади-лужайки паслась на привязи коза, чуть в стороне – другая. Появление грузовика и пятерых двуногих козы встретили истеричным меканьем и попытками удрать, выдернув из земли колышки. Но быстро успокоились и продолжили, как ни в чем не бывало, стричь зубами сочную траву. Прочих аборигенов поблизости не наблюдалось. Где-то далеко играло радио, лениво взлаивали собаки…
- Пойду узнаю насчёт ночлега, - сказал водитель Валера и убрёл куда-то часа на полтора.
Пока ждали его, успели доесть остатки домашних припасов. Потом Анга со Зворгой убежали к реке: окунуться с дороги. Оба были в Покровском не первый раз, знали, где здесь что. Пожилого шаса восьмичасовая тряска по ухабам к вечеру совсем умотала, даром что ехал в кабине. Теперь, выдав порцию традиционного ворчания, Фарид забрался в кузов: подремать. За груз можно было не беспокоиться, да и вообще Ромига знал: в подобных местах челы не склонны к воровству. Но купаться с товарищами не пошёл, остался возле машины. Какая-то смутная мысль не давала ему покоя, царапалась, как заноза. Посидел на завалинке у сельпо, щурясь на низкое солнце. Изучил выцветшие бумажки на фанерном щите с трафаретной надписью по верху «Доска объявлений». Фыркнул: «Челы! Будто иначе не понятно, зачем эта доска тут висит!» Одно объявление, о продаже моторной лодки, нава даже слегка заинтересовало. «Хотя лучше арендовать. В любом случае, транспортный вопрос – утром.»
Мысль… Ромига почти поймал её за хвост. Внимательно огляделся по сторонам. Проверил окрестности на наличие магов, кроме товарищей по экспедиции. «Чисто!». Прикрылся мороком. Козы, если бы отвлеклись от поедания травы, увидели: высокий парень в камуфляже прилёг на скамейку и заснул. На самом деле Ромига некоторое время с озабоченным видом бродил туда-сюда. Нашёл место: покрутился, потоптался и застыл по стойке «смирно», спиной к закату. Закрыв глаза, минут десять вслушивался в вечернюю тишину – или ждал чего-то. В момент, когда солнечный диск целиком канул за верхушки дальнего леса, резко вскинул руки ладонями в стороны, произнёс формулу своего нового аркана. Кроме артефактов в кузове, ничего поблизости не откликнулось. Ромига особо и не рассчитывал: искал другое. Отошёл метров на двадцать, снова поймал границу света и тени. Повторил аркан, сравнивая ощущения. Выждал ещё минут пять, не сходя с места. Просканировал местность в третий раз. Озадаченно хмыкнул. Наконец-то сам уловил нестабильность, на которую указывал Анга. Понять бы ещё, почему аркан работает именно так?
Выполнил ката: после дорожной тряски тело просило плавного, упорядоченного движения. А заодно – погреться: к ночи резко холодало. Другой берег реки ещё купался в апельсиновых закатных лучах, а здесь трава уже поседела от росы. Нав подумал: «Анге со Зворгой давно пора назад, не говоря про водителя. И надо будить Фарида, пока не замёрз и не простыл». Ромига вернулся к скамейке, сливаясь со своим иллюзорным двойником. Снял морок, сел, потянулся. Окликнул шаса: тот с недовольным ворчанием завозился в кузове. А ещё кто-то шёл в их сторону по тропинке между огородами…
Монументального сложения баба в резиновых сапогах и растянутой трикотажной кофте поверх ситцевого платья окинула угрюмо-недоверчивым взглядом парня на скамеечке и его пожилого товарища, свесившего ноги из кузова машины:
- Вы что ли – испидикция? Ваши уже у Митрича на постой встали. Дуйте туда! Или до утра своё добро собираетесь стеречь? Так у нас, когда урки с соседних зон не бегают, спокойно. Свои не озоруют. Валерка всегда машину тут оставляет, - и не дожидаясь ответа, начала отвязывать козу.
Фарид спустился на землю, подошёл поближе, вежливо спросил:
- Уважаемая, а не могли бы вы проводить нас к дому Митрича?
- Провожу. Подержи козу, тиллихент, - бабища всучила шасу верёвку и занялась привязью второй животины.
Первая коза радостно мекнула, скосила на Фарида шкодный жёлтый глаз с горизонтальным зрачком и рванула к товарке. Выбрав слабину поводка, снесла бы лёгкого и не ожидавшего такой пакости шаса с ног. Но Ромига мгновенно очутился рядом, перехватил верёвку, намотал на кулак. Коза с разгону встала на дыбы, заголосила возмущённо.
- Что делаешь, ирод!? Ничего этим городским в руки дать нельзя!
- Можно подумать, кто-то заставлял, – усмехнулся нав. – Сама же и дала. Да всё в порядке, ничего твоей скотине не сделается. Я пока не настолько голодный. Но если ты прямо сейчас не отведёшь нас к Митричу – могу проголодаться очень быстро.
Услышав дерзкий ответ, баба медленно, грозно распрямилась. Не выпуская из-под контроля вторую козу, упёрла мощные руки в бока, исподлобья уставилась на наглого горожанина. Редкий случай: пришлось смотреть снизу вверх. Высоченный, стройный и гибкий чернявый парень плотоядно облизнулся и вдруг весело подмигнул антрацитовым оком:
- Давай мне вторую верёвку и быстро шагай вперёд.
По смыслу слов, не хватало только: «Шаг вправо, шаг влево считается побег». Но мягкий, глубокий голос звучал лаской для слуха. Женщина резко расхотела пререкаться и спорить. Почувствовала: ещё чуть-чуть, и воском потечёт под этим чёрным взглядом. Встрепенулось в душе что-то глупое, давно забытое, возмечтало об объятиях и поцелуях, о жарких ночках на сеновале… Угрюмая баба тяжко вздохнула, прищурилась, сжала губы в линейку. Резко, как солдат на плацу, развернулась через плечо и зашагала по тропке между огородов, так и не выпустив из судорожно стиснутого кулака козий поводок. По счастью, не знала: нав, идущий следом, видит все её эмоции, как на ладони…
Фарид Хамзи, предусмотрительно прихватив из кабины рюкзачок с личными вещами, поспешил за Ромигой, местной жительницей и козами.
- Вам – сюда, - баба махнула рукой на большую избу под низко нахлобученной шиферной крышей. – Мой двор следующий. Поможешь скотину отвести?
- Ещё чего! – фыркнул Ромига.
Передал верёвку от козы хозяйке. Отметил, смеясь про себя, как вздрогнула чела от лёгкого соприкосновения рук. Она была очень забавная. Нав с удовольствием поиграл бы: потихоньку вытягивая из её памяти подробности корявой и не сладкой, видимо, жизни. Подумал: «Давно не тянуло на подобные безобразия! Но некогда: хватает других дел, экспедиционных…»
Водитель и двое старших навов уже сидели за столом в жарко натопленной горнице, вместе с хозяином дома. Перед каждым по стакану мутноватой жидкости, в разномастных тарелках – макаронные «ракушки». На столе – пышный сероватый хлеб домашней выпечки, вяленая рыба, стожок молодого зелёного лука, бутылка с постным маслом… Ромига хищно потянул носом сладковатый, терпкий дух человского жилья. Решил: на раз-другой переночевать – вполне сгодится.
С некоторым подозрением глянул на Ангу со Зворгой, расположившихся по обе стороны от Валеры…
- А про нас вы забыли! Если бы не соседка, так бы и сидеть нам в машине: голодным и холодным! Сущее разорение и ущерб здоровью! – прямо с порога, вместо приветствия возмутился шас.
- Так до вас Женька не добежал? Уши надеру! – из-за большой русской печи показалась женщина, поставила на стол ещё два комплекта посуды.
Хозяин тут же плеснул в гранёные стаканы из огромной бутыли, прячущейся под столом:
- Присаживайтесь! Я – Пётр Дмитрич, хозяйка моя – Вероника Степанна.
- Фарид.
- Роман.
- Ну, за встречу и знакомство!
Звякнули стаканы. Сомнительного качества, но изрядной крепости «огненная вода» обожгла рот, разбежалась теплом по телу, резко ударила в голову. Ромига цапнул из миски лук, макнул в солонку, жадно вгрызся в сочные, хрустящие стебли…
А ручка всё скребла и скребла по бумаге, подчёркивая и отчёркивая целые блоки текста, расставляя на полях знаки вопроса. По мере того, как уменьшалась стопка непрочитанных листов, складка между профессорских бровей становилась всё глубже. Содержание и структуру главы, в первом приближении, они согласовали давно. Большие куски материала были уже опубликованы: в виде статей и докладов на конференциях. Однако нав чуял: у научного руководителя есть какая-то глобальная претензия к его работе – и проблемы с её внятной формулировкой. Наблюдать за чужим мыслительным процессом было занятно… Наконец, чел со вздохом отложил последний лист. Ромига терпеливо, с неколебимым спокойствием ждал комментариев.
- Роман, я много раз говорил: вы отлично пишете. Готов повторить. Ваш текст читается увлекательно, как хорошая беллетристика. Напоминает блестящий научный стиль начала века. Сейчас так, в основном, не пишут, а жаль… Но при том ваши работы оставляют своеобразное и не всегда приятное послевкусие… Я долго не мог понять, в чём дело, а сегодня, кажется, уловил…
Профессор замолчал на несколько минут. Ромига тоже держал паузу. Лишь чуть приподнял бровь да вопросительно хмыкнул.
- От вашей системы доказательств остаётся впечатление, будто вы знаете гораздо больше, чем сообщаете.
- То есть? – чёрная бровь поднялась ещё на пару миллиметров.
- Я читаю ваш текст и чувствую себя зрителем иллюзиониста или человеком, который сел играть с шулером высокого класса. Вы как бы интерполируете ситуацию по известным точкам. Излагаете материал, с которым я работаю дольше вас: памятники, находки, интерпретации… А кажется, был использован ряд дополнительных… Тузов из рукава.
- Странные вещи вам кажутся, Геннадий Николаевич, - тонко улыбнулся аспирант. – Впрочем, возможно, я что-то упускаю в изложении. Подскажите, где именно система доказательств провисает – дополню, исправлю. Давайте прямо по вашим пометкам.
- Сделаем перерыв на чай.
Профессор удалился на кухню ставить чайник, оставив Ромигу наедине с исчирканной распечаткой. Потому не видел, как вежливая улыбка аспиранта превращается в весёлый и злой оскал. Ведя дела с представителями младших рас, Ромига предпочитал самых сильных, умных, талантливых в своей области. Таких интереснее было пробовать на прочность, водить за нос – или вводить в курс дела по необходимости…
Профессор Старостин:
Он тоже в своё время выделил Романа Чернова из нескольких потоков по довольно любопытным критериям. Во-первых, студент с загадочным и тёмным, как его глаза, прошлым не боялся грозного преподавателя: ни секунды, ни капельки. Во-вторых, демонстрировал зрелый ум и энциклопедические познания, уложенные в стройную, целостную систему. Нынче мало кто из взрослых коллег может похвастать подобным, не говоря о молодёжи.
С тем, что система Романа – сугубо для личного пользования, и совершенно не прозрачна для посторонних, Геннадий Николаевич столкнулся очень быстро. Это раздражало, но система выдавала отличные результаты: с первых шагов в студенческом научном обществе – по сей день. Профессор не терял надежды когда-нибудь разъяснить для себя этот «чёрный ящик». Студент, а позже аспирант, старательно и очень умело держал дистанцию.
Наливая в большой эмалированный чайник воды из-под крана, зажигая газ, профессор попытался сформулировать точнее: что именно в Романовом тексте могло восприниматься как намёк на наличие «тузов в рукаве». Не преуспел, и это злило. Начал вхолостую, в очередной раз, перебирать в уме факты и домыслы, наблюдения и слухи, связанные с ходячей загадкой по имени Роман Константинович Чернов.
Шестьдесят пятого года рождения. В восемьдесят восьмом поступил на Истфак МГУ. Археологию, как специализацию, выбрал сразу, без малейших колебаний. На фоне сокурсников выглядел очень целеустремлённым и взрослым: больше по повадкам, чем по внешности, которая и к концу аспирантуры не сильно-то изменилась.
Не делал секрета из того, что воевал в «горячих точках». О подробностях молчал, ссылаясь на подписку. Спецназ? Да, этого шила в мешке не утаишь. Однажды профессор – сам смолоду не дурак помахать кулаками – наблюдал, как Роман раскидал пьяную драку. Впечатлило…
Ходили упорные слухи, что Чернов из «конторы». Той, которая «глубокого бурения». Или другой, про которую эмигрант-перебежчик написал занимательную книжку «Аквариум». Подобно большинству интеллигентов его поколения, «конторских» профессор не любил и опасался, но… Многое говорило «за», но многое не вписывалось в представления о типичном человеке из спецслужб. Слишком аристократичен, слишком заметен в любой толпе: внешностью, манерами, речью. Аполитичен – до полного безразличия: что там говорят в новостях, чья власть в стране… В любом случае: если Роман оттуда, откуда многие думают, и даже если до сих пор носит «корочку» в кармане, минувшие восемь лет наглядно показали: в Универ он пришёл именно учиться, а не «стучать». Возможно, часть подготовки будущего разведчика? «Долго, сложно, однако кто ж их разберёт…»
Геннадий Николаевич вздохнул и успокоился. Да, временами загадочность Романа доводила его до белого каления. Но когда изо дня в день, всю жизнь, неспешно роешься в пыли веков, это накладывает отпечаток на характер: независимо от природного темперамента. Археологи, по большому счёту, очень терпеливые и спокойные люди. Профессор привык относиться к загадкам с почтением. Раскапывать их медленно и обстоятельно, словно курган или городище. «Как бы тебе не хотелось приехать на экскаваторе, берёшь совочек, кисточку и снимаешь в день по сантиметру. В частности потому, что раскопать тот же объект второй раз – невозможно…»
- Геннадий Николаевич?
За песней закипающего чайника профессор не расслышал лёгких шагов по коридору. Вздрогнул, отвлекаясь от созерцания жухлой тополиной листвы за окном.
- Бери свою кружку, доставай сладости. Сам знаешь где. А я пока чай заварю. Мне на днях прислали очень интересный улун. Сейчас попробуем, - подчёркнуто формальное обращение профессора к аспиранту, на «вы», осталось в кабинете.
- Любите вы эксперименты, Геннадий Николаевич! – улыбнулся Рома Чернов, давно вхожий в гостеприимный дом Старостиных. Достал из сушилки высокую чёрную кружку, из колонки – корзиночку с печеньем. Печенье было домашнее, довольно замысловатое на вид. – И дочка в папу. Ириска пекла?
- Да. Я проверял: съедобно. Кстати, это всё, что осталось после проверки от двух противней. Вообще, Медичи, Борджиа и прочих отравителей в нашем роду нет.
Привычка профессора шутить с абсолютно серьёзным выражением сбивала с толку многих его знакомых, а робких студентов – особенно. Роман понимал и ценил своеобразный профессорский юмор. Хмыкнул. Дегустировал печеньку:
- Данный эксперимент следует признать в высшей степени удачным. Надеюсь, улун не подкачает.
Заваривание чая в доме профессора было ритуалом. Повелось ещё с китайцев – давних сокурсников Старостина, приохотивших и посвятивших его в чайные тонкости. По сей день знакомые везли и присылали Геннадию Николаевичу разнообразные заварки из всяких заграниц. А лучше подарка, чем какой-нибудь мудрёный чайник или набор чашек, трудно было придумать. Впрочем, чайная церемония «по-профессорски» не воспроизводила дословно китайский первоисточник. Действо на кухне Старостиных могло разворачиваться по очень разным сценариям и с разным реквизитом. В зависимости от компании за столом, настроения, выбранного вида заварки. Неизменной оставалась суть тщательно изученных и опробованных дотошным профессором аналогов, включая традиционные русские посиделки с самоваром. То есть, подспорье для хорошей беседы.
Отложили, по молчаливому согласию, разговор о диссертации. От достоинств печенья и улуна плавно перешли к людям, пивавшим на этой кухне чай или что покрепче. Профессор быстро вспомнил Семёныча, передавшего привет с Романом:
- Миша, фотограф, наш теперь уже общий знакомый, предлагал: устроить тут портретную галерею. Гостей дома, которых он будет специально для этого снимать. Мол, у тебя, Ген, много известных личностей перебывало: учёные, поэты, актёры. Да и просто лица интересные: скучные люди к тебе не ходят… Я тогда отказался. Сказал: у меня кухня, а не доска почёта. Сейчас сожалею: «иных уж нет, а те далече». Хорошая память могла быть. Зря…
- А вы с Михаилом Семёновичем давно знакомы?
- Да больше, чем ты, Роман, на свете живёшь, - задумчиво усмехнулся профессор.
Аспирант тоже усмехнулся – чему-то своему. Уточняющих вопросов задавать не стал.
Геннадий Николаевич смотрел на сидящего за столом молодого мужчину: как на ещё одно лицо, которое годы спустя захочется вспомнить. Вообще, самым примечательным, на взгляд Старостина, у Романа было не лицо – руки. Прекрасные в своём совершенстве рабочие инструменты: сильные запястья, узкие кисти, длинные, гибкие пальцы. Пожалуй, слишком изящные, чтобы ковыряться такими в земле, подумал археолог при первой встрече с тогда ещё студентом. Последующий опыт показал: эти руки выглядят холёными даже к концу самых грязных «полей». Вообще, профессор с некоторой ревностью признавал: юнец превзошёл его в умении сохранять безупречно свежий и элегантный вид в экспедиционных условиях. Примерно с такой же непринуждённостью, как сейчас держал тяжёлую кружку: тремя пальцами за ручку, будто кофейную чашечку. Геннадий Николаевич попробовал скопировать жест, чуть не расплескал свой чай. Поймал тонкую улыбку Романа…
- А Михаил Семёнович тогда не обиделся, что вы отвергли его затею с портретами?
- Нет. Его вообще трудно обидеть. Даже от мысли снимать общих знакомых не отказался. Сделал «доску почёта» у себя в студии, и рад. Тебя, кстати, ещё не уговорил на фотосессию?
- Даже не предлагал.
- Странно.
- Ничего странного! Кажется, он очень проницательный человек. Вы же знаете: я обожаю фотографировать, но терпеть не могу фотографироваться.
- Это я замечал, - рассмеялся профессор. – На всех экспедиционных фото, где ты попадаешь в кадр, получается, в лучшем случае, твоя спина или затылок, в худшем – разными способами испорченная плёнка. Удивительно! Просто мистика какая-то! Интересно, как ты исхитряешься сниматься на документы?
- Нормально: надо, значит надо. А когда щёлкают просто так и кто попало – не люблю.
Профессор много раз убеждался: в случае Романа, из «не люблю» неотвратимо следует «не хочу и не буду». И не заставишь, хоть на уши становись. Впрочем, подозревал: Семёныч в конечном итоге не упустит из кадра столь колоритный типаж. Мягкое упорство старого приятеля было подстать аспирантскому. Уж если Мишель в самые строгие времена уговорил почти всех своих пассий и многих просто знакомых женщин сняться неглиже или ню…
Геннадий Николаевич мечтательно, с грустинкой улыбнулся: вспомнил любимый портрет жены. И как они с Зоей это красивейшее фото несколько раз едва не порвали в клочья. Сперва Старостин ревновал жену к фотографу, потом она стала ревновать мужа к изображению себя молодой… Как отчаянно ему не хватало Зои сейчас, когда она в очередной раз застряла в Ленинграде у больной матери! Будто для ухода за мучительно угасающей старухой мало двух других дочерей, живущих в том же городе. Впрочем, подобные мысли профессор считал недостойной слабостью и проявлением эгоизма. Старательно гнал их. Геннадий Николаевич вместе с Ириской отлично справлялись с домашним бытом, прочие «сантименты» можно пережить!
Профессор строго сжал губы, расправил плечи, выпрямил спину до состояния «жердь проглотил». Роман молчал, задумчиво наблюдая за сменой выражений на лице научного руководителя. Чёрными-пречёрными глазами, в которых зрачок сливается с радужкой, а свет проваливается, будто в два колодца. Этот бесстрастный изучающий взгляд порою выводил Геннадия Николаевича из состояния душевного равновесия. Вот и сейчас: закралась крамольная мыслишка, что Роман владеет телепатией и видит собеседника буквально насквозь. «Ну, что за чушь сегодня лезет в голову!»
- Миша – не кто попало. И щёлкает не просто так. Будешь следующий раз у него в лаборатории, рассмотри повнимательнее, что висит на стенах. Если только он не сменил экспозицию…
- Я уже рассмотрел. Кое-что, по-моему, близко к гениальности. И готов биться об заклад: самое интересное там не на стенах, а по папкам. Надеюсь, со временем Михаил Семёнович покажет мне свои загашники. Я сейчас очень старательно набиваюсь к нему в ученики.
Профессор с непонятной самому себе досадой отметил энтузиазм в голосе и потеплевший взгляд Романа, когда тот заговорил о друге фотографе. Отозвался слегка желчно:
- Вряд ли Мишель устоит. Но с вашей стороны, Роман, не самое удачное время погружаться в фотопроцессы. До предзащиты месяц, а текст не готов. Я ставил вам задачу напечатать фото на конференцию и к защите. Не более того.
- Знаю, - вздохнул аспирант.
Пожал плечами – и тут же хитро улыбнулся. Чуть склонил голову, прищурил один глаз… Стал вдруг, как две капли воды, похож на чёрного кота, обитавшего в фотоателье, где Мишель подвизался в пятидесятые-шестидесятые. Помнится, зловредная бестия именно так смотрела на людей, втихаря стянув с бутерброда кусок колбасы или «прыснув» на расставленный для просушки зонт. Профессор чуть не сказал вслух: «Брысь!» или «Свят-свят!» Вспомнил: именно в шестьдесят пятом, в год рождения Романа, кота пришиб за разбойные набеги сосед-голубятник. Миша всерьёз горевал и закатил по любимой зверюге шикарную тризну… «Вот ведь пропасть! Впору поверить в реинкарнацию!»
- Текст будет, и фото будут. В срок или чуть раньше. Если мы с вами, Геннадий Николаевич, не прогоняем чаи весь месяц. Хотя улун – роскошный. Плесните ещё чуть-чуть, а?
- А ты налей кипятку: себе и мне.
Гибкая фигура в чёрном перетекла от стола к плите, с чайником – обратно… «И двигается-то он в точности как тот хвостатый бандит… Нет, улун хорош, но намешали туда братья-китайцы чего-то лишнего. Явно намешали!»
Профессор чувствовал себя сильно не в своей тарелке. «Да, а ещё Рома – вылитый нав, как их Серебрянц описывает…» Эта мысль была уже совсем непотребной. Права на жизнь не имела: по определению! «Но в качестве анекдота…» Только Геннадию Николаевичу было абсолютно не смешно, и он не горел желанием поделиться шуткой со своим аспирантом.
А между прочим, зря. Лишил себя возможности услышать занимательную историю, как студент второго курса Истфака МГУ Роман Чернов ходил на семинары к «чокнутому Лёвушке», и что из этого вышло…
Ромига:
Эмоции большинства челов были для нава «открытой книгой», но читать чужие мысли он не умел. За исключением тех, которые собеседники неосторожно проговаривали почти вслух. Ромига долго, настойчиво тренировался улавливать малейшую артикуляцию, и теперь мастерски читал по губам не только речь – любые намёки на неё. С профессором, привыкшим к чёткому, последовательному мышлению и тщательной «обкатке» формулировок, номер проходил, что называется, «на раз». Так что домыслы Старостина о способностях аспиранта к телепатии были неверны по сути, но почти верны по факту.
Ромигу искренне восхитил прямой, почти без отклонений от курса, полёт мысли профессора. От диссертационного «шулерства» аспиранта – к обрывкам сведений, которые гениальный аналитик, но столь же феерический дурак по жизни, Лев Серебрянц исхитрился раскопать про навов. «Только мой профессор, в отличие от Лёвушки, слишком крепко дружит со здравым смыслом. И с инстинктом самосохранения – тоже. Ведь не раз уже держал в руках нечто, упорно не лезущее в рамки… Но позволит себе догадаться, лишь упёршись в кучу неопровержимых фактов. Желательно, чтобы куча была размером с хороший скифский курган. И то будет сперва долго воротить нос, потом ещё дольше – перетрясать все факты на предмет подлинности. А поскольку он не маг, трудновато ему придётся! Семёныч – другое дело. Интересно, что у него был за кот, похожий на меня? Хотя, не важно. А вот кто такая Люда, можно попробовать прояснить прямо сейчас».
- Я всё думаю… Очень интересный и талантливый человек – Михаил Семёнович. Но то ли сам по себе закрытый, то ли наша с ним разница в возрасте так сказывается… Начинает что-то рассказывать, потом вдруг замолкает, и слова не вытянешь.
- Это из Миши-то слова не вытянешь? Всегда был – душа компании, кладезь анекдотов и баек. Хотя, как похоронил жену – правда, не видно, не слышно. Обязательно позвоню ему завтра…
- А как жену его звали?
- Лариса, а что?
- Он при мне помянул некую Люду – в довольно интересном контексте. И сразу замолчал. А меня теперь любопытство разбирает…
- Люду? Не помню такую, а может, не знаю. Их у него было… Как у Казановы! Любимый поздравительный тост: «Дай тебе бог неревнивую жену и кучу поклонниц: всех – на уровне лучших мировых стандартов». Как сам жил, так и другим желал. А что за контекст? – профессор прищурился. – Неужто Мишель показал тебе краешек своей широко известной в узких кругах коллекции пикантных фото? Показал, потом жестоко и коварно спрятал? – Геннадий Николаевич развеселился. Тряхнул львиной гривой, сверкнул желтоватыми, но ещё крепкими зубами в широкой улыбке.
- Пока даже краешка не показывал: только портреты. А он снимает эротику? - Ромига заинтересованно округлил глаза. Человские прелестницы, в большинстве, нава не вдохновляли. Однако поглядеть, как преломилось на «клубничке» фотографическое мастерство Семёныча? Совсем не то, что хотел узнать, но тоже любопытно…
- Не знаю, как сейчас. Снимал всякое. Одна серия, помню, называлась «подражание Саудеку». Но даже в ней гораздо больше от Миши и его женщин, чем от того чеха. На мой дилетантский взгляд.
- Саудек. Обнажёнка… Это ж ещё несколько лет назад была подсудная статья. Он не боялся?
- Мишель – рисковый человек. Везучий, при том. С его биографией давным-давно мог остаться без головы – или без чего-нибудь ещё.
- На вид – тихий дедушка.
- Внешность – обманчивая штука… Например, ваш имидж, Роман, намекает на идеальную пунктуальность и собранность. А когда вы обещали мне полный текст диссертации?
- Я обещал, что мы успеем к назначенному сроку предзащиты. И мы успеем, - Ромига не стал возвращать беседу к теме Семёныча, Люды, фотографии. – Если сейчас чётко договоримся, как править вторую главу, я в понедельник принесу окончательный вариант всего «кирпича».
- Окончательным он станет после моего просмотра, вашей правки и ещё одного моего просмотра. Как минимум.
- Хорошо. Я на это и рассчитываю.
Они с профессором ещё чуть-чуть поспорили об атрибутировании и датировке некоторых находок этого сезона: своих и чужих, после чего вернулись в кабинет. Заваренный чай всё равно закончился. А правильное чайное настроение сегодня вообще обходило кухню Старостиных стороной. Разговор получился нервный и напряжённый, профессор даже несколько раз перескакивал с «ты» на «вы» в обращении к аспиранту. Но Ромига остался доволен. А почему чел дёргается – нав знал: не из-за его диссертации, отнюдь…
Ромига перелистал ещё раз исчирканную распечатку, нахмурил брови:
- Я тут подумал над вашим основным замечанием… Строго говоря, оно абсолютно справедливо. И в то же время – абсолютно всеобще. Любое разумное существо знает неизмеримо больше, чем рассказывает: кому бы то ни было, в любой форме. Я, как и вы – не исключение. К тому же, естественно, я ставил задачу: уложиться в определённый объём. Но мне очень интересно, что именно в моём тексте наводит на мысли об иллюзионистах и шулерах, о некой, якобы, «нечестной игре». И насколько это ваше впечатление, возникшее, как гром с ясного неба, после долгой совместной работы, могут разделить оппоненты, рецензенты, учёный совет.
Геннадий Николаевич потёр лоб, сжал пальцами переносицу. Украдкой глянул на часы, обе стрелки которых приближалась к цифре «одиннадцать», потом на телефонный аппарат на столе.
- Вы правы, Роман, насчёт универсальности моего замечания. Хоть ваше возражение и попахивает демагогией, не могу не признать его истинность. А что навело меня на такие мысли? Возможно, дело именно в нашей долгой совместной работе. Мне кажется, чем больше я наблюдаю вас, тем меньше знаю. Обычно у людей бывает наоборот, - профессор хмыкнул, глядя наву в глаза. – Да, я в курсе, что рекомендуют делать, когда кажется.
Чел, очевидно, ждал комментариев, но Ромига лишь пожал плечами:
- А по тексту? Конкретнее? Будем сейчас обсуждать и править?
Профессор бросил ещё один взгляд на часы. Тяжело вздохнул и принял решение, которое давно напрашивалось:
- Нет. Доделывайте пока остальные главы. Этот черновик оставьте мне: посмотрю ещё раз, на свежую голову… А впрочем, не надо, забирайте. Возможно, полный текст раскроет интригу и разъяснит все мои недоумения. Или внесём поправки позднее.
- Можно пару вопросов по пометкам?
Ещё один вздох, короткий утвердительный кивок. Две головы: черноволосая и седая, склонились над бумагой…
Часы показывали четверть двенадцатого, когда заверещал телефон. Профессор схватил трубку так быстро, как мог среагировать лишь на звук, которого очень напряжённо ждал. В кабинете было тихо, динамик в трубке – сильный, потому Ромига отчётливо слышал не только голос Ириски на том конце провода, но даже фон: быструю танцевальную музыку, галдёж, пьяный смех…
- Пап, я еду домой. Через двадцать минут буду на нашем метро. Встретишь?
- Проводить некому? – львиный рык, за которым искушённое ухо Ромиги легко уловило беспокойство и нежность.
А как восприняла отцовскую интонацию Ириска – большой вопрос. Явно стушевалась:
- Ну… Мы тут до метро идём большой компанией, но ребятам в другую сторону. Встреть, а? Пожалуйста! Но если ты устал, я сама добегу.
- Перевелись нынче кавалеры. Встречу, конечно, куда я денусь. Сейчас выхожу, - тон рыка снизился до раскатистого утробного ворчания.
- Мы тоже выходим. Пока! – короткие гудки.
- Вот беда с ней! – буркнул профессор себе под нос, и тут же переключился на аспиранта. – Всё, Ром, заканчиваем на сегодня. Пройдёмся вместе до метро. Встречу гулёну, заодно проветрю голову на ночь глядя.
- Да собственно, у меня и вопросов-то больше нет, - Ромига аккуратно, неторопливо сложил бумаги в папку, папку в кейс. – Единственный вопрос – не по диссертации. Где вы, Геннадий Николаевич увидели беду? Маленьким девочкам свойственно вырастать в девушек, потом в женщин. Естественный процесс. Можно даже сказать, радостный.
Чел вскинулся, как от насмешки, сверкнул недобрым янтарным оком. Однако нав был предельно серьёзен и спокоен:
- Всё в порядке, Геннадий Николаевич. Сейчас мы пойдём и её встретим.
- Да… Только всё как-то не так. Жаль, что ты…
- Что я?
- Нет, ничего, - нахмуренные брови и горькая складка губ сделали жёсткое, всегда моложавое лицо археолога почти дряхлым.
Ромига знал – что. Уже несколько лет профессор с женой приглядывались к Роману Чернову как к потенциальному зятю. Были достаточно деликатны, чтобы не заводить разговоров, даже окольных. Но сейчас, на нервах, Геннадий Николаевич был готов проговориться. Сглотнул ком в горле, дёрнув кадыком на худой загорелой шее, и проговорился таки:
- Ром, мне очень не нравится эта её компания. Просто всё время душа не на месте. Честное слово, я чувствовал бы себя гораздо спокойнее, будь Ириска с тобой.
- Сердцу не прикажешь, - равнодушно пожал плечами нав.
Тем более равнодушно, что мельком просмотрев линии вероятностей, почувствовал: девчонка, кажется, вот-вот крепко влипнет. Не сегодня: в другой раз. Будет ещё время и возможность вмешаться, направить судьбу челы в какое-нибудь более безопасное русло… Да только Ромиге не нравился ни один из возможных вариантов развития событий. Нав положил себе: хорошенько обдумать, просчитать, взвесить все «за» и «против»…
Профессор Старостин:
«Да, не прикажешь… Интересно, чьё сердце ты имел в виду, Рома?» - со смутной тоской думал Геннадий Николаевич, глядя в невозмутимое лицо аспиранта. Гладкое, свежее: даром что дело к ночи, после напряжённого рабочего дня. И ни пряди, ни волоска не выбилось из идеальной стрижки, ни замятинки на дорогом пиджаке, стрелки брюк – как ножи, в ботинки можно смотреться. Коллеги с кафедры давно прозвали Р. К. Чернова: Мистер Безупречность. «И в отношении Ириски его попрекнуть нечем. Просто не срослось. Бывает…»
А ещё профессор вспомнил пересказанные женой слова дочери: «Ромка – самый лучший, самый красивый. Но его полюбить – как статую в музее или ягуара в зоопарке». Зоя тогда пришла в ужас от дочкиных ассоциаций. Супруги Старостины довольно долго обсуждали тет-а-тет, что общего между холодным мрамором и живым хищником из породы кошачьих? Пришли к выводу: тем и другим очень хорошо восхищаться на расстоянии, а жить вместе, создавать семью, рожать и растить детей – нечего даже думать. Но что имела в виду Ириска, знала лишь она сама. Ибо комментировать своё высказывание матери тогда отказалась. Старую, из детства идущую дружбу с Романом тоже, вроде, не прерывала… Потом Зоя уехала, с отцом же дочь подобных разговоров отродясь не вела…
Накидывая куртку в прихожей, археолог ещё раз смерил взглядом молодого коллегу: «Намекали как-то, что он из чёрных копателей, связанных с крупной мафией. Мол, решил получить образование и легализоваться». Профессор, услышав эту сплетню, сам раскритиковал её в пух и прах. Но сейчас смятенные мысли бодро побежали по криминальной дорожке: «Если так, задействуй свои связи. Разгони, к едреням, гнилую компанию!» Кажется, он пробормотал это себе под нос, завязывая шнурки.
Разогнулся – встретил прямой, очень пристальный взгляд чёрных глаз:
- Геннадий Николаевич! Выслушайте меня внимательно! Вы – мой научный руководитель. Ира – мой друг. Имейте в виду: при необходимости, я готов сделать всё возможное, чтобы она завершила своё вхождение в мир взрослых с минимальными потерями. Возьмите себя в руки. Вспомните вашу развесёлую молодость, улыбнитесь, успокойтесь. Жизнь идёт своим чередом. Всё в порядке!
Вроде бы Роман произнёс ещё какую-то короткую, невнятную фразу. Будто лёгкий ветерок коснулся лба, висков Старостина – и в мозгах словно бы щёлкнул переключатель: «Да в самом деле! Что я истерю, как баба? Всё в порядке!» Пока они спускались вниз на лифте, пока шагали до метро сквозь едва разбавленный фонарями дёготь сентябрьской ночи, Геннадий Николаевич травил байки про похождения молодости. Свои, Мишеля, других знакомых. Например, про то, как после чьего-то дня рождения они втроём: спьяну и на спор, по очереди переходили на четвереньках Садовое Кольцо. На глазах у остолбеневшего дорожного полицейского. Благо машин тогда было мало.
В обещанное время Ириска выскочила из подземного перехода: разгорячённая, немного растрёпанная, больше весёлая, чем навеселе. Полетела навстречу отцу и приятелю, сияя глазами, почти не касаясь земли…
Ириска:
Голова девушки чуть кружилась, щёки горели, в ушах всё ещё звучала музыка. Упругая, налитая грудь и плоский животик помнили жаркие прикосновения Тохиных рук, когда он тискал её в уголке коридора. Шаловливая девичья ладошка тоже кое-что нащупала и запомнила: оно шевельнулось у Тохи под джинсами, будто котёнок под одеялом. А ещё Тоха совершенно не умел целоваться, хотя явно считал себя мастером в этом деле. И курить мог бы поменьше. Зато у него был мотоцикл. Парень предлагал подбросить её с ветерком прямо до дома, но Ириска решила, что для первого дня знакомства это будет перебор. Раньше мотоциклист в компании не появлялся…
Отец и друг ждали её у самого выхода из метро. Ириска только увидела их – решила запомнить, чтобы потом нарисовать. Два высоких худощавых мужчины походили друг на друга как день и ночь. Свет фонаря серебрил отцовскую седую гриву и плечи в светлой ветровке. Загорелое лицо почти терялось в тени, только глаза поблескивали из-под густых бровей. Чёрные волосы Романа были словно вылеплены из непроглядной темноты, как и одежда. Чуть повернул голову – луч света скользнул по высокому гладкому лбу, прямой линии носа, утонул в глубоких глазницах, резко очертил скулы…
«Ночь старше дня, но выглядит моложе… По смыслу – ерунда, однако звучит красиво. Писала б я стихи – обязательно ввернула… А простоватая Тохина физиономия ни в какое сравнение не идёт с ними обоими. Рисовать мотоциклиста совершенно не тянет. Зато он такой прикольный, такой горячий…»
Лёгкий цокот каблучков, звонкое эхо. День и ночь, отец и друг, двое самых красивых мужчин из всех, кого Ириска встречала в жизни. Они тоже внимательно смотрели, как девушка приближается: гордо вскинув голову, выпрямив тонкую спину, плавно балансируя бёдрами.
- Привет! – привычно чмокнула в щёку отца, ощутила губами колючую, начавшую отрастать к вечеру щетину. А Роман мягко отстранился, поймал её за плечи, заглянул в лицо. На миг стало не по себе от этого взгляда, но общее состояние: «весело, хорошо, море по колено», взяло верх…
Ириска повисла на локте у профессора:
- Пап, пошли скорее домой, у меня ноги отваливаются.
- Чаще надо на каблуки становиться. А то всё в кроссовках да в кроссовках. Никакой тренировки.
Роман посмотрел на отца и дочь, улыбнулся краешком губ, подмигнул Ириске:
- Спокойной ночи вам обоим!
- И тебе!
- Геннадий Николаевич, на всякий пожарный: завтра с десяти я буду на кафедре. После обеда уеду к Михаилу Семёновичу. Скорее всего – допоздна. Прочее время доступен по домашнему телефону, – взмахнул на прощание рукой, и был таков.
Глядя на стремительно удаляющуюся стройную спину, Ириска украдкой вздохнула. Отец, вроде, был в хорошем духе. Но пока шли домой, всё равно непрерывно ворчал. В стиле: мол, раньше солнце было желтее, небо – синее, а трава – зеленее. «Нет бы – историю рассказал какую смешную! Хоть по двести двадцать пятому разу! Я бы всё равно с удовольствием послушала!» Настроение девушки, только что совершенно безоблачное, начало стремительно портиться: «Господи, когда же, наконец, мама вернётся!»
Дома она быстро переоделась, ненадолго залезла под душ и нырнула под одеяло на узкой и жёсткой кушетке, где спала с детства. Ноги, в самом деле, отчаянно гудели от каблуков и танцев. Вытянулась на ровном: с наслаждением. Выключила ночник, закрыла глаза, однако сон не шёл. Сердце билось быстро и сильно, волнами накатывала сладкая истома. «А кажется, я влюбилась! В мотоциклиста Тоху. С первого взгляда… Глупо как-то…»
Ириска представила его рядом с собой. Во всех подробностях, какие запомнила. Ёжик светлых волос со спирально закрученной макушкой, смешно оттопыренные уши, круглое курносое лицо, голубые глаза. Невысокий: на каблуках девушка была с ним почти одного роста. Не идеально сложенное, но плотно сбитое и «накачанное» тело. Коротковатые ноги «колесом», длинный торс, бицепсы – толще Ирискиных бедер. Тяжёлые, крупные кисти с характерно набитыми костяшками. Жаркие и влажные ладони: они грубовато, почти до боли сжимали ей грудь. Острый запах мужского пота с примесью бензина, табака, чего-то ещё…
Девушка честно задала себе вопрос: было ли ей приятно, когда они с Тохой обжимались в коридоре? Затруднилась с ответом. Предпочла бы, чтобы её ласкали совсем другие руки? Скорее всего, да. Но те руки – хотя были красивее, сильнее, нежнее – прикасались к ней исключительно как к забавной зверушке. И то, пока была маленькая…
Одиннадцатилетняя оторва сразу выделила в толпе студентов, прибывших на первую практику, высокого чернявого парня. Он показался ей очень красивым, но то ли мрачным, то ли чересчур задумчивым. Был старше большинства сокурсников. Всегда держался чуть на отшибе. Рядом с остальными, но не вместе. Как ворона при стайке городских голубей.
«Ворона… Ворон… Рэмбо…» Неисповедимы пути ассоциаций… Нет, на киношного десантника, фильм про которого Ириске по возрасту смотреть как бы не полагалось, Роман Чернов был не похож. Почти совсем. Вполне вероятно, бывший «афганец», как говорили про этого студента, мог наделать шороху не меньше, чем ветеран Вьетнамской войны. При желании. Однако предпочёл податься в «ботаники». Теперь с редкой целеустремлённостью, изо дня в день, пахал на раскопках. Даже отдыхать зачастую оставался там же. В лоскутке тени – с книжкой. Чаще с учебником, реже с художественной. Или дремал, удобно расположившись прямо на голых камнях. Ириска сама обожала горячие Крымские камни, льнула к ним, как ящерка. Но взрослые обычно предпочитали устраиваться, где помягче…
Девочка повадилась за ним наблюдать. Сперва издали. Знала: многих раздражает или смущает, если сесть поблизости на край раскопа и начать пялиться. А если смотреть долго и пристально, как она любила, у большинства терпение лопалось довольно быстро. Обычно прямо не шугали, но находили способы выказать недовольство. А бывало так, что заводили разговор и начиналась дружба: до конца практики. Собственно говоря, именно этот вариант она предпочитала, но с начала сезона не выгорело ни разу. И никто из сверстников, преподавательских детей, в этот раз не приехал. Дела и обязанности у неё были, куда без них, но Ириска всё равно скучала…
Чернявый на маленькую зрительницу не реагировал никак. Даже когда обнагле… то есть осмелевшая Ириска стала устраиваться буквально в трёх метрах. Сидел на корточках: в отличие от многих, поза была ему удобна. Судя по непокрытой голове, неизменно чёрной футболке и джинсам, жаркое солнце – тоже нипочём. Лишь в самое пекло прятался в тенёк. Шустро орудовал инструментами. Иногда насвистывал какие-то незнакомые девочке мелодии. Свистел мастерски, однако со слухом были явные проблемы.
Шёл пятый день непрерывных наблюдений за Романом Черновым: она уже знала имя. Ириска сидела на краю раскопа и болтала ногами, сильно стукая пятками по известковой стенке. Сыпался вниз песок и мелкие камушки, задники сандалек медленно, но верно приходили в негодность… Чернявый пару раз скользнул по девочке равнодушным взглядом: как по детали пейзажа. А её уже разобрал азарт: хотела во что бы то ни стало привлечь его внимание.
Ветер помог: сильным порывом сдул песок в сторону парня. Не оборачиваясь, ровным, безразличным голосом, он всё-таки обратился к ней:
- Не пыли, а? Заняться тебе нечем? Болтаешься тут который день.
Заметил? Ириска кинулась развивать успех:
- Один папин знакомый говорит: «На три вещи можно смотреть без конца. На огонь, на воду, на чужую работу». Ты очень красиво работаешь. У тебя руки – будто танцуют. Можно, я буду сидеть рядом и смотреть? – сама подумала: «Попробуй только сказать – «нельзя»! Я тогда…» Однако санкций придумать не успела.
- А что за польза мне с этого будет? – парень отвлёкся от черепков в земле, хитро прищурился на девчонку.
- Обязательно должна быть польза?
- Обязательно. Польза или удовольствие, или то и другое. Я ничего не делаю просто так, - говаривал таким тоном, что невозможно понять: шутит, или всерьёз. В точности, как папа.
- А… Ну… Например, я покажу тебе свою коллекцию камней. Это будет удовольствие?
- У тебя там что – алмазы и рубины с изумрудами?
- Дядя Саша говорил, что привёз бы мне настоящий алмаз из Мирного, да нельзя. Зато у меня есть бериллы с Ильменских гор и один почти настоящий сапфир, то есть корунд, из Хибин. Только они в Москве. А здесь – яшмы, халцедоны, агат. Красивые! Крымские.
- Ух! Какие слова ты, оказывается, знаешь! – рассмеялся чернявый. – Геологом что ли хочешь стать, когда вырастешь?
- Не знаю. Мне ещё долго расти, я пока думаю. В прошлом году хотела быть геологом: как дядя Саша и тётя Женя. В этом – захотела стать художницей, как мамина сестра Алла. А можно, я с тебя наброски поделаю?
- Я пока не услышал ни слова про пользу.
- Ну, например, я тебе потом подарю часть своих рисунков.
- Рисунки? А польза-то в чём?
- Если у тебя дома есть дырки на обоях…
- Нету! Зато растопки для камина вечно не хватает, - парень хищно оскалился и стал похож на большого зверя, припавшего к земле перед прыжком.
Девчонка напряглась: «Не пора ли спасаться бегством?» Но идея такого использования её рисунков, которых этот вредина, между прочим, даже не видел, была чересчур обидной… Возможно, как и её собственное предположение, что в доме подобного чистюли – известковая пыль словно боялась приставать к чёрной одежде – могут быть драные обои?
- На такую пользу я не согласна. Газетами разжигай! Но если я тебя обидела – извини.
- Кишка у тебя тонка – меня обидеть. Ящерица! Мелкая. Сейчас поймаю и хвост оторву.
Она сразу отскочила, как думала, на безопасное расстояние:
- У меня нету хвоста!
- Уже оторвали? Тогда голову.
- Зачем?
- Чтобы меня от работы не отвлекала.
- Хочешь я тебе воды принесу? Свежей, холодной?
- Принеси, если не лень.
- А это будет считаться пользой?
- Ну, допустим.
- А за какое количество пользы ты согласишься, чтобы я сидела здесь и рисовала тебя?
- Литр воды – за час просто посмотреть, как я работаю, или за один набросок.
- Не литр, а стакан.
- Ладно, пол литра.
- То есть, мы договорились? Я тебя рисую и ношу тебе за это воду? Пол литра за каждый набросок?
- Слушай, ящерица, где ты торговаться училась?
- Я не ящерица, я Ириска. То есть, на самом деле, меня зовут Ира, но мне так больше нравится.
- Девочка-конфеточка? Ну-ну. А по виду не скажешь. Роман, будем знакомы… Кто тут обещал воды принести? Бегом – марш!
Свеженькое!
@темы: Тайный Город, тексты, навы, челы, люды, Ромига, два фотографа
-
-
25.06.2010 в 19:57-
-
25.06.2010 в 21:49опечатки заметил
-
-
26.06.2010 в 00:14Дарга, мысль о том, чтобы в итоге собрать это «безобразие» под одной обложкой, тоже посещала. Доживём - будет )))
Очепятки сейчас поправлю. Спасибо!
-
-
26.06.2010 в 11:33Ура, осилил. Спасибо Вам большущее
-
-
26.06.2010 в 20:59