Девочка-маугли, воспитанная книгами, кошками и деревьями
Название: Тень ищет своё место (История с фотографией, часть 5)
Автор: chorgorr
Персонажи: нав и местные
Категория: джен
Жанр: драма, ангст, экшн
Рейтинг: R
Канон: практически оридж, «Тайный город» где-то очень далеко за кадром
Краткое содержание: В холодном мире Голкья одна за другой оживают самые странные и страшные сказки. Неуёмные пассионарии расшатали давно устоявшийся порядок, попрали закон и обычаи. Выйдет ли из этого что-то хорошее, или все перемены — к худшему? Пока мудрые спорят о нужности и цене прогресса, охотники — зимуют зиму, наву Ромиге хорошо бы решить свои личные проблемы и вернуться домой живым.
Предупреждения: попаданец, амнезия, ксенофилия, каннибализм, смерти второстепенных персонажей.
Всё вместе на Фикбуке: ficbook.net/readfic/5216239
На Самиздате: samlib.ru/editors/h/holinadzhemardxjan_t_j/ten_...
06.02.2017***
Тихий, вкрадчивый голос звучит скорбью и укоризной:
— Это была твоя последняя ошибка, Стурши! Помнишь, о чём мы с тобой договорились? Помнишь? А ну, посмотри на меня! Я же знаю, что ты проснулся!
Глаза открывать не хочется, отвечать — тем более. Угораздило же его, осторожного и хитрого, так безрассудно сунуть голову в силок! Довериться старому другу, не распознать зелье глухого сна в такой изумительно вкусной пряной похлёбке! А теперь голую спину леденит камень, пещерный сквозняк гонит мурашки по коже, руки и ноги растянуты ремнями так, что не только шевельнуться — дышать трудно и больно.
Нет, кабы не зелье, никакие ремни не удержали бы Стурши. Но тот, кто угостил его и связал, слишком хорошо знает удалого колдуна. Стурши тоже уверен был, что знает своего собеседника, и напрочь не понимает теперь, к чему всё это? С Великим было ясно: он любил злые забавы. Этот — известно, не любит…
— Я помню наш договор, и я его соблюдаю, — угрюмо цедит Стурши сквозь зубы. — Все мудрые живут, пока поют свои Великие Песни. Пусть ещё побоятся, предатели, подрожат за свои поганые жизни!
— Тот, кого ты ранил, тоже пел и должен был петь дальше. Я говорил тебе, Стурши, подожди!
— Ранил? Я его убил. Такие, как он, дохнут от слёз Голкья. Я взял его жизнь за жизнь Великого. Никто не в праве запрещать мне — мстить убийце! И кстати, я терпеливо ждал. Всё по уговору! Он сам на меня полез…
Собеседник не спорит, лишь вздыхает тяжело:
— Эх, Стурши! А помнишь ли ты, где ты был, когда Великого убили? Твоя преданность достойна награды, и ты её скоро получишь. Открой глаза, дурень, ты должен это видеть!
Стурши неохотно разлепляет ресницы и упирается взглядом в пещерный потолок, густо испятнанный копотью. Чёрные разводы и потёки прихотливостью своей притягивают взгляд, но лишь несколько вздохов спустя Стурши понимает, что это роспись. Искусная! У чёрных зверей, зыбкими тенями стекающихся к центру свода — точнёхонько над колдуном, распяленным за руки, за ноги на плоском камне — нет ни голов, ни лап, ни хвостов, по крайней мере там, где ожидаешь их увидеть: лишь отверстые пасти да лютые, ненасытные очи. Звери будто щурятся от слишком яркого света и облизываются в предвкушении. Кто добыча? Глупый вопрос! Стурши рвётся из ремней со всей своей немалой силой — больно и бесполезно. Щерит клыки и отпускает себя в панику: ужас ныне — помощник, он заглушит боль и удесятерит силы. Рывок, ещё… Нет, привязали слишком надёжно, без ворожбы не уйти, а ворожба… Никакая ворожба, увы, всё ещё недоступна. Изблевать бы из себя ту похлёбку, да поздно: отрава успела растечься по телу. Бесполезный вой — не песнь! — только дразнит зверьё. Кажется, или чёрных пятен на потолке стало больше? Обессиленный, но пока не отчаявшийся колдун замолкает и перестаёт дёргаться. Он тяжело, жадно дышит, успокаивает себя, собирается с мыслями, чтобы заговорить с другом-врагом. Приподнимает голову, ищет взглядом того, кто всё это время молча стоял в стороне и наблюдал за попытками привязанного освободиться. Поганый предатель блестит глазами на густо зачернённом сажей лице… Ой, а это-то ему зачем?
Чернолицый улыбается:
— Ты силён, Стурши: и телом, и волей, и даром. Я вижу, ты им очень понравился. У нас всё получится.
— Что ты задумал, выползок?
Чернолицый не отвечает. Обходит Стурши кругом, ненадолго пропадая из поля зрения — крепко хватает за волосы и подносит к губам сосуд с изогнутым носиком, из которого удобно поить лёжачего. Колдун пытается вырваться, отвернуться, стискивает зубы.
— Стурши, дружище, ты же понимаешь, что я сейчас зажму тебе нос и волью силой? Не дури, пей, это зелье — доброе. Я не хочу прикармливать их болью, нам хватит всего остального.
— Чего — остального? — спрашивает колдун между глотками.
Говорить с врагом, узнать и понять его замысел. Отыскать слабое место, выиграть время и ускользнуть от угрозы хотя бы в самый последний миг, как всегда удавалось Стурши прежде… Собеседник — не молчун, но и болтливым его не назовёшь. А «доброе» зелье вкусом напоминает то, чем Великий напоил Стурши, когда вёл сквозь огонь, воду и лёд. Похоже, но не в точности.
Тело начинает неметь: то ли от долгой неподвижности в мучительно неудобном положении, то ли от зелья. Всё труднее дышать, пульс отдаётся в висках рокотом щуровых барабанов. А прежний друг чем-то шуршит и позвякивает там, где Стурши его не может видеть.
— Эй! Чего и для чего тебе хватит? Чего остального, предатель? Что ты собираешься со мной делать?
— Я не собираюсь, я делаю, — ответ звучит слишком глухо и равнодушно для того, кого Стурши всё-таки неплохо знает. Чернолицый — в трансе? Стурши ещё раз пробует освободиться или хотя бы позвать на помощь мысленной речью, но не чует ни рук, ни ног, ни дара.
Вздох ветра срывает пламя с единственного светильника и погружает пещеру в непрогляднейшую, первородную тьму. Вздох ветра? Нет, начало песни. Голос Чернолицего вибрирует на глубочайших низах, едва слышно и долго-долго: непонятно, откуда в живой груди столько дыхания. Голос гудит, тысячекратно переотражаясь в пещерных сводах, взлетает ввысь и снова проваливается в едва слышные низы. Стурши знает много колдовских песен, но Великий никогда не учил его ничему подобному. Жутко! Кажется, что-то чуть более ощутимое, чем подземный сквозняк, исследует на ощупь тело колдуна. Щекотит легчайшими прикосновениями, слизывает выступившую на коже испарину…
Стурши с бешено колотящимся сердцем, задыхаясь, неимоверным усилием приподнимает голову, таращит слепые в пещерном мраке глаза. Сквозь искры и круги в них… Кажется? Нет, не кажется: в непроглядной тьме его тело начинает светиться, будто свет растворён в крови и сочится изнутри сквозь кожу. Алое свечение всё ярче, уже можно рассмотреть не только собственные очертания — низко нависший свод и чёрные тени на нём. Они свились в тесный клубок, они кишат, открывая то тут, то там дыры глаз и пастей, они ждут, предвкушают!
Прилипнув взглядом к потолку, где ожили самые жуткие из сказок, Стурши пропустил взмах руки, и как что-то острое чиркнуло по груди и животу, вспарывая туго натянутую кожу. Края раны тут же поползли в стороны, лучи ослепительного света выметнулись вверх, к тварям, а вниз по бокам потекло горячее и мокрое… Странно — не больно. Даже когда вторым-третьим проходом чёрное лезвие рассекло рёберные хрящи, прорезало слой жира, мышц и сухожилий насквозь до потрохов, даже когда враг раскрыл тело Стурши, словно ракушку, даже тогда колдун не дождался боли. Предатель по старой дружбе угостил его очень добрым зельем, правда!
Пристальный взгляд из темноты на истекающего живым светом колдуна. Песнь, которую ничто не в силах прервать. Ничто и никто: Стурши вдруг осознал это со всей определённостью. Его разум вопреки всему оставался ясным, он продолжал искать выход, он не сдался, как не сдавался никогда. Но выхода не было! Ужас заледенил сердце, пока ещё бьющееся в раскрытой груди. Алое сияние замерцало, будто костёр на ветру. Чернота на потолке сгустилась, стянулась в одно пятно, набухла тяжёлыми каплями. Первая капля оторвалась и упала вниз, прямо в него.
11.02.2017***
Трое мудрых в Пещере Совета вели прелюбопытнейшую беседу, когда Вильяра услышала зов своего воина: «Меня ранили. Обсидиан ядовит для меня. Убери осколки, иссеки омертвелые ткани. Иначе не выживу».
И в единый миг двадцатью двадцать раз пожалела мудрая, что даровала чужаку частицу себя. Сумеет ли она быстро порвать их связь теперь, когда Нимрин при смерти? А вдруг он умрёт раньше? Нет, сама колдунья, скорее всего, выживет. Только останется калекой, и не исцелит её от такого увечья даже превращение Летучей песни. Сможет ли мудрая с дырой в душе служить клану, как должно? Или придётся Лембе бросать свой дом и кузницу, терпеть страх и боль посвящения? Или не Лембе, а на кого укажет Совет? И кто потом ещё Младшего Вильяру учить станет? Искалеченной Старшей могут не дозволить даже этого, и будут, возможно, правы. Коротка дорога изнанкой сна, а сколько всего на ней Вильяре передумалось…
Каморка в Снежных норах, недвижный Нимрин на полу — дальше раздумывать некогда, пора действовать. Аура чужака тускнеет, он ещё не мёртв, но уже не вполне жив. Очень быстро уходит. Быстрее Мули, а ей-то Вильяра ничем не смогла помочь. Но пока не ушёл совсем, есть капелька времени — забрать у него всё своё и остаться целой. Потом Вильяра обязательно отомстит за убитого…
Мудрая должна бы, не мешкая, запеть разделяющую песнь — а знахаркина дочь не в силах отпустить раненого к щурам, даже не попытавшись его спасти. Она встаёт на колени рядом с телом, ищет пульс на неловко заломленной при падении руке, потом на шее… Нету! Зажигает в воздухе рой колдовских светляков, чтобы лучше видеть. Ворочает тело, находит единственную рану. Вильяра знает, как должна выглядеть кровь чужака: иначе, чем у охотников. Но вовсе не то пузырящееся, зловонное, что сочится сейчас из дыры в его чёрной шкуре! А нажмёшь возле раны — под пальцами странно клякло.
Одежда чужака не рвётся и плохо режется: проще снять. Вильяра умеет… Быстро! Тёмное, ослизлое пятно на светлой коже — будто гниль на клубне сыти. Каменный клинок вошёл глубоко, застрял и обломился. Не выдернуть, или… Кривясь от отвращения, Вильяра запускает пальцы в чёрное месиво, вглубь, нашаривает отломок и почти без усилия вытягивает из раны. Плоть вокруг расползлась в жижу, и даже рёбра… Скорее убрать всё омертвелое, как сам Нимрин напоследок попросил! Большой целительский набор, увы, не с собой, но и нож сгодится: подарок мастера Лембы, острый, как бритва. И в поясном кошеле имеется кое-что для первой помощи. И песнь очищения ран поможет отделить живое от мёртвого…
Вырезая гниль до здорового мяса, до твёрдой кости, удаляя повреждённую часть лёгкого и кусок остановившегося сердца, знахаркина дочь сама ужасается тому, что и как творит. Но если она верно поняла слова чужака… Охотник давно помер бы: окончательно и бесповоротно, а этот… Да, он так и завис между жизнью и смертью. Аура потускнела, но не погасла вовсе. Там, где Вильяра убирает растравленное, густая кровь тут же застывает в ране, спекается плотной корой. Хорошо: такую прореху в теле толком и не зашьёшь!
Всё. Она сделала, что смогла. Напоследок, заклятьем очищает одежду чужака от потёков вонючей дряни, осторожно продевает его руки в рукава, застёгивает, укладывает… Откуда вдруг уверенность, что чёрная шкура раненому — лучше примочки из паутинного шёлка? Ну, связь-то с ним Вильяра так и не разорвала, потому многое про него понимает как бы изнутри. Не разорвала связь, и теперь уже глупо это делать. Стоило столько возиться, чтобы потом просто взять и добить?
— Малая?
Вильяра сидит на пятках над телом Нимрина. Ноги затекли, значит, давно. Латира, на корточках, рядом. Треплет её по щекам, приводя в чувство… Латира? Кажется, Старый с самого начала присутствовал неподалёку. Стерёг? Да, Вильяру-то сейчас можно брать, как пасущуюся белянку. Дурнота накатывает волнами: полумёртвый чужак, близнец колдуньи по духу, тянет силы. Ещё немного, и Вильяра повалится рядом такой же битой тушкой… Стоило ли? Даже если не стоило, мудрая уже попросту не соберёт себя для разделяющей. А уж на Великую песнь в круге она сейчас тем более не способна. Предупредить…
— Латира, пожалуйста, передай Нельмаре. Мы с Нимрином выпали из общего дела. Пусть он поправит свой расклад.
Латира молчит, смотрит виновато. Или ей показалось? Но как же умелого воина, с мудрым на пару, эдак угораздило: шли на охоту, а стали дичью? Вильяра обязательно расспросит об этом позже, сейчас важнее другое: Нимрину — выжить, ей — уцелеть.
— Старый, ты переправишь нас двоих к Зачарованным Камням? Я надеюсь, Нимрину поможет, как помогло в прошлый раз. А я побуду рядом… Вместо Мули…
Старик не возражает. Он даже не спрашивает, по своему обыкновению, уверена ли она?
— Отведу. И пригляжу там за вами обоими. Спи, Малая, всё будет хорошо, — он берёт её за руку, грустно улыбается: последнее, что видит Вильяра, закрывая глаза.
21.02.2017***
Латира достаточно опытен, чтобы за раз протащить изнанкой сна и Малую, и полутруп Иули. Нет, не к Ярмарочному кругу! Хоть и близко чёрный Камень, хоть и любит он чужака, а слишком много там бродит случайных двуногих, востроглазых да болтливых. Вдруг долетит какой слух до Стурши — тот непременно вернётся, чтобы добить подранка. Сможет ли Латира вовремя перехватить беззаконного колдуна? Один раз уже не смог, хотя и понял примерно, как тому удалось… Нет, лучше заброшенный круг на отшибе. Безопаснее.
У серого Камня, где Нимрин отлёживался в прошлый раз, всё почти без перемен. Иглу стоит, и даже припасы, привезённые Даруной и Нгуной, уцелели: сёстры надёжно зачаровали их от всяческой потравы, но пока не забрали обратно в дом. Могут прислать кого-то, и тоже окажутся лишние глаза. Но один-двое охотников — не толпа с Ярмарки, Латира позаботится, чтобы они не разглядели лишнего. Жаль, круг возле любимого тайного логова — дневной и летний, не подойдёт Иули. А другие места на примете? Слишком давно старик там не бывал, и Вильяру нехорошо уносить из её угодий. Так что, здесь.
Сани возле Камня — лежанку для больного — замело позёмкой, закуржавело инеем. Не беда! Мудрый быстро разметал заносы, вытряхнул шкуры от морозной пыли, просушил и согрел. Уложил рядышком раненого и сонно-обморочную Вильяру: тесно, зато тепло. И вообще, лучше этих двоих сейчас далеко не растаскивать. Угораздило же Малую! Хотя до сей поры у них с Нимрином всё выходило к лучшему…
Латира сам — по молодости, по глупости — рискнул связать себя подобными узами с закадычным другом. Их общий учитель отговаривал, но препятствовать не стал, лишь предупредил кое о чём. Оба на собственном опыте убедились в его правоте, разорвали связь душ и разбежались поскорее.
Под невесёлые воспоминания старик обустроил и защитил от разных превратностей стоянку, приготовил поесть себе и Вильяре, проверил, как Иули? Всё так же. Ясно уже, что, благодаря Малой, слёзы Голкья не убили тёмного сразу. Знахаркина дочь справилась лучше, чем мог бы сам Латира. Но рана глубока и опасна, затянется ли? Прежний Иули хвастал, будто, при некоторых условиях, способен отрастить даже сердце, взамен вырванного. Рука ниже локтя у него однажды отросла, Латира видел это собственными глазами. Но то — рука, а то — дыра в полспины.
Разбудить Вильяру старик не смог: лишь кое-как растолкал, подсунул котелок с горячим и ложку. Малая чуть-чуть похлебала суп и заползла обратно под шкуры. Латира посмотрел-посмотрел… Нет, пока эти двое настолько беспомощны, а Стурши — на воле, тут не то что в Круг, даже в иглу не отойдёшь подремать. Сам виноват, раз позволил беззаконнику ударить и удрать живым: теперь бди!
Ночь перевалила на вторую половину. Ветер с моря тянул сыростью, длинными пальцами облаков стирал с неба звёзды. Латира сидел, привалившись спиной к Камню, потихоньку вбирал силу. Грелся колдовством сам, грел меховое гнездо в санях. Слушал стихии: ещё не успокоились, но близко к тому. Размышлял о превратностях судьбы.
Нельмара так стремился перевалить на Нимрина часть Великих песен, а теперь мудрые отменно справляются сами. Не только без чужака: даже без Вильяры с Латирой. Узнав о случившемся в Снежных Норах, временный глава Совета поступил разумно: призвал всех, кого поначалу отстранил. Слишком молодых или старых, неумелых, слабых, трусливых. Цена ошибки уже не столь высока, как в начале, а для мудрых — для всех и каждого — лучше спеть хотя бы по разу. Пусть общее дело запомнится именно общим, чтобы никто не чувствовал себя ни обделённым, ни особо избранным. Латира достаточно пожил изгоем-неудачником, чтобы не желать такой доли никому. Двое Наритьяр пытались встать превыше всех — погибли сами и едва не сгубили Голкья. Мудрые равны перед стихиями, равны перед охотниками: это закон, и да будет так! А вспомнит ли потом Нельмара, кто подсказал ему верный путь? У хранителя знаний отличная память, он не забудет и того, что подсказка пришла заодно с очень дурной вестью.
Латире и Нимрину нельзя было промахиваться на этой охоте! Старый колдун аж взрыкнул от досады. Повезло ещё: Стурши обломал нож об Нимрина, а то запросто положил бы их обоих… Латире — повезло, Нимрину — наоборот. Не останься клинок в ране, может, не растравило б её так сильно? Лежит теперь горемыка: ни жив, ни мёртв. И Вильяра — в глухом сне… Нет уж, чем рычать на ветер и грызть себя за непоправимое, Латира лучше песенку споёт. Сам он не знахарского рода, но кое-чему выучился за многие зимы и лета…
***
Клочок Тьмы стремится к своему истоку. Имя и память, телесность и воля к жизни — всё это разом осыпалось с него. Ныне он возвращается к своему вековечному первоначалу, готов растворится в нём. Так должно быть, но что-то мешает. Ему нечем больше видеть, незачем, да что такое вообще — «видеть»? Однако он зрит некие нити, пронизавшие… Его нынешнее всё. Он застрял в их сплетении, будто птица в силке или муха в паутине, бьётся, не может вырваться. Образы тех пленённых существ — пустое, отжитое. Однако упругие тяжи, сквозь него и вокруг, остаются грубой и болезненной реальностью, они-то и не дают частице Тьмы кануть во Тьму. А ведь прежде нав Ромига, так его звали, не только ощущал и видел эту паутину. Он умел переплетать её по-своему. Почему сейчас не способен выпутаться и уйти своим путём? Ах, ему стало нечем? Но если он настолько не цел, примет ли его родная стихия? Страшно: вдруг, нет…
А и не надо! Не в этот раз! Благо, белая колдунья сделала всё, о чём Ромига успел её попросить. Мало того: она лежит рядом, делится теплом, тянет его обратно, к живым… А он её, стало быть, наоборот? Сама напросилась… Ещё кто-то ворожит поблизости, оттаскивает их обоих с порога небытия. Спасибо ему, кстати, за этот проблеск сознания. За силу для первого удара сердца, за возможность вздохнуть после долгого — даже для нава долгого — перерыва. Тело, полежав в анабиозе, затянуло самые опасные повреждения, перераспределило ресурсы и начало оживать. Зачарованный Камень рядом: знакомый, щедрый. Больно до слёз, холодно, душно и тошно, а всё равно, хорошо. Живой!
23.02.2017***
Вильяра медленно выплыла из тяжёлого, обморочного сна. Показалось, или Нимрин рядом шевельнулся? То ли, да, то ли, нет, но аура — заметно ярче. Прислушалась: дышит, и сердце стучит. Осторожно, чтобы не потревожить рану, нашарила его руку: холодная, но не ледяная. На пожатие не ответил: либо без сознания, либо бережёт силы. Главное, жив!
Высовывать нос из-под шкур — упускать тепло, ужасно этого не хочется. Вильяра и так слышит, как Старый над ними поёт. Можно ему подпеть, нужно подпеть… Да, не вылезая на холод…
— Малая? Ты там, никак, ожила?
— Оживаю. Вместе оживаем, — от воспоминаний о том, что произошло в Снежных Норах, Вильяре запоздалым ужасом скрутило живот, и выход на мороз стал суровой необходимостью. — Вот не думала, Старый, что меня так придавит…
Первый учитель непременно попенял бы, что она вообще не думает, когда что-то делает и куда-то лезет. Много нашёл бы для ученицы злых и обидных слов: она все их помнит, даже грубый, скрипучий голос ей будто бы слышится. Вильяра как бы слушает его, но не внимает, и о поступках своих не сожалеет. Тем более, учитель не меньше ругал её, когда она задумывалась и медлила. Что бы Вильяра ни делала, как ни старалась, похвалы с него дождаться — что травы зимой. Ну и к щурам его, покойника, мудрые не за похвалу служат, не за почести… Латира знахаркиной дочке давным-давно это объяснил, а сейчас вон помалкивает, смотрит участливо…
Пробежка вниз по склону, до укромной ложбинки, и обратно, к Камню, мудрую здорово взбодрила. Теперь пора позаботиться о Нимрине. Вильяра знает и чувствует, как. Туда, куда она бегала, ему пока не надо. И с раной ничего не нужно делать. Только очень осторожно, под песенку, утоляющую боль, перевернуть его со здорового бока на живот, пока не отлежал себе всё. Убедиться, что от перемены положения не стало хуже. Растереть руки и ноги, расчесать гребешком волосы — удивительно всё-таки, почему у него зимой не растёт подшерсток? Вильяра гладит и перебирает жёсткие чёрные пряди, поёт не умолкая. А ему больно, даже сквозь забытьё — слёзы из-под закрытых век, кожа в испарине. Ещё он мёрзнет, несмотря на согревающую ворожбу Латиры, и это совершенно некстати. Увы, либо тепло жилых покоев, либо сила Камня. Сила для исцеления, конечно, важнее…
— Старый, ты греешь Нимрина, как охотника, а надо больше. Надо сделать ему очень тепло.
— Как скажешь, о мудрая Вильяра. Может, в иглу его? Изнанкой сна, чтобы не тащить через вход?
Ну, да: лаз в иглу узкий, двойным коленом, для тепла. Но тепло там относительное: чуть перегреешь, и стены потекут. Однако можно заколдовать их от таянья. Так и Камень будет достаточно близко, и раненый — в уютном логове. Решили, сделали.
А Нимрин, между тем, начал хрипеть, потом корчиться и кашлять, выхаркивая чёрные сгустки. Сообразно ходу исцеления, но как же, щурова сыть, тяжело и мучительно! Вильяра бережно приподнимала его, поддерживала, гладила по здоровой стороне спины, а над больной вновь и вновь ворожила: вытягивала, выводила наружу лишнее, больное, мёртвое, что не отошло сразу после ранения. С такой помощью — чуточку быстрее и легче, чем самому.
Но всё равно промаялись до рассвета, с рассвета — до полудня, с полудня — до темноты. Вильяра лишь ненадолго позволяла Латире сменить себя, грызла что-то съестное, не чувствуя вкуса, дышала морозом для бодрости, стояла у Камня и возвращалась.
Лишь когда отсветы пламени на снежных стенах стали ярче сумеречной синевы, мудрая, в бессчётный раз укладывая и укутывая тело, обмякшее после очередного приступа кашля, встретила вдруг замученный, но вполне осмысленный взгляд. Даром, что от слабости глаза у Нимрина едва открывались — он ещё и руку её поймал, поцеловал в ладонь. Исчерпал этим свою способность шевелиться, говорить даже не пробовал, однако остался в сознании. Морщился от боли на каждом вздохе, но ни единого стона, и слёзы больше не текли. Живучий, сильный, упрямый. Выжил и будет жить, знахаркина дочь перестала в этом сомневаться. Будет ли здоров, не перекосит ли спину горбом — пока не ясно. Но Вильяра сделает всё, от неё зависящее. В следующий раз будет перекладывать — обязательно разденет, проверит, что там и как с его раной.
И всё же… Чёрный оборотень! Воин! Как угораздило такого получить ножом в спину? Да от того, за кем сам пришёл во всеоружии?
Отведя смертельную угрозу, Вильяра мысленно вернулась к этим вопросам, однако задавать их Нимрину явно рановато. А вот Латире… Позвала старика в иглу, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Старый не кривил душой, не выгораживал себя, рассказывая о неудачной охоте. Да, он — как все они — здорово недооценил беззаконника. Нимрину простительно, он чужак. Простительно было бы Вильяре, любому из молодых недоучек. Но Латире-то все выверты Стурши знакомы!
Да, мудрый тоже умеет стеречь себя, глядя из сна через других двуногих или четвероногих, отчасти даже подчиняя их своей воле. У Снежных Нор беззаконнику явно служила прошмыга, существо своенравное, мало подходящее для таких фокусов, зато зоркое и сообразительное. А может, и Пурна позвал мудрых не сам, а заманил в ловушку по воле Стурши. Очень уж быстро после этого Пурна помер, подозрительно быстро, будто сновидец выпил из него остатки жизни, умножая свои беззакония. Нет, пока Латира не взглянет на тело, не скажет наверняка, так ли это. Всё-таки Пурна тяжело болел. Но со слов трактирщика, у которого на леднике прибавился новый мертвец…
А как же Стурши ударил Нимрина первым и безнаказанно ушёл? Как исхитрился? Ну, Вильяра же сама в миг уходит на изнанку сна. Сложнее бить оттуда, почти не высовываясь, но прицельно. Латира давно этого не делал, однако умеет. Многие из мудрых поопытнее тоже могут.
Латира попросту не ожидал столько мастерства, проворства и наглости в недопосвящённом. Не ожидал! А должен был, зная про Стурши всё, что знает…
Слушая Латиру, Вильяра сперва страшно злилась. И на старика, и на себя, что отправила своего воина на эту поганую охоту. А потом снова поймала тёмный взгляд из-под ресниц — теперь показалось, любопытный — как-то сразу успокоилась. Сказала:
— Ладно, Старый, нечего корить себя. Бывает, и матёрый зверь по белянке промахивается. А тот колдун — вовсе не белянка. Его и Нельмара с Наритьярой боятся. Я думаю, Стурши ещё вернётся за нами за всеми, так постараемся быть готовыми. Научишь меня тем фокусам? Я как раз хочу немного вздремнуть. Как найти и приспособить себе четвероногого стража? Двуногих-то, кроме нас троих, тут нету… Я надеюсь, нету!
— Вот и проверишь. А как? Да так же, как мы зрим иные миры глазами их обитателей. Выверт в том, чтобы не улетать на другую сторону звёзд, не бродить по всей Голкья, а захотеть увидеть себя со стороны.
— Так это же удобнее из призрачного обличья?
— Удобнее и проще. Но призрака заметит любой одарённый, или надо очень мудрёно прятаться. А на белянку или побегайку не обратят внимания. Как мы с Нимрином — на прошмыгу. Правда, Малая, попробуй. Вдруг, у тебя сразу получится? А если нет, хотя бы отдохнёшь. Я-то всё равно караулю, и за раненым пригляжу.
24.02.2017***
Мудрые говорили, Ромига слушал. Интересно, но впрок. Он запомнит, а после обдумает. Под бубнёж голосов проще отвлечься от нудной, выматывающей боли, перетерпеть позывы к кашлю. Хватит уже, полезнее отдохнуть.
Сны. Среди прочего, Вильяра с Латирой говорили о колдовских снах. Для охотников сновидения — куда более весомая часть их жизни и магии, чем Ромига привык. На Земле, в Тайном Городе, в Тёмном Дворе предпочитают жить и колдовать наяву. Кое-кто из сильных магов вообще истребил у себя «примитивную потребность, бездарно сокращающую время бодрствования». Их единственный отдых — медитация. Молодой нав подобных высот не достиг и поспать любил. Сны видел яркие, красочные и вещественные: помнится, даже хвастал этим. А попал на Голкья — словно отрезало. Поначалу Ромига опасался встретить на изнанке сна своего неведомого врага и дремал вполглаза. Позже мудрые усыпляли его и таскали за собою «прицепом», и сам он засыпал крепко, терял сознание, даже почти умер — но никаких видений, кроме странного бреда, будто застрял в паутине. Будто утратил некое ценное умение, гораздо ценнее и важнее, чем какие-то там дурацкие сны. Или то и другое — разные части его утраты, без которой Тьма не узнает его и не примет? Сломанной стреле не место в колчане?
От мыслей таких нестерпимо жутко и худо. Хуже, чем от раны! Аж дыхание перехватывает, и слёзы опять на глаза наворачиваются. Знала бы Вильяра, какой редкий и ценный ингредиент для зелий пропадает зря, попусту впитываясь в шкуры…
Стоп! Естественно, Тьма не приняла того, кто не завершил свои дела среди живых и, при том, в состоянии выжить. Да, Ромигу многое удерживает в мире: в его родном, а теперь и в этом. Паутина — логичный и внятный образ, чего уж проще! А что же он такое, якобы, особенное умел? Оклемается немного, разберётся. Главное сейчас — правильно дышать, следить за соразмерностью напряжения мускулов, направлять нервные импульсы, ток крови и магической энергии к местам повреждений. Заживление такой раны — тяжкий и кропотливый труд не только для целителей. Это эрлийцам он мог бы сдать себя со всеми потрохами и забыться под «пыльцою Морфея», а назавтра встать с койки здоровеньким, подписать счёт и уйти. Вильяра хороша, но не настолько. Чтобы не учить её потом перекраивать рёбра и мышцы, следи за собою, нав, неустанно! Держи себя сам!
Лёгкая, тёплая рука Латиры на затылке, и то ли в ушах, то ли прямо в голове звучит песнь, которой старик утешал и успокаивал Мули, потерявшую отца. Зоркий, сообразительный! Заметил и понял, что раненого корёжит не только от боли. Досадно, что эта помощь сейчас — тоже не лишняя. Но раз уж не лишняя, то принимается с благодарностью, и хорошо бы эту благодарность проявить зримо. Ромига приоткрыл глаза, попробовал улыбнуться — губа треснула.
Жажда донимает. Пожалуй, воды уже можно, и сейчас он попросит…
***
Жизнь белянки проста: кормись и берегись хищников. Весной прибавится ещё одна забота, да до весны ещё попробуй, доживи… Мысль слишком велика для маленькой пушистой головёнки, и задремавшая колдунья недовольно морщится, потеряв полноту ощущений незамысловатого, но яркого чужого бытия. Она отбрасывает лишние мысли и возвращается. Зыркает по сторонам, быстро-быстро роет снег твёрдыми острыми коготками, опускает в него мордочку по самые глаза, скусывая горьковато-терпкие на вкус почки зеленохвойника. Старается дорыться до шишек с семенами, но они глубоко в снегу, а снег плотный, не занырнёшь в него — надо раскапывать, оставляя на поверхности толстый уязвимый задок. Выше по склону снег выдуло ветром. Кусты торчат почти целиком, и шишки на них, кажется, пока не расшелушены. Опасно отбегать далеко от норы, но кричавки уснули, четвероногие хищники на эту гору ходить не любят, а двуногие… Двуногие засели в своей круглой берлоге-сугробе, и дела им нет до пасущейся поблизости белянки.
Точно? Заскочить на бугорок повыше: осмотреться, послушать, понюхать воздух. Точно! Никого, кроме таких же белянок ниже по склону и пары зверей: совсем далеко, в долине. Скорее к шишкам, пока никто до них не добрался! Стремительными бросками-перебежками, от куста к кусту: чем выше, тем больше еды, и вкуснее она. А уж какие лакомства прячут двуногие у себя в берлоге…
Белянка — не прошмыга, которая из любопытства лезет всюду, и даже иные заклятья ей нипочём. Белянке для счастья хватило бы почек и шишек, которых тут, правда, хоть заешься! Это Вильяра нарочно подманивает, по слову Латиры: «увидеть себя со стороны». Неожиданно трудно быть белянкой со всеми её повадками, нуждами, страхами — и в то же время держать в памяти цель беспорядочных шныряний от куста к кусту, настойчиво и терпеливо подводя своего соглядатая ко входу в иглу.
Свет огня пугает белянку, а запахи съестного манят. Замереть столбиком, принюхаться, прислушиваться, подбежать чуть ближе. В логове никто не шумит, и любопытство, наконец, пересиливает страх. Проворные лапки ступают по утоптанному снегу тихо-тихо. Нора у двуногих широкая. Нырнуть в неё, пробежать вперёд: с готовностью в любой миг развернуться и дать дёру. Выскочить из углубления лаза на ровное место — та же тишина, ровное дыхание троих. Лежат, спят, не шевелятся. Жарко в берлоге, будто летом. И наивкуснейшая еда, орешки, рассыпаны прямо на полу! Странно даже… Поскорее набить защёчные мешки и удрать…
Белянка потянулась к первому ореху — что-то рухнуло ей на загривок, вцепилось в шкуру, вздёрнуло вверх с громовым рыком:
— А вот и суп к нам пришёл!
Она истошно завизжала, извиваясь на весу, брыкаясь всеми лапами, щёлкая острыми зубами, но так и не дотянулась до ухватившей за шкирку руки. Двуногий поднял её повыше, встряхнул:
— Эх, Малая, где ты видала таких буйных белянок? Можно подумать, она бешеная, в суп не годится.
Колдунья подскочила, просыпаясь. Сердце стучало под горлом, будто саму её сцапали и собрались жрать. Злобно уставилась на Латиру, который держал на весу и разглядывал её незадачливого четвероногого соглядатая. С пробуждением Вильяры их связь разорвалась, и теперь белянка вяло обвисла, прикинулась дохлой, как все они, пойманные.
— Жирненькая. Камень отпугивает хищников, вот и отъелась тут в безопасности. Хороший суп будет. Лучше, чем из мороженой рогачины.
— Латира, пусти! — голос сорвался на рычание.
Зловредный старик нарочито медленно потянулся второй рукой — будто свернуть добыче шею. Вильяра глубоко вдохнула и выдохнула, с трудом избавляясь от морока. Спросила, уже спокойнее. — Старый, ты в самом деле собираешься лить кровь у Камня? Тут даже двадцати шагов нет. Нехорошо.
— Правда твоя, Малая, нехорошо. Да и неохота по темноте возиться, разделывать. Захотим, утром наловим, — Латира развернул пленницу мордочкой к выходу, опустил в лаз и слегка подпихнул сзади, чтобы отмерла. Кинулась прочь — только пылью снежной из-под коготков плеснуло.
— А Нари… Учитель велел бы мне отнести её подальше от Камня, убить и съесть сырьём. Чтобы я ни на миг не равняла себя с дичиной. И не жалела существо, с которым была связана.
Латира вздохнул, улыбнулся:
— Со связью, Малая, ты в самом деле чуток переборщила. Вот смотри: Иули твой лежит. Вы срослись с ним гораздо прочее и глубже, чем ты с этой белянкой. Она-то убежала и всё позабыла, и ты её в другой раз вряд ли узнаешь. А твоему близнецу по духу сейчас очень больно. Однако ты, не раздумывая, загораживаешься от его боли. Не пускаешь её в себя. Знаешь умом всё, что нужно знать о самочувствии того, кого лечишь. Но не страдаешь вместе с ним, и это правильно! Твоя мама, знахарка, умела это и тебя научила.
— Да, иначе б мы не выжили, — скрипнула зубами Вильяра. Охватила себя за плечи, помолчала, прикрыв глаза. Говоря, имела в виду себя с матерью и поветрие в доме у Синего фиорда. Но про Снежные Норы так сказать — тоже правда будет. Не спасла бы она Нимрина, кабы не суровая материна наука. И сама бы… Кто знает…
— Прости, Малая, что разбередил дурную память.
— Да что уж теперь, всё прошло… Хочешь сказать, я умею то, что нужно, только в ход пустить не догадалась? Мне в этой белянке было так забавно и любопытно, так легко… Пока ты не сцапал! Тут уж я не успела загородиться от её испуга. Но со мной бы ничего страшного не случилось, даже если б ты её придавил. Поганый сон, и только… Хуже, ум в какой-то миг стал совсем беляночий. Орехи на полу — это ж такая явная приманка! А я не сообразила сразу, не увела соглядатая прочь. Так торопилась скорее набить защёчные мешки, — Вильяра хлопнула себя по щекам и вдруг расхохоталась, до слёз.
27.02.2017Латира смеялся вместе с ней. И даже Нимрин улыбнулся, на их веселье глядючи. А потом вдруг спросил, безмолвной речью: «Вильяра, скажи, а почему нельзя лить кровь у Камня?»
Вот уж озадачил! Закон так крепко засел в уме, с первых детских шагов на порог дома, что любознательная Вильяра всего лишь уточняла у своего учителя края дозволенного. Первый раз, когда он пролил её девичью кровь даже не у Камня — внутри круга. Поганое воспоминание потянуло за собой всякую другую муть. Колдунья раздражённо фыркнула:
— Потому что нельзя! Нимрин, ты у нас разучился говорить вслух?
«Не разучился. Не хочу сбивать дыхание. А всё-таки, что будет, если? Я же не просто так спрашиваю. Я кашляю. Из меня выходит изменённая кровь. Если тут нельзя…»
— Тебя убивали в другом месте, это главное. Такая кровь уже не считается. Даже если подранок дополз до Камня и умер… Хотя… Старый, может, ты знаешь больше про круги и кровь? Объясни чужаку, почему возле Зачарованных Камней нельзя охотиться и сражаться? Почему круг, осквернённый смертью, запечатывают на двадцать лун? Меня учили, будто от крови, а вернее, от смертоубийства, Камни дичают, нрав их становится дурным и непредсказуемым. Могут напитать большой силой, могут отобрать всю до капли, а то и вовсе лишить дара. Могут заморочить и завести, куда бешеная кричавка не летала, голодный зверь не забегал. А в старых сказках сказывают про злые бродячие Камни-алтари, жадные до жертвенной крови. Кто прикоснётся к ним, того сведут с ума, сделают своим слугой, беззаконным перевёртышем, убийцей и живоедом. А сами они — сегодня на одном холме, завтра — на другом, а то вовсе нырнут вглубь Голкья, и не найдёшь их. Но в угодьях Вилья такая погань не водится, я бы знала. Даже если не от учителя, он многого мне не досказал, то от кого-нибудь из охотников.
— Не зарекайся, малая! На Нари Голкья диких Камней искони было мало, и мудрые ловили-запечатывали их старательно, на совесть. Но вряд ли совсем извели. Теперь, когда Наритьяры своим примером раззадорили всех, жадных до беззаконной силы…
Латира запнулся, будто что-то вспомнил. А может, услышал чей-то зов и отвечал безмолвной речью. Подождав немного, Вильяра спросила:
— Старый, а откуда те бродячие алтари вообще взялись? Сколько нужно поливать Зачарованный Камень кровью, чтобы у него завелись подобные привычки? И какой мудрый допустит у себя в угодьях такое беззаконие?
— Поливать нужно долго, а в наше время никакой мудрый не рискнёт заколоть даже единственную жертву. По крайней мере, в здравом уме! Об этом не рассказывают, этим песням и обрядам больше не учат. О многом запретном я сам слышал лишь краем уха. От моего учителя, от Нельмары, от тех же неудобь поминаемых Наритьяр. Там, сям, помаленьку. Слышал, будто в додревние года, когда кругов ещё не умели ставить, а только одинцы, тогда Камни частенько поили жертвенной кровью. Одарённый своей рукой убивал у Камня что-то живое и получал больше силы. Для обыденных нужд охотникам хватало мелкой дичи, вроде твоей белянки. Но во дни неспокойных стихий особо избранные колдуны клали к Камню и шерстолапов, и зверей, и даже двуногих. А зарезав на Камне другого одарённого, колдун мог разом обрести великое, по тем временам, могущество. Примерно, как мудрый после круга. Кстати, мудрых тогда ещё не было. Колдуны, не закалённые стихиями посвящения, дурели от крови и силы. Большинство из них быстро и страшно дичали. Жили эти бешеные не дольше, а меньше других охотников. Обычно в день низкого солнцестояния новый колдун приносил в жертву старого, чтобы послужить своему дому или клану и в свой черёд умереть. По преданию, первый Совет мудрых основали одиннадцать сильных колдунов, которые сохранили более-менее здравый рассудок и всякими правдами-неправдами избегали ежегодного жертвоприношения. Подробностей уже никто не помнит, даже Нельмара и старейшие. Эти одиннадцать, со учениками, ещё приносили кровавые жертвы, но уже искали, как получить великую силу иначе. Не скажу, сколько поколений минуло, пока нашли. Пока могущество мудрых, их долгая жизнь, их безупречное служение кланам убедили одарённых Голкья, что этот путь — верный. Ещё немало снегов выпало и сошло, прежде чем любое кровопролитие возле Зачарованных Камней объявили беззаконием, а жертвы стихиям сохранились лишь в страшных сказках.
— То есть, предшественники мудрых вынуждены были приносить жертвы, потому что у них не было правильного посвящения и кругов?
— Примерно так, Малая.
— А сейчас-то зачем? У нас же всё это есть?
— У нас с тобой — да. А у таких, как Стурши?
— Думаешь, он…
— На самом деле, не знаю, — пожал плечами Латира. — Есть много способов приумножить своё за счёт чужого, присвоить колдовскую силу, дар, жизнь. Не все они беззаконные, но все — на краю. Кстати, самые изощрённые способы изобрели не древние колдуны, а те из мудрых, кому не доставало своего. Иногда нам не хватает на самые благие цели, ради клана. И жертва готова идти в круг добровольно. И даже не вполне жертва: никто никого не убивает. Все эти ключи: они взялись именно оттуда, понимаешь? А лёд тонок. Например, один мудрый приневолил в круге девицу, напугал и обидел — получил через неё очень много. Стал впредь так поступать и других учить. Ученик, на него насмотревшись, испробовал. Понравилось. Захотел ещё больше. А кто-то под ним однажды возьми да умри. Или не однажды. Очень уж тот мудрый переменился, и круги у Наритья сильно чудили. Помнишь ту историю с вулканом? Я ведь про Среднего нарочно узнавал в доме, где он вырос. Расспросил одного старого знакомца. Посвящали-то очень спокойного, рассудительного и добродушного парня, откуда потом что взялось?
28.02.2017***
Дикие Камни, жертвоприношения, как интересно… Ромига и прежде подозревал, что у Голкья — богатая история. Археолог Роман Чернов занудно уточнил бы: какая такая история? Источники — где?
Да, нав ни разу не встречал в этом мире ни малейших следов письменности. Рисунки на стенах в доме Лембы видел, и даже примитивное подобие чертежей, и отменного качества планы местности, и замысловатые, больше похожие на орнамент, календари. Охотники умели считать на пальцах и на счётных досках, умели записывать числа, но почему-то даже не пытались зафиксировать речь. Или Ромига пока не сталкивался? Он решил, что разъяснит этот вопрос позже, и если мудрые ведут что-то вроде летописей, обязательно до них доберётся.
Пока же заботы его — простые и сугубо телесные. Например, перевернуться с живота на бок: наконец-то, он сумел это сам. А вот чтобы размяться и потянуться, как следует, нужна помощь. И будет очень неприятно, однако он вытерпит…
***
Чёрная капля набухла. Повисла. Оторвалась. Долог ли полёт с низкого — рукой достать — пещерного потолка? А перед Стурши вся жизнь промелькнула… И погасла, стоило капле долететь. Он всё-таки ждал боли, возможно — холода или жара, а дождался лишь пустоты там, где только что билось, замирая от ужаса, его сердце. Сияние изнутри быстро меркло — или у него темнело в глазах? Но распяленный на камне колдун ещё видел, как набухают, срываются и падают вниз новые капли. Как тени с потолка перетекают... Заполняют… Уже последний страх ушёл: все чувства Стурши занемели, как прежде тело. Скорее всего, он умер, но почему-то сохранил способность сознавать происходящее. Тени выпили свет, растворённый в его крови, и насытились. Пещера вновь погрузилась во тьму. Песнь, звучавшая долго-долго, умолкла, и тот, кто пел, не издал больше ни звука. Вездесущие запахи… Странно, кажется, их в этой пещере не было изначально. Ничего не осталось: зримого, слышимого, обоняемого, осязаемого, ощутимого магическим чутьём. Лишь время текло дальше, и Стурши был здесь, в этом чёрном нигде. Его всё сильнее тяготила пустота, всё невыносимее. Как странно, противоестественно, мучительно: он есть, а больше ни-че-го…
Голос, живой голос, он слышит голос! Радость, и не важно, какие слова тот произносит… То есть, важно, ему же велят слушать, иначе так и оставят во тьме и тишине, наедине с ничем!
— Слушай меня, тень! Слушай и внемли! Ты — Стурши!
Ну, да. Зачем напоминать, он же прекрасно помнит себя? Но пусть голос говорит, что угодно! За это великое счастье — слышать живые звуки — Стурши готов стерпеть любые глупости.
— Я — твой хозяин. Моя воля — твоя воля. Твоя сила — моя сила. Твой облик, разум и память — да останутся при тебе.
Стурши, не раздумывая, повторяет следом:
— Я — Стурши. Ты — мой хозяин. Твоя воля — моя воля. Моя сила — твоя сила. Мой облик, разум и память остались при мне.
Он сказал это вслух, да?
Стурши помнит нож, вспоровший его. Помнит руки, ломавшие рёбра. Странно, как после этого получается говорить? Дышать? Но вместе с собственным голосом возвращаются ощущения тела: целого, ни к чему не привязанного, только до полусмерти замёрзшего. Он лежит на боку на жёстком, сыром, холодном, бугристом… На каменном полу первородной пещеры… Сквозь веки пробивается слабый, дрожащий свет…
— Эй, Стурши! Ну ты и забрался! Еле нашёл тебя! Просыпайся, давай! Ещё и одежду всю где-то растерял, и светильник…
— Скундара? Ты? Какого щура?
— Вот и мне любопытно, какого! Может, я переборщил с пряностями, но не думал же, что тебя с них так развезёт, да ещё на приключения потянет! Как ты шею не свернул и не замёрз? А ну, вставай!
Стурши быстро, покорно поднимается с пола, хотя затекло у него всё. Шипит сквозь зубы, судорожно зевает, дрожит от холода. Его одежда бережно сложена в дальнем углу пещерной залы… Той самой? Ужасно похожа, только ни плоского камня-алтаря, ни чёрных зверей на потолке. Друг возится со вторым светильником, найденным возле стопки одежды, а Стурши под стук зубов внимательно ощупывает и осматривает себя. Пара свежих синяков, шишка на темени, ссадина на коленке — законная добыча путешественника по диким пещерам, а более ничего. Он ведёт рукой по груди, по животу, вдавливая пальцы в кожу почти до боли. Бьётся внутри сердце, голодно урчит желудок: всё, как обычно.
— Стурши, ты чего застыл столбом? Дурман из тебя не вышел? Вот же островная кровь! Мне с марахских травок только весело стало, а тебя до сих пор корёжит. Спеть тебе, что ли, для прояснения рассудка? А ну, одевайся, и пошли отсюда!
Штаны, куртка, сапоги, пояс — всё ледяное, волглое и тяжёлое от пещерной сырости. Но одетому всё равно проще согреться. Стурши трясёт головой: слишком странные в ней бродят мысли. Лучше бы не произносить вслух того, что неудержимо рвётся на язык — но он почему-то не в силах смолчать:
— Представляешь, Скундара, что мне приснилось?
Заинтересованный взгляд и поощрительное:
— М-м-м?
— Будто ты принёс меня в жертву на древнем алтаре. Будто пещерные тени пожрали мои потроха, а потом я принёс тебе присягу. Такое яркое наваждение, до сих пор не по себе!
Хищно блеснули в сумраке пещеры зрачки и зубы, а миг спустя — знакомый кривой нож показался в руке Скундары. Мелькнул и скрылся. Пока Стурши хлопал глазами: было, не было? Друг подошёл вплотную, взял его за плечи, уставился в лицо.
— Удивительно, что ты помнишь… И ты не смолчал, значит, ответил на мою невысказанную волю. Мне же любопытно, да… А скажи-ка мне, Стурши: было ли тебе больно?
Колдун ответил, даже не подумав, желает ли он продолжать этот бредовый разговор? Говорить ли правду?
— Нет.
— А страшно?
— Да. Мне показалось, я умер от ужаса.
— А злишься ли ты на меня? Или, может, обижен моим вероломством?
Стурши внимательно прислушался к себе и с удивлением отметил вслух:
— Нет, Скундара. Я не зол и не в обиде. Хотя должен! Если ты, правда, сделал со мной такое. Если не померещилось мне с твоих поганых травок. Я и за травки на тебя сердит бывал, ты же помнишь. А сейчас — нет.
— Хорошо. Очень хорошо, Стурши, — друг стиснул его плечи крепче, в зрачках полыхали грозовые огни. — А теперь забудь про жертвоприношение и присягу. Ничего такого с тобой не было. Тебя повело с марахских пряностей. Ты заплутал в пещере, уснул, чуть не замёрз, пока я разыскивал тебя, дуралея…
— Скундара, да провалиться тебе с твоей дурман-травой! Что ж меня до сих пор-то с неё так шарахает! Помню, ты сказал, пойдём отсюда. Почему мы до сих пор здесь?
— Да потому что я никак тебя в чувство привести не могу! Держи светильник и пошли. Пока ещё выберемся...
Путь долог и не прост. Первородная пещера — совершенно не то, что вырубленный в теле Голкья жилой дом. Холод: пронизывающий, хуже мороза наверху. Сырость и сквозняки. Ни единого шага по ровному. Щели, в которые нужно протискиваться, пресмыкаясь, подобно выползку. В этой пещере хотя бы грязи мало: вешние потоки приносят сверху песок, а не глину. Стурши пробирается следом за другом и удивляется, как глубоко залез. А главное, зачем?
Друг бросает, не оборачиваясь:
— Стурши, мы сейчас поднимемся, и я покормлю тебя… Обещаю, больше никаких хитрых приправ! Немного отдохнёшь и уберёшься отсюда, как пришёл: изнанкой сна. Я не хочу, чтобы тебя видели в моих угодьях.
Колдун покладисто отвечает:
— Да, я помню: мы с тобою, для всех, друг друга не знаем.
— Слушай меня дальше! Ты не вернёшься на Ярмарку у Вилья и куда-либо на Нари Голкья, нечего тебе там ошиваться. Ты перестанешь преследовать мудрых Наритьяру, Латиру, Нельмару, Вильяру. И в угодьях Наритья тебе тоже совершенно нечего делать. Вообще, ты оставишь месть кому-либо из своих знакомцев.
Стурши внимает. Вчера заспорил бы, или просто пустил пожелания друга мимо ушей. Но сегодня ему него возразить даже в уме, да и не хочется. Колдун отмечает это, как мимолётную странность, и тут же забывает, ожидая от Скундары продолжения.
— Твой путь — в угодья Альди. Ты бывал там?
Стурши пожимает плечами:
— Давно и не долго.
— Это хорошо, значит, ты не успел там сильно нагадить. Или успел?
— Нет, меня там не запомнили. Только со старым Альдирой мы знаем друг друга в лицо. Он помогал Ульдаре… Когда эта кричавка драная ловила меня и наказывала.
— Отлично!
— Что отлично?
— Замечательно, что вы с мудрым Альдирой знаете друг друга в лицо, и у тебя есть свой, выстраданный интерес: убить его.
Колдун искренне удивляется:
— Мы же договорились не трогать никого, кто поёт Великие песни? И оставить месть всем моим знакомцам?
— Уточняю: не трогать никого, кроме тех, на кого я укажу. Альдира… Впрочем, не важно, тебе незачем знать. А сделай-ка ты, друг мой Стурши, так, чтобы мудрый Альдира не вышел из круга. Если же он сорвёт Великую песнь и перевернёт половину угодий, это будет совсем здорово. Ты понял меня, друг? Сделаешь?
— Я постараюсь, Скундара.
Друг резко обернулся, сверкнул глазами зло и удивлённо:
— Стурши, что значит, «постараюсь»?
— То и значит! Я не хочу тебе врать… Вернее, не могу… А вдруг, я пообещаю и не сделаю? Я ни разу не убивал мудрого, поющего в круге, и пока не придумал, как так исхитриться. Зачарованные Камни защищают, и тем надёжнее, чем сильнее ворожба. Великий учил меня многому, но не всему. Ты — сам из мудрых. Если у тебя есть мысли, или ты что-то знаешь, посоветуй, а?
— Ладно, Стурши… Слушай меня внимательно.
21.04.2017***
Боль — удел живых. Обычно она враг, но может быть и союзником, Ромига знает это давно. Неприятно? Ещё как приятно: со всей остротой ощущать себя живым! До искр и тумана в глазах, до эйфории… Стоп! Если позволишь сознанию уплыть на этих волнах, уже не отличишь боль, которая на пользу, от той, что во вред.
Вильяра — понятливая. Ромига легко объяснил ей, в каких упражнениях нуждается, но не может пока делать сам, и теперь она играла им, будто тряпичной куклой: гнула, скручивала так и эдак, тянула за конечности. В должной мере плавно, медленно, осторожно. Уверено и безжалостно… Нет, отчаяние от собственной беспомощности — не впрок. И ярость — не к месту. Он сам попросил, и так надо. Вильра — лучшая помощница. Чуткая как… Если не смотреть на неё, легко представить, будто оказался в руках собственного двойника. Если сфокусировать взгляд… А не слишком ли ярко разгорелись чужие серебристые глаза? Розовый язычок облизнул влажно блеснувшие клыки…
— Эй, охотница, не смотри на меня, как на еду. Отравишься!
— А вот ты, Нимрин, и вслух заговорил! Раздышался? Раздумал идти к щурам?
Хотел ответить, что да, и не дождутся. Хватанул воздуха — резковато, не в такт — прострелило, опоясало, свело судорогой рёбра вместе с диафрагмой, только захрипел сквозь зубы. Вильяра вдвойне осторожно довершила начатое движение, заглянула ему в глаза и запела. Магия, облечённая в звуки, постепенно уняла боль до терпимой. Перед разминкой Ромига нарочно просил целительницу не глушить ему никакие ощущения, но сейчас был ей очень благодарен. «Хватит пока. Уложи меня ровно, отдохну. Спасибо тебе».
Лежал навзничь, глядел в потолок сквозь ресницы, чувствуя себя чем-то вроде медузы на песке. Искалеченный дух, дырявая память, раненое тело. И по крайней мере, последнее повреждение — заслуженная расплата за самонадеянность. И от стыда не сдохнешь, раз уже не сдох от обсидиана в сердце: Тьма не взяла. И жить-то хочется. Пустота небытия, которой он успел отхлебнуть и распробовать, задним числом теперь страшит до озноба.
А колдунья снова заглядывает в глаза, гладит по лицу, по волосам, что-то ласково мурлычет. Ей его исцеление тоже обошлось не дёшево. А он только и может сейчас, что улыбаться… И выздоравливать побыстрее! «Я отдохнул. Продолжим.» «Уверен?» «Да.» «Нет, Нимрин! Ты боишься и спешишь. А ещё будто наказываешь себя. Не надо так! Ты быстро поправляешься. Быстро и хорошо, я вижу, слово целительницы. Наберись терпения! Я рядом, я буду с тобой, пока вылечу тебя, пока поставлю на ноги…»
Он ловит миг, когда её шершавая ладошка касается губ, и целует. Мечтает поскорее оклематься достаточно, чтобы пойти со своей колдуньей в круг. Возможно, завтра или послезавтра… «Вильяра, сколько дней ты меня лечишь?» «Ночь, день, вторая ночь.» А ему в полузабытье показалось — дольше. И всё же следует прояснить один момент, пока не ткнули носом: «Нельмара. Помню, мы с ним договаривались. Я сильно вас всех подвёл?» Вильяра отвечает спокойно, без малейшей заминки: «Хранитель знаний рассчитывал на тебя, но мудрые справляются сами. Латира говорит, так даже лучше, и я ему верю. Если ты можешь сейчас слушать стихии, убедись и успокойся. Всё хорошо, Нимрин. Всё будет хорошо.»
Ненадолго отвлечься от непорядка в собственном теле — вовне. Ночь плывёт над Голкья, глубокая ночь на ущербе луны. Тьма в такие ночи закономерно сильна… Ой, нет! Сегодня Тьма нарочито, неестественно сильна. Тьма сыта и довольна, словно обожравшийся хищник. Равновесие не просто восстановили — кто-то заметно качнул его в другую сторону, и это сделал, совершенно точно, не полуживой нав. Хотя ему с того хорошо: быстрее выздоровеет. Но в целом — ситуация кажется тревожной. Кажется? «Вильяра, скажи, а сама-то ты их слушаешь? Ты не замечаешь ничего странного?»
***
Нимрин бы не сказал, Вильяра не заметила! Мудрую учили каждый миг её жизни слышать воздух и воду, лёд и пламя, камень и зелень. Но что поют миру старшие, изначальные стихии — обычно не важно, слишком всеобъемлющи их голоса, неизменно-размерены шаги. Поганец Средний разбередил Свет. Волей-неволей пришлось восстанавливать равновесие, петь Великие тёмные песни. Ярче Свет — глубже Тени, таков закон. Но без постоянной привычки трудно следить за тем, что прежде не нуждалось в присмотре. Вот и прокараулила… Что? Что-то.
— Мудрый Латира, ты спишь?
— Уже нет, Малая. Что случилось?
— Не знаю, Старый. Тени как-то разом набрали силу.
Старик послушал, а после ругнулся щурами на десять колен, зло и замысловато, чего за ним обычно не водилось.
— Старый, что? — требовательно переспросила Вильяра.
— Хочу ошибиться… Но не знаю другого способа напитать одну стихию, не затронув остальные. Кажется, какой-то выползков выкормыш спел над алтарём-камнем песнь Повелителя Теней. Да кто ж таких недоумков в мудрые напосвящал! Чтоб его щуры наизнанку вывернули да присолили!
Вильяра невольно, совсем по-детски, расширила глаза и прижала ладони к щекам. Она слишком хорошо помнила сказки про Повелителя Теней и его зачарованных слуг: жуткие и увлекательные. Слушать — заслушаешься, а вот в жизни… Нет, после Великих песен, после поединка воли с Наритьярой Средним мудрую Вилья мало что могло напугать всерьёз. И в тех же сказках, Повелитель Теней был никак не страшнее Солнечного Владыки. А самое ужасное, самое смертельное — их схватка — уже миновало Голкья: Средний мёртв. Кто бы сегодня ни зачернил лицо сажей и ни встал над древним алтарём, он не успел набрать много силы. И не успеет, мудрые быстро отыщут в своих рядах перевёртыша… Если только он из мудрых! А кто ещё достаточно силён и дерзок, чтобы рискнуть?
— Старый, а вдруг это Стурши?
— Мы с Нельмарой как раз говорим об этом. Погоди, Малая…
21.04.2017 +***
Скундара смотрел на приятеля, сосредоточенно уплетающего мясо, и не мог отделаться от неуютной раздвоенности. Вроде бы и забавно, смеху ради, приказать Стурши что-нибудь унизительно-нелепое. В очередной раз убедиться в своей власти над колдуном, который даже перед Великим Безымянным склонял голову из приязни и уважения, а не с перепугу, как прочие. Отныне и навсегда дерзкий Стурши — подвластная Скундаре, покорная тень. Сила недопосвящённого очень пригодилась Скундаре в круге, где молодой мудрый, обмирая от страха, спел свою первую Великую песнь. Но спел же! Смог! Значит, дело того стоило! А справился бы он сам, без изуверского обряда? Теперь уже не узнаешь, и это досадно. Ещё нет-нет, а подташнивает от тупого, безрассудного послушания Стурши. Кажется, лучше бы лихой дружок просто околел на алтаре, пополнив стаю бессловесных пещерных теней. Вот зачем было призывать его обратно? Альдира… Да провались этот Альдира к щурам сам собой! Ничего он не заметит, а заметит — так молодого, неопытного соседа заподозрит последним. Может, отвести тень обратно и развоплотить? Вроде бы, для этого достаточно приказа…
Стурши резко вскинул голову, поймал взгляд мудрого, и ярко-синие глаза плеснули чернотой.
— Не изгоняй меня, о повелитель, я тебе пригожусь! — кривая ухмылка-оскал, упрямый напор в голосе. Так похоже на прежнего, живого Стурши, и вопреки всем предостережениям, Скундару это радует. А тень продолжает говорить. — Если ты передумал убивать Альдиру до смерти — давай, не будем. Тебе же хватит, чтобы твой матёрый сосед на несколько дней застрял в круге? Следы развеются, и никто ничего про тебя не узнает. Правда?
— Я же приказал тебе всё забыть!
— Что забыть? — Стурши вскинул брови. — Забыть, что ты — мой хозяин и повелитель?
Скундара опешил от такой наглости зачарованного, но ту же взял себя в руки и быстро ответил:
— Нет! Обряд забыть!
Стурши рассмеялся, будто славной шутке.
— Я не помню никакого обряда и вспоминать не хочу. Я служу тебе всем, что у меня есть, о мой повелитель. Я помню, что раньше было иначе, и не знаю, почему стало так. Но мне всё равно. Мне нравится, как сейчас. Так что же с Альдирой? Убивать? Не убивать? Чего ты хочешь?
Вопрос вопросов! Сундаре показалось, его мысли и желания засновали туда-сюда, будто кричавки над падалью. Но мудрого всё-таки учили собираться. Он подумал и выдавил из себя почти уверено:
— Путь Альдира застрянет в круге… Да, пусть он там хорошенько застрянет. Пусть это случится поскорее. И пусть он догадается, что это устроил ты, Стурши, но не поймёт, что ты теперь — тень! Никто, кроме меня и тебя не должен знать о твоей новой природе. Ты понял меня?
— Да, я буду хранить нашу тайну, о мудрый Скундара. Ну, что, я пошёл?
— Иди. Если что-то помешает тебе исполнить мой приказ, шли мне зов в любое время дня и ночи.
— Надеюсь, если понадобишься, ты будешь не в круге, — фыркнул Стурши, без спросу пряча в мешок недорызенный кусок мяса. — До встречи, Скундара, Повелитель Теней… Вот же нас с тобою угораздило! Обхохочешься!
Стурши исчез, как умел, мгновенно, но смех его несколько мгновений эхом метался по тайному убежищу Скундары. Мудрый недовольно тряхнул головой и вытащил из поясного кармана чёрный жертвенный нож. Погрел в ладонях полулунное лезвие, провёл пальцем по острию — как всегда, удивился, порезавшись. На вид грубоватая поделка из чёрного сланца казалась безнадёжно тупой. Она и не резала ничего, кроме живой плоти, да не кого попало, а лишь разумных: Скундара проверял не раз. Ещё весной нашёл древний «улу» на речной отмели, зачем-то подобрал, таскал с собой, заботливо поил своей кровью, никому не показывал…
Продолжение: chorgorr.diary.ru/p212615649.htm
Автор: chorgorr
Персонажи: нав и местные
Категория: джен
Жанр: драма, ангст, экшн
Рейтинг: R
Канон: практически оридж, «Тайный город» где-то очень далеко за кадром
Краткое содержание: В холодном мире Голкья одна за другой оживают самые странные и страшные сказки. Неуёмные пассионарии расшатали давно устоявшийся порядок, попрали закон и обычаи. Выйдет ли из этого что-то хорошее, или все перемены — к худшему? Пока мудрые спорят о нужности и цене прогресса, охотники — зимуют зиму, наву Ромиге хорошо бы решить свои личные проблемы и вернуться домой живым.
Предупреждения: попаданец, амнезия, ксенофилия, каннибализм, смерти второстепенных персонажей.
Всё вместе на Фикбуке: ficbook.net/readfic/5216239
На Самиздате: samlib.ru/editors/h/holinadzhemardxjan_t_j/ten_...
06.02.2017***
Тихий, вкрадчивый голос звучит скорбью и укоризной:
— Это была твоя последняя ошибка, Стурши! Помнишь, о чём мы с тобой договорились? Помнишь? А ну, посмотри на меня! Я же знаю, что ты проснулся!
Глаза открывать не хочется, отвечать — тем более. Угораздило же его, осторожного и хитрого, так безрассудно сунуть голову в силок! Довериться старому другу, не распознать зелье глухого сна в такой изумительно вкусной пряной похлёбке! А теперь голую спину леденит камень, пещерный сквозняк гонит мурашки по коже, руки и ноги растянуты ремнями так, что не только шевельнуться — дышать трудно и больно.
Нет, кабы не зелье, никакие ремни не удержали бы Стурши. Но тот, кто угостил его и связал, слишком хорошо знает удалого колдуна. Стурши тоже уверен был, что знает своего собеседника, и напрочь не понимает теперь, к чему всё это? С Великим было ясно: он любил злые забавы. Этот — известно, не любит…
— Я помню наш договор, и я его соблюдаю, — угрюмо цедит Стурши сквозь зубы. — Все мудрые живут, пока поют свои Великие Песни. Пусть ещё побоятся, предатели, подрожат за свои поганые жизни!
— Тот, кого ты ранил, тоже пел и должен был петь дальше. Я говорил тебе, Стурши, подожди!
— Ранил? Я его убил. Такие, как он, дохнут от слёз Голкья. Я взял его жизнь за жизнь Великого. Никто не в праве запрещать мне — мстить убийце! И кстати, я терпеливо ждал. Всё по уговору! Он сам на меня полез…
Собеседник не спорит, лишь вздыхает тяжело:
— Эх, Стурши! А помнишь ли ты, где ты был, когда Великого убили? Твоя преданность достойна награды, и ты её скоро получишь. Открой глаза, дурень, ты должен это видеть!
Стурши неохотно разлепляет ресницы и упирается взглядом в пещерный потолок, густо испятнанный копотью. Чёрные разводы и потёки прихотливостью своей притягивают взгляд, но лишь несколько вздохов спустя Стурши понимает, что это роспись. Искусная! У чёрных зверей, зыбкими тенями стекающихся к центру свода — точнёхонько над колдуном, распяленным за руки, за ноги на плоском камне — нет ни голов, ни лап, ни хвостов, по крайней мере там, где ожидаешь их увидеть: лишь отверстые пасти да лютые, ненасытные очи. Звери будто щурятся от слишком яркого света и облизываются в предвкушении. Кто добыча? Глупый вопрос! Стурши рвётся из ремней со всей своей немалой силой — больно и бесполезно. Щерит клыки и отпускает себя в панику: ужас ныне — помощник, он заглушит боль и удесятерит силы. Рывок, ещё… Нет, привязали слишком надёжно, без ворожбы не уйти, а ворожба… Никакая ворожба, увы, всё ещё недоступна. Изблевать бы из себя ту похлёбку, да поздно: отрава успела растечься по телу. Бесполезный вой — не песнь! — только дразнит зверьё. Кажется, или чёрных пятен на потолке стало больше? Обессиленный, но пока не отчаявшийся колдун замолкает и перестаёт дёргаться. Он тяжело, жадно дышит, успокаивает себя, собирается с мыслями, чтобы заговорить с другом-врагом. Приподнимает голову, ищет взглядом того, кто всё это время молча стоял в стороне и наблюдал за попытками привязанного освободиться. Поганый предатель блестит глазами на густо зачернённом сажей лице… Ой, а это-то ему зачем?
Чернолицый улыбается:
— Ты силён, Стурши: и телом, и волей, и даром. Я вижу, ты им очень понравился. У нас всё получится.
— Что ты задумал, выползок?
Чернолицый не отвечает. Обходит Стурши кругом, ненадолго пропадая из поля зрения — крепко хватает за волосы и подносит к губам сосуд с изогнутым носиком, из которого удобно поить лёжачего. Колдун пытается вырваться, отвернуться, стискивает зубы.
— Стурши, дружище, ты же понимаешь, что я сейчас зажму тебе нос и волью силой? Не дури, пей, это зелье — доброе. Я не хочу прикармливать их болью, нам хватит всего остального.
— Чего — остального? — спрашивает колдун между глотками.
Говорить с врагом, узнать и понять его замысел. Отыскать слабое место, выиграть время и ускользнуть от угрозы хотя бы в самый последний миг, как всегда удавалось Стурши прежде… Собеседник — не молчун, но и болтливым его не назовёшь. А «доброе» зелье вкусом напоминает то, чем Великий напоил Стурши, когда вёл сквозь огонь, воду и лёд. Похоже, но не в точности.
Тело начинает неметь: то ли от долгой неподвижности в мучительно неудобном положении, то ли от зелья. Всё труднее дышать, пульс отдаётся в висках рокотом щуровых барабанов. А прежний друг чем-то шуршит и позвякивает там, где Стурши его не может видеть.
— Эй! Чего и для чего тебе хватит? Чего остального, предатель? Что ты собираешься со мной делать?
— Я не собираюсь, я делаю, — ответ звучит слишком глухо и равнодушно для того, кого Стурши всё-таки неплохо знает. Чернолицый — в трансе? Стурши ещё раз пробует освободиться или хотя бы позвать на помощь мысленной речью, но не чует ни рук, ни ног, ни дара.
Вздох ветра срывает пламя с единственного светильника и погружает пещеру в непрогляднейшую, первородную тьму. Вздох ветра? Нет, начало песни. Голос Чернолицего вибрирует на глубочайших низах, едва слышно и долго-долго: непонятно, откуда в живой груди столько дыхания. Голос гудит, тысячекратно переотражаясь в пещерных сводах, взлетает ввысь и снова проваливается в едва слышные низы. Стурши знает много колдовских песен, но Великий никогда не учил его ничему подобному. Жутко! Кажется, что-то чуть более ощутимое, чем подземный сквозняк, исследует на ощупь тело колдуна. Щекотит легчайшими прикосновениями, слизывает выступившую на коже испарину…
Стурши с бешено колотящимся сердцем, задыхаясь, неимоверным усилием приподнимает голову, таращит слепые в пещерном мраке глаза. Сквозь искры и круги в них… Кажется? Нет, не кажется: в непроглядной тьме его тело начинает светиться, будто свет растворён в крови и сочится изнутри сквозь кожу. Алое свечение всё ярче, уже можно рассмотреть не только собственные очертания — низко нависший свод и чёрные тени на нём. Они свились в тесный клубок, они кишат, открывая то тут, то там дыры глаз и пастей, они ждут, предвкушают!
Прилипнув взглядом к потолку, где ожили самые жуткие из сказок, Стурши пропустил взмах руки, и как что-то острое чиркнуло по груди и животу, вспарывая туго натянутую кожу. Края раны тут же поползли в стороны, лучи ослепительного света выметнулись вверх, к тварям, а вниз по бокам потекло горячее и мокрое… Странно — не больно. Даже когда вторым-третьим проходом чёрное лезвие рассекло рёберные хрящи, прорезало слой жира, мышц и сухожилий насквозь до потрохов, даже когда враг раскрыл тело Стурши, словно ракушку, даже тогда колдун не дождался боли. Предатель по старой дружбе угостил его очень добрым зельем, правда!
Пристальный взгляд из темноты на истекающего живым светом колдуна. Песнь, которую ничто не в силах прервать. Ничто и никто: Стурши вдруг осознал это со всей определённостью. Его разум вопреки всему оставался ясным, он продолжал искать выход, он не сдался, как не сдавался никогда. Но выхода не было! Ужас заледенил сердце, пока ещё бьющееся в раскрытой груди. Алое сияние замерцало, будто костёр на ветру. Чернота на потолке сгустилась, стянулась в одно пятно, набухла тяжёлыми каплями. Первая капля оторвалась и упала вниз, прямо в него.
11.02.2017***
Трое мудрых в Пещере Совета вели прелюбопытнейшую беседу, когда Вильяра услышала зов своего воина: «Меня ранили. Обсидиан ядовит для меня. Убери осколки, иссеки омертвелые ткани. Иначе не выживу».
И в единый миг двадцатью двадцать раз пожалела мудрая, что даровала чужаку частицу себя. Сумеет ли она быстро порвать их связь теперь, когда Нимрин при смерти? А вдруг он умрёт раньше? Нет, сама колдунья, скорее всего, выживет. Только останется калекой, и не исцелит её от такого увечья даже превращение Летучей песни. Сможет ли мудрая с дырой в душе служить клану, как должно? Или придётся Лембе бросать свой дом и кузницу, терпеть страх и боль посвящения? Или не Лембе, а на кого укажет Совет? И кто потом ещё Младшего Вильяру учить станет? Искалеченной Старшей могут не дозволить даже этого, и будут, возможно, правы. Коротка дорога изнанкой сна, а сколько всего на ней Вильяре передумалось…
Каморка в Снежных норах, недвижный Нимрин на полу — дальше раздумывать некогда, пора действовать. Аура чужака тускнеет, он ещё не мёртв, но уже не вполне жив. Очень быстро уходит. Быстрее Мули, а ей-то Вильяра ничем не смогла помочь. Но пока не ушёл совсем, есть капелька времени — забрать у него всё своё и остаться целой. Потом Вильяра обязательно отомстит за убитого…
Мудрая должна бы, не мешкая, запеть разделяющую песнь — а знахаркина дочь не в силах отпустить раненого к щурам, даже не попытавшись его спасти. Она встаёт на колени рядом с телом, ищет пульс на неловко заломленной при падении руке, потом на шее… Нету! Зажигает в воздухе рой колдовских светляков, чтобы лучше видеть. Ворочает тело, находит единственную рану. Вильяра знает, как должна выглядеть кровь чужака: иначе, чем у охотников. Но вовсе не то пузырящееся, зловонное, что сочится сейчас из дыры в его чёрной шкуре! А нажмёшь возле раны — под пальцами странно клякло.
Одежда чужака не рвётся и плохо режется: проще снять. Вильяра умеет… Быстро! Тёмное, ослизлое пятно на светлой коже — будто гниль на клубне сыти. Каменный клинок вошёл глубоко, застрял и обломился. Не выдернуть, или… Кривясь от отвращения, Вильяра запускает пальцы в чёрное месиво, вглубь, нашаривает отломок и почти без усилия вытягивает из раны. Плоть вокруг расползлась в жижу, и даже рёбра… Скорее убрать всё омертвелое, как сам Нимрин напоследок попросил! Большой целительский набор, увы, не с собой, но и нож сгодится: подарок мастера Лембы, острый, как бритва. И в поясном кошеле имеется кое-что для первой помощи. И песнь очищения ран поможет отделить живое от мёртвого…
Вырезая гниль до здорового мяса, до твёрдой кости, удаляя повреждённую часть лёгкого и кусок остановившегося сердца, знахаркина дочь сама ужасается тому, что и как творит. Но если она верно поняла слова чужака… Охотник давно помер бы: окончательно и бесповоротно, а этот… Да, он так и завис между жизнью и смертью. Аура потускнела, но не погасла вовсе. Там, где Вильяра убирает растравленное, густая кровь тут же застывает в ране, спекается плотной корой. Хорошо: такую прореху в теле толком и не зашьёшь!
Всё. Она сделала, что смогла. Напоследок, заклятьем очищает одежду чужака от потёков вонючей дряни, осторожно продевает его руки в рукава, застёгивает, укладывает… Откуда вдруг уверенность, что чёрная шкура раненому — лучше примочки из паутинного шёлка? Ну, связь-то с ним Вильяра так и не разорвала, потому многое про него понимает как бы изнутри. Не разорвала связь, и теперь уже глупо это делать. Стоило столько возиться, чтобы потом просто взять и добить?
— Малая?
Вильяра сидит на пятках над телом Нимрина. Ноги затекли, значит, давно. Латира, на корточках, рядом. Треплет её по щекам, приводя в чувство… Латира? Кажется, Старый с самого начала присутствовал неподалёку. Стерёг? Да, Вильяру-то сейчас можно брать, как пасущуюся белянку. Дурнота накатывает волнами: полумёртвый чужак, близнец колдуньи по духу, тянет силы. Ещё немного, и Вильяра повалится рядом такой же битой тушкой… Стоило ли? Даже если не стоило, мудрая уже попросту не соберёт себя для разделяющей. А уж на Великую песнь в круге она сейчас тем более не способна. Предупредить…
— Латира, пожалуйста, передай Нельмаре. Мы с Нимрином выпали из общего дела. Пусть он поправит свой расклад.
Латира молчит, смотрит виновато. Или ей показалось? Но как же умелого воина, с мудрым на пару, эдак угораздило: шли на охоту, а стали дичью? Вильяра обязательно расспросит об этом позже, сейчас важнее другое: Нимрину — выжить, ей — уцелеть.
— Старый, ты переправишь нас двоих к Зачарованным Камням? Я надеюсь, Нимрину поможет, как помогло в прошлый раз. А я побуду рядом… Вместо Мули…
Старик не возражает. Он даже не спрашивает, по своему обыкновению, уверена ли она?
— Отведу. И пригляжу там за вами обоими. Спи, Малая, всё будет хорошо, — он берёт её за руку, грустно улыбается: последнее, что видит Вильяра, закрывая глаза.
21.02.2017***
Латира достаточно опытен, чтобы за раз протащить изнанкой сна и Малую, и полутруп Иули. Нет, не к Ярмарочному кругу! Хоть и близко чёрный Камень, хоть и любит он чужака, а слишком много там бродит случайных двуногих, востроглазых да болтливых. Вдруг долетит какой слух до Стурши — тот непременно вернётся, чтобы добить подранка. Сможет ли Латира вовремя перехватить беззаконного колдуна? Один раз уже не смог, хотя и понял примерно, как тому удалось… Нет, лучше заброшенный круг на отшибе. Безопаснее.
У серого Камня, где Нимрин отлёживался в прошлый раз, всё почти без перемен. Иглу стоит, и даже припасы, привезённые Даруной и Нгуной, уцелели: сёстры надёжно зачаровали их от всяческой потравы, но пока не забрали обратно в дом. Могут прислать кого-то, и тоже окажутся лишние глаза. Но один-двое охотников — не толпа с Ярмарки, Латира позаботится, чтобы они не разглядели лишнего. Жаль, круг возле любимого тайного логова — дневной и летний, не подойдёт Иули. А другие места на примете? Слишком давно старик там не бывал, и Вильяру нехорошо уносить из её угодий. Так что, здесь.
Сани возле Камня — лежанку для больного — замело позёмкой, закуржавело инеем. Не беда! Мудрый быстро разметал заносы, вытряхнул шкуры от морозной пыли, просушил и согрел. Уложил рядышком раненого и сонно-обморочную Вильяру: тесно, зато тепло. И вообще, лучше этих двоих сейчас далеко не растаскивать. Угораздило же Малую! Хотя до сей поры у них с Нимрином всё выходило к лучшему…
Латира сам — по молодости, по глупости — рискнул связать себя подобными узами с закадычным другом. Их общий учитель отговаривал, но препятствовать не стал, лишь предупредил кое о чём. Оба на собственном опыте убедились в его правоте, разорвали связь душ и разбежались поскорее.
Под невесёлые воспоминания старик обустроил и защитил от разных превратностей стоянку, приготовил поесть себе и Вильяре, проверил, как Иули? Всё так же. Ясно уже, что, благодаря Малой, слёзы Голкья не убили тёмного сразу. Знахаркина дочь справилась лучше, чем мог бы сам Латира. Но рана глубока и опасна, затянется ли? Прежний Иули хвастал, будто, при некоторых условиях, способен отрастить даже сердце, взамен вырванного. Рука ниже локтя у него однажды отросла, Латира видел это собственными глазами. Но то — рука, а то — дыра в полспины.
Разбудить Вильяру старик не смог: лишь кое-как растолкал, подсунул котелок с горячим и ложку. Малая чуть-чуть похлебала суп и заползла обратно под шкуры. Латира посмотрел-посмотрел… Нет, пока эти двое настолько беспомощны, а Стурши — на воле, тут не то что в Круг, даже в иглу не отойдёшь подремать. Сам виноват, раз позволил беззаконнику ударить и удрать живым: теперь бди!
Ночь перевалила на вторую половину. Ветер с моря тянул сыростью, длинными пальцами облаков стирал с неба звёзды. Латира сидел, привалившись спиной к Камню, потихоньку вбирал силу. Грелся колдовством сам, грел меховое гнездо в санях. Слушал стихии: ещё не успокоились, но близко к тому. Размышлял о превратностях судьбы.
Нельмара так стремился перевалить на Нимрина часть Великих песен, а теперь мудрые отменно справляются сами. Не только без чужака: даже без Вильяры с Латирой. Узнав о случившемся в Снежных Норах, временный глава Совета поступил разумно: призвал всех, кого поначалу отстранил. Слишком молодых или старых, неумелых, слабых, трусливых. Цена ошибки уже не столь высока, как в начале, а для мудрых — для всех и каждого — лучше спеть хотя бы по разу. Пусть общее дело запомнится именно общим, чтобы никто не чувствовал себя ни обделённым, ни особо избранным. Латира достаточно пожил изгоем-неудачником, чтобы не желать такой доли никому. Двое Наритьяр пытались встать превыше всех — погибли сами и едва не сгубили Голкья. Мудрые равны перед стихиями, равны перед охотниками: это закон, и да будет так! А вспомнит ли потом Нельмара, кто подсказал ему верный путь? У хранителя знаний отличная память, он не забудет и того, что подсказка пришла заодно с очень дурной вестью.
Латире и Нимрину нельзя было промахиваться на этой охоте! Старый колдун аж взрыкнул от досады. Повезло ещё: Стурши обломал нож об Нимрина, а то запросто положил бы их обоих… Латире — повезло, Нимрину — наоборот. Не останься клинок в ране, может, не растравило б её так сильно? Лежит теперь горемыка: ни жив, ни мёртв. И Вильяра — в глухом сне… Нет уж, чем рычать на ветер и грызть себя за непоправимое, Латира лучше песенку споёт. Сам он не знахарского рода, но кое-чему выучился за многие зимы и лета…
***
Клочок Тьмы стремится к своему истоку. Имя и память, телесность и воля к жизни — всё это разом осыпалось с него. Ныне он возвращается к своему вековечному первоначалу, готов растворится в нём. Так должно быть, но что-то мешает. Ему нечем больше видеть, незачем, да что такое вообще — «видеть»? Однако он зрит некие нити, пронизавшие… Его нынешнее всё. Он застрял в их сплетении, будто птица в силке или муха в паутине, бьётся, не может вырваться. Образы тех пленённых существ — пустое, отжитое. Однако упругие тяжи, сквозь него и вокруг, остаются грубой и болезненной реальностью, они-то и не дают частице Тьмы кануть во Тьму. А ведь прежде нав Ромига, так его звали, не только ощущал и видел эту паутину. Он умел переплетать её по-своему. Почему сейчас не способен выпутаться и уйти своим путём? Ах, ему стало нечем? Но если он настолько не цел, примет ли его родная стихия? Страшно: вдруг, нет…
А и не надо! Не в этот раз! Благо, белая колдунья сделала всё, о чём Ромига успел её попросить. Мало того: она лежит рядом, делится теплом, тянет его обратно, к живым… А он её, стало быть, наоборот? Сама напросилась… Ещё кто-то ворожит поблизости, оттаскивает их обоих с порога небытия. Спасибо ему, кстати, за этот проблеск сознания. За силу для первого удара сердца, за возможность вздохнуть после долгого — даже для нава долгого — перерыва. Тело, полежав в анабиозе, затянуло самые опасные повреждения, перераспределило ресурсы и начало оживать. Зачарованный Камень рядом: знакомый, щедрый. Больно до слёз, холодно, душно и тошно, а всё равно, хорошо. Живой!
23.02.2017***
Вильяра медленно выплыла из тяжёлого, обморочного сна. Показалось, или Нимрин рядом шевельнулся? То ли, да, то ли, нет, но аура — заметно ярче. Прислушалась: дышит, и сердце стучит. Осторожно, чтобы не потревожить рану, нашарила его руку: холодная, но не ледяная. На пожатие не ответил: либо без сознания, либо бережёт силы. Главное, жив!
Высовывать нос из-под шкур — упускать тепло, ужасно этого не хочется. Вильяра и так слышит, как Старый над ними поёт. Можно ему подпеть, нужно подпеть… Да, не вылезая на холод…
— Малая? Ты там, никак, ожила?
— Оживаю. Вместе оживаем, — от воспоминаний о том, что произошло в Снежных Норах, Вильяре запоздалым ужасом скрутило живот, и выход на мороз стал суровой необходимостью. — Вот не думала, Старый, что меня так придавит…
Первый учитель непременно попенял бы, что она вообще не думает, когда что-то делает и куда-то лезет. Много нашёл бы для ученицы злых и обидных слов: она все их помнит, даже грубый, скрипучий голос ей будто бы слышится. Вильяра как бы слушает его, но не внимает, и о поступках своих не сожалеет. Тем более, учитель не меньше ругал её, когда она задумывалась и медлила. Что бы Вильяра ни делала, как ни старалась, похвалы с него дождаться — что травы зимой. Ну и к щурам его, покойника, мудрые не за похвалу служат, не за почести… Латира знахаркиной дочке давным-давно это объяснил, а сейчас вон помалкивает, смотрит участливо…
Пробежка вниз по склону, до укромной ложбинки, и обратно, к Камню, мудрую здорово взбодрила. Теперь пора позаботиться о Нимрине. Вильяра знает и чувствует, как. Туда, куда она бегала, ему пока не надо. И с раной ничего не нужно делать. Только очень осторожно, под песенку, утоляющую боль, перевернуть его со здорового бока на живот, пока не отлежал себе всё. Убедиться, что от перемены положения не стало хуже. Растереть руки и ноги, расчесать гребешком волосы — удивительно всё-таки, почему у него зимой не растёт подшерсток? Вильяра гладит и перебирает жёсткие чёрные пряди, поёт не умолкая. А ему больно, даже сквозь забытьё — слёзы из-под закрытых век, кожа в испарине. Ещё он мёрзнет, несмотря на согревающую ворожбу Латиры, и это совершенно некстати. Увы, либо тепло жилых покоев, либо сила Камня. Сила для исцеления, конечно, важнее…
— Старый, ты греешь Нимрина, как охотника, а надо больше. Надо сделать ему очень тепло.
— Как скажешь, о мудрая Вильяра. Может, в иглу его? Изнанкой сна, чтобы не тащить через вход?
Ну, да: лаз в иглу узкий, двойным коленом, для тепла. Но тепло там относительное: чуть перегреешь, и стены потекут. Однако можно заколдовать их от таянья. Так и Камень будет достаточно близко, и раненый — в уютном логове. Решили, сделали.
А Нимрин, между тем, начал хрипеть, потом корчиться и кашлять, выхаркивая чёрные сгустки. Сообразно ходу исцеления, но как же, щурова сыть, тяжело и мучительно! Вильяра бережно приподнимала его, поддерживала, гладила по здоровой стороне спины, а над больной вновь и вновь ворожила: вытягивала, выводила наружу лишнее, больное, мёртвое, что не отошло сразу после ранения. С такой помощью — чуточку быстрее и легче, чем самому.
Но всё равно промаялись до рассвета, с рассвета — до полудня, с полудня — до темноты. Вильяра лишь ненадолго позволяла Латире сменить себя, грызла что-то съестное, не чувствуя вкуса, дышала морозом для бодрости, стояла у Камня и возвращалась.
Лишь когда отсветы пламени на снежных стенах стали ярче сумеречной синевы, мудрая, в бессчётный раз укладывая и укутывая тело, обмякшее после очередного приступа кашля, встретила вдруг замученный, но вполне осмысленный взгляд. Даром, что от слабости глаза у Нимрина едва открывались — он ещё и руку её поймал, поцеловал в ладонь. Исчерпал этим свою способность шевелиться, говорить даже не пробовал, однако остался в сознании. Морщился от боли на каждом вздохе, но ни единого стона, и слёзы больше не текли. Живучий, сильный, упрямый. Выжил и будет жить, знахаркина дочь перестала в этом сомневаться. Будет ли здоров, не перекосит ли спину горбом — пока не ясно. Но Вильяра сделает всё, от неё зависящее. В следующий раз будет перекладывать — обязательно разденет, проверит, что там и как с его раной.
И всё же… Чёрный оборотень! Воин! Как угораздило такого получить ножом в спину? Да от того, за кем сам пришёл во всеоружии?
Отведя смертельную угрозу, Вильяра мысленно вернулась к этим вопросам, однако задавать их Нимрину явно рановато. А вот Латире… Позвала старика в иглу, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Старый не кривил душой, не выгораживал себя, рассказывая о неудачной охоте. Да, он — как все они — здорово недооценил беззаконника. Нимрину простительно, он чужак. Простительно было бы Вильяре, любому из молодых недоучек. Но Латире-то все выверты Стурши знакомы!
Да, мудрый тоже умеет стеречь себя, глядя из сна через других двуногих или четвероногих, отчасти даже подчиняя их своей воле. У Снежных Нор беззаконнику явно служила прошмыга, существо своенравное, мало подходящее для таких фокусов, зато зоркое и сообразительное. А может, и Пурна позвал мудрых не сам, а заманил в ловушку по воле Стурши. Очень уж быстро после этого Пурна помер, подозрительно быстро, будто сновидец выпил из него остатки жизни, умножая свои беззакония. Нет, пока Латира не взглянет на тело, не скажет наверняка, так ли это. Всё-таки Пурна тяжело болел. Но со слов трактирщика, у которого на леднике прибавился новый мертвец…
А как же Стурши ударил Нимрина первым и безнаказанно ушёл? Как исхитрился? Ну, Вильяра же сама в миг уходит на изнанку сна. Сложнее бить оттуда, почти не высовываясь, но прицельно. Латира давно этого не делал, однако умеет. Многие из мудрых поопытнее тоже могут.
Латира попросту не ожидал столько мастерства, проворства и наглости в недопосвящённом. Не ожидал! А должен был, зная про Стурши всё, что знает…
Слушая Латиру, Вильяра сперва страшно злилась. И на старика, и на себя, что отправила своего воина на эту поганую охоту. А потом снова поймала тёмный взгляд из-под ресниц — теперь показалось, любопытный — как-то сразу успокоилась. Сказала:
— Ладно, Старый, нечего корить себя. Бывает, и матёрый зверь по белянке промахивается. А тот колдун — вовсе не белянка. Его и Нельмара с Наритьярой боятся. Я думаю, Стурши ещё вернётся за нами за всеми, так постараемся быть готовыми. Научишь меня тем фокусам? Я как раз хочу немного вздремнуть. Как найти и приспособить себе четвероногого стража? Двуногих-то, кроме нас троих, тут нету… Я надеюсь, нету!
— Вот и проверишь. А как? Да так же, как мы зрим иные миры глазами их обитателей. Выверт в том, чтобы не улетать на другую сторону звёзд, не бродить по всей Голкья, а захотеть увидеть себя со стороны.
— Так это же удобнее из призрачного обличья?
— Удобнее и проще. Но призрака заметит любой одарённый, или надо очень мудрёно прятаться. А на белянку или побегайку не обратят внимания. Как мы с Нимрином — на прошмыгу. Правда, Малая, попробуй. Вдруг, у тебя сразу получится? А если нет, хотя бы отдохнёшь. Я-то всё равно караулю, и за раненым пригляжу.
24.02.2017***
Мудрые говорили, Ромига слушал. Интересно, но впрок. Он запомнит, а после обдумает. Под бубнёж голосов проще отвлечься от нудной, выматывающей боли, перетерпеть позывы к кашлю. Хватит уже, полезнее отдохнуть.
Сны. Среди прочего, Вильяра с Латирой говорили о колдовских снах. Для охотников сновидения — куда более весомая часть их жизни и магии, чем Ромига привык. На Земле, в Тайном Городе, в Тёмном Дворе предпочитают жить и колдовать наяву. Кое-кто из сильных магов вообще истребил у себя «примитивную потребность, бездарно сокращающую время бодрствования». Их единственный отдых — медитация. Молодой нав подобных высот не достиг и поспать любил. Сны видел яркие, красочные и вещественные: помнится, даже хвастал этим. А попал на Голкья — словно отрезало. Поначалу Ромига опасался встретить на изнанке сна своего неведомого врага и дремал вполглаза. Позже мудрые усыпляли его и таскали за собою «прицепом», и сам он засыпал крепко, терял сознание, даже почти умер — но никаких видений, кроме странного бреда, будто застрял в паутине. Будто утратил некое ценное умение, гораздо ценнее и важнее, чем какие-то там дурацкие сны. Или то и другое — разные части его утраты, без которой Тьма не узнает его и не примет? Сломанной стреле не место в колчане?
От мыслей таких нестерпимо жутко и худо. Хуже, чем от раны! Аж дыхание перехватывает, и слёзы опять на глаза наворачиваются. Знала бы Вильяра, какой редкий и ценный ингредиент для зелий пропадает зря, попусту впитываясь в шкуры…
Стоп! Естественно, Тьма не приняла того, кто не завершил свои дела среди живых и, при том, в состоянии выжить. Да, Ромигу многое удерживает в мире: в его родном, а теперь и в этом. Паутина — логичный и внятный образ, чего уж проще! А что же он такое, якобы, особенное умел? Оклемается немного, разберётся. Главное сейчас — правильно дышать, следить за соразмерностью напряжения мускулов, направлять нервные импульсы, ток крови и магической энергии к местам повреждений. Заживление такой раны — тяжкий и кропотливый труд не только для целителей. Это эрлийцам он мог бы сдать себя со всеми потрохами и забыться под «пыльцою Морфея», а назавтра встать с койки здоровеньким, подписать счёт и уйти. Вильяра хороша, но не настолько. Чтобы не учить её потом перекраивать рёбра и мышцы, следи за собою, нав, неустанно! Держи себя сам!
Лёгкая, тёплая рука Латиры на затылке, и то ли в ушах, то ли прямо в голове звучит песнь, которой старик утешал и успокаивал Мули, потерявшую отца. Зоркий, сообразительный! Заметил и понял, что раненого корёжит не только от боли. Досадно, что эта помощь сейчас — тоже не лишняя. Но раз уж не лишняя, то принимается с благодарностью, и хорошо бы эту благодарность проявить зримо. Ромига приоткрыл глаза, попробовал улыбнуться — губа треснула.
Жажда донимает. Пожалуй, воды уже можно, и сейчас он попросит…
***
Жизнь белянки проста: кормись и берегись хищников. Весной прибавится ещё одна забота, да до весны ещё попробуй, доживи… Мысль слишком велика для маленькой пушистой головёнки, и задремавшая колдунья недовольно морщится, потеряв полноту ощущений незамысловатого, но яркого чужого бытия. Она отбрасывает лишние мысли и возвращается. Зыркает по сторонам, быстро-быстро роет снег твёрдыми острыми коготками, опускает в него мордочку по самые глаза, скусывая горьковато-терпкие на вкус почки зеленохвойника. Старается дорыться до шишек с семенами, но они глубоко в снегу, а снег плотный, не занырнёшь в него — надо раскапывать, оставляя на поверхности толстый уязвимый задок. Выше по склону снег выдуло ветром. Кусты торчат почти целиком, и шишки на них, кажется, пока не расшелушены. Опасно отбегать далеко от норы, но кричавки уснули, четвероногие хищники на эту гору ходить не любят, а двуногие… Двуногие засели в своей круглой берлоге-сугробе, и дела им нет до пасущейся поблизости белянки.
Точно? Заскочить на бугорок повыше: осмотреться, послушать, понюхать воздух. Точно! Никого, кроме таких же белянок ниже по склону и пары зверей: совсем далеко, в долине. Скорее к шишкам, пока никто до них не добрался! Стремительными бросками-перебежками, от куста к кусту: чем выше, тем больше еды, и вкуснее она. А уж какие лакомства прячут двуногие у себя в берлоге…
Белянка — не прошмыга, которая из любопытства лезет всюду, и даже иные заклятья ей нипочём. Белянке для счастья хватило бы почек и шишек, которых тут, правда, хоть заешься! Это Вильяра нарочно подманивает, по слову Латиры: «увидеть себя со стороны». Неожиданно трудно быть белянкой со всеми её повадками, нуждами, страхами — и в то же время держать в памяти цель беспорядочных шныряний от куста к кусту, настойчиво и терпеливо подводя своего соглядатая ко входу в иглу.
Свет огня пугает белянку, а запахи съестного манят. Замереть столбиком, принюхаться, прислушиваться, подбежать чуть ближе. В логове никто не шумит, и любопытство, наконец, пересиливает страх. Проворные лапки ступают по утоптанному снегу тихо-тихо. Нора у двуногих широкая. Нырнуть в неё, пробежать вперёд: с готовностью в любой миг развернуться и дать дёру. Выскочить из углубления лаза на ровное место — та же тишина, ровное дыхание троих. Лежат, спят, не шевелятся. Жарко в берлоге, будто летом. И наивкуснейшая еда, орешки, рассыпаны прямо на полу! Странно даже… Поскорее набить защёчные мешки и удрать…
Белянка потянулась к первому ореху — что-то рухнуло ей на загривок, вцепилось в шкуру, вздёрнуло вверх с громовым рыком:
— А вот и суп к нам пришёл!
Она истошно завизжала, извиваясь на весу, брыкаясь всеми лапами, щёлкая острыми зубами, но так и не дотянулась до ухватившей за шкирку руки. Двуногий поднял её повыше, встряхнул:
— Эх, Малая, где ты видала таких буйных белянок? Можно подумать, она бешеная, в суп не годится.
Колдунья подскочила, просыпаясь. Сердце стучало под горлом, будто саму её сцапали и собрались жрать. Злобно уставилась на Латиру, который держал на весу и разглядывал её незадачливого четвероногого соглядатая. С пробуждением Вильяры их связь разорвалась, и теперь белянка вяло обвисла, прикинулась дохлой, как все они, пойманные.
— Жирненькая. Камень отпугивает хищников, вот и отъелась тут в безопасности. Хороший суп будет. Лучше, чем из мороженой рогачины.
— Латира, пусти! — голос сорвался на рычание.
Зловредный старик нарочито медленно потянулся второй рукой — будто свернуть добыче шею. Вильяра глубоко вдохнула и выдохнула, с трудом избавляясь от морока. Спросила, уже спокойнее. — Старый, ты в самом деле собираешься лить кровь у Камня? Тут даже двадцати шагов нет. Нехорошо.
— Правда твоя, Малая, нехорошо. Да и неохота по темноте возиться, разделывать. Захотим, утром наловим, — Латира развернул пленницу мордочкой к выходу, опустил в лаз и слегка подпихнул сзади, чтобы отмерла. Кинулась прочь — только пылью снежной из-под коготков плеснуло.
— А Нари… Учитель велел бы мне отнести её подальше от Камня, убить и съесть сырьём. Чтобы я ни на миг не равняла себя с дичиной. И не жалела существо, с которым была связана.
Латира вздохнул, улыбнулся:
— Со связью, Малая, ты в самом деле чуток переборщила. Вот смотри: Иули твой лежит. Вы срослись с ним гораздо прочее и глубже, чем ты с этой белянкой. Она-то убежала и всё позабыла, и ты её в другой раз вряд ли узнаешь. А твоему близнецу по духу сейчас очень больно. Однако ты, не раздумывая, загораживаешься от его боли. Не пускаешь её в себя. Знаешь умом всё, что нужно знать о самочувствии того, кого лечишь. Но не страдаешь вместе с ним, и это правильно! Твоя мама, знахарка, умела это и тебя научила.
— Да, иначе б мы не выжили, — скрипнула зубами Вильяра. Охватила себя за плечи, помолчала, прикрыв глаза. Говоря, имела в виду себя с матерью и поветрие в доме у Синего фиорда. Но про Снежные Норы так сказать — тоже правда будет. Не спасла бы она Нимрина, кабы не суровая материна наука. И сама бы… Кто знает…
— Прости, Малая, что разбередил дурную память.
— Да что уж теперь, всё прошло… Хочешь сказать, я умею то, что нужно, только в ход пустить не догадалась? Мне в этой белянке было так забавно и любопытно, так легко… Пока ты не сцапал! Тут уж я не успела загородиться от её испуга. Но со мной бы ничего страшного не случилось, даже если б ты её придавил. Поганый сон, и только… Хуже, ум в какой-то миг стал совсем беляночий. Орехи на полу — это ж такая явная приманка! А я не сообразила сразу, не увела соглядатая прочь. Так торопилась скорее набить защёчные мешки, — Вильяра хлопнула себя по щекам и вдруг расхохоталась, до слёз.
27.02.2017Латира смеялся вместе с ней. И даже Нимрин улыбнулся, на их веселье глядючи. А потом вдруг спросил, безмолвной речью: «Вильяра, скажи, а почему нельзя лить кровь у Камня?»
Вот уж озадачил! Закон так крепко засел в уме, с первых детских шагов на порог дома, что любознательная Вильяра всего лишь уточняла у своего учителя края дозволенного. Первый раз, когда он пролил её девичью кровь даже не у Камня — внутри круга. Поганое воспоминание потянуло за собой всякую другую муть. Колдунья раздражённо фыркнула:
— Потому что нельзя! Нимрин, ты у нас разучился говорить вслух?
«Не разучился. Не хочу сбивать дыхание. А всё-таки, что будет, если? Я же не просто так спрашиваю. Я кашляю. Из меня выходит изменённая кровь. Если тут нельзя…»
— Тебя убивали в другом месте, это главное. Такая кровь уже не считается. Даже если подранок дополз до Камня и умер… Хотя… Старый, может, ты знаешь больше про круги и кровь? Объясни чужаку, почему возле Зачарованных Камней нельзя охотиться и сражаться? Почему круг, осквернённый смертью, запечатывают на двадцать лун? Меня учили, будто от крови, а вернее, от смертоубийства, Камни дичают, нрав их становится дурным и непредсказуемым. Могут напитать большой силой, могут отобрать всю до капли, а то и вовсе лишить дара. Могут заморочить и завести, куда бешеная кричавка не летала, голодный зверь не забегал. А в старых сказках сказывают про злые бродячие Камни-алтари, жадные до жертвенной крови. Кто прикоснётся к ним, того сведут с ума, сделают своим слугой, беззаконным перевёртышем, убийцей и живоедом. А сами они — сегодня на одном холме, завтра — на другом, а то вовсе нырнут вглубь Голкья, и не найдёшь их. Но в угодьях Вилья такая погань не водится, я бы знала. Даже если не от учителя, он многого мне не досказал, то от кого-нибудь из охотников.
— Не зарекайся, малая! На Нари Голкья диких Камней искони было мало, и мудрые ловили-запечатывали их старательно, на совесть. Но вряд ли совсем извели. Теперь, когда Наритьяры своим примером раззадорили всех, жадных до беззаконной силы…
Латира запнулся, будто что-то вспомнил. А может, услышал чей-то зов и отвечал безмолвной речью. Подождав немного, Вильяра спросила:
— Старый, а откуда те бродячие алтари вообще взялись? Сколько нужно поливать Зачарованный Камень кровью, чтобы у него завелись подобные привычки? И какой мудрый допустит у себя в угодьях такое беззаконие?
— Поливать нужно долго, а в наше время никакой мудрый не рискнёт заколоть даже единственную жертву. По крайней мере, в здравом уме! Об этом не рассказывают, этим песням и обрядам больше не учат. О многом запретном я сам слышал лишь краем уха. От моего учителя, от Нельмары, от тех же неудобь поминаемых Наритьяр. Там, сям, помаленьку. Слышал, будто в додревние года, когда кругов ещё не умели ставить, а только одинцы, тогда Камни частенько поили жертвенной кровью. Одарённый своей рукой убивал у Камня что-то живое и получал больше силы. Для обыденных нужд охотникам хватало мелкой дичи, вроде твоей белянки. Но во дни неспокойных стихий особо избранные колдуны клали к Камню и шерстолапов, и зверей, и даже двуногих. А зарезав на Камне другого одарённого, колдун мог разом обрести великое, по тем временам, могущество. Примерно, как мудрый после круга. Кстати, мудрых тогда ещё не было. Колдуны, не закалённые стихиями посвящения, дурели от крови и силы. Большинство из них быстро и страшно дичали. Жили эти бешеные не дольше, а меньше других охотников. Обычно в день низкого солнцестояния новый колдун приносил в жертву старого, чтобы послужить своему дому или клану и в свой черёд умереть. По преданию, первый Совет мудрых основали одиннадцать сильных колдунов, которые сохранили более-менее здравый рассудок и всякими правдами-неправдами избегали ежегодного жертвоприношения. Подробностей уже никто не помнит, даже Нельмара и старейшие. Эти одиннадцать, со учениками, ещё приносили кровавые жертвы, но уже искали, как получить великую силу иначе. Не скажу, сколько поколений минуло, пока нашли. Пока могущество мудрых, их долгая жизнь, их безупречное служение кланам убедили одарённых Голкья, что этот путь — верный. Ещё немало снегов выпало и сошло, прежде чем любое кровопролитие возле Зачарованных Камней объявили беззаконием, а жертвы стихиям сохранились лишь в страшных сказках.
— То есть, предшественники мудрых вынуждены были приносить жертвы, потому что у них не было правильного посвящения и кругов?
— Примерно так, Малая.
— А сейчас-то зачем? У нас же всё это есть?
— У нас с тобой — да. А у таких, как Стурши?
— Думаешь, он…
— На самом деле, не знаю, — пожал плечами Латира. — Есть много способов приумножить своё за счёт чужого, присвоить колдовскую силу, дар, жизнь. Не все они беззаконные, но все — на краю. Кстати, самые изощрённые способы изобрели не древние колдуны, а те из мудрых, кому не доставало своего. Иногда нам не хватает на самые благие цели, ради клана. И жертва готова идти в круг добровольно. И даже не вполне жертва: никто никого не убивает. Все эти ключи: они взялись именно оттуда, понимаешь? А лёд тонок. Например, один мудрый приневолил в круге девицу, напугал и обидел — получил через неё очень много. Стал впредь так поступать и других учить. Ученик, на него насмотревшись, испробовал. Понравилось. Захотел ещё больше. А кто-то под ним однажды возьми да умри. Или не однажды. Очень уж тот мудрый переменился, и круги у Наритья сильно чудили. Помнишь ту историю с вулканом? Я ведь про Среднего нарочно узнавал в доме, где он вырос. Расспросил одного старого знакомца. Посвящали-то очень спокойного, рассудительного и добродушного парня, откуда потом что взялось?
28.02.2017***
Дикие Камни, жертвоприношения, как интересно… Ромига и прежде подозревал, что у Голкья — богатая история. Археолог Роман Чернов занудно уточнил бы: какая такая история? Источники — где?
Да, нав ни разу не встречал в этом мире ни малейших следов письменности. Рисунки на стенах в доме Лембы видел, и даже примитивное подобие чертежей, и отменного качества планы местности, и замысловатые, больше похожие на орнамент, календари. Охотники умели считать на пальцах и на счётных досках, умели записывать числа, но почему-то даже не пытались зафиксировать речь. Или Ромига пока не сталкивался? Он решил, что разъяснит этот вопрос позже, и если мудрые ведут что-то вроде летописей, обязательно до них доберётся.
Пока же заботы его — простые и сугубо телесные. Например, перевернуться с живота на бок: наконец-то, он сумел это сам. А вот чтобы размяться и потянуться, как следует, нужна помощь. И будет очень неприятно, однако он вытерпит…
***
Чёрная капля набухла. Повисла. Оторвалась. Долог ли полёт с низкого — рукой достать — пещерного потолка? А перед Стурши вся жизнь промелькнула… И погасла, стоило капле долететь. Он всё-таки ждал боли, возможно — холода или жара, а дождался лишь пустоты там, где только что билось, замирая от ужаса, его сердце. Сияние изнутри быстро меркло — или у него темнело в глазах? Но распяленный на камне колдун ещё видел, как набухают, срываются и падают вниз новые капли. Как тени с потолка перетекают... Заполняют… Уже последний страх ушёл: все чувства Стурши занемели, как прежде тело. Скорее всего, он умер, но почему-то сохранил способность сознавать происходящее. Тени выпили свет, растворённый в его крови, и насытились. Пещера вновь погрузилась во тьму. Песнь, звучавшая долго-долго, умолкла, и тот, кто пел, не издал больше ни звука. Вездесущие запахи… Странно, кажется, их в этой пещере не было изначально. Ничего не осталось: зримого, слышимого, обоняемого, осязаемого, ощутимого магическим чутьём. Лишь время текло дальше, и Стурши был здесь, в этом чёрном нигде. Его всё сильнее тяготила пустота, всё невыносимее. Как странно, противоестественно, мучительно: он есть, а больше ни-че-го…
Голос, живой голос, он слышит голос! Радость, и не важно, какие слова тот произносит… То есть, важно, ему же велят слушать, иначе так и оставят во тьме и тишине, наедине с ничем!
— Слушай меня, тень! Слушай и внемли! Ты — Стурши!
Ну, да. Зачем напоминать, он же прекрасно помнит себя? Но пусть голос говорит, что угодно! За это великое счастье — слышать живые звуки — Стурши готов стерпеть любые глупости.
— Я — твой хозяин. Моя воля — твоя воля. Твоя сила — моя сила. Твой облик, разум и память — да останутся при тебе.
Стурши, не раздумывая, повторяет следом:
— Я — Стурши. Ты — мой хозяин. Твоя воля — моя воля. Моя сила — твоя сила. Мой облик, разум и память остались при мне.
Он сказал это вслух, да?
Стурши помнит нож, вспоровший его. Помнит руки, ломавшие рёбра. Странно, как после этого получается говорить? Дышать? Но вместе с собственным голосом возвращаются ощущения тела: целого, ни к чему не привязанного, только до полусмерти замёрзшего. Он лежит на боку на жёстком, сыром, холодном, бугристом… На каменном полу первородной пещеры… Сквозь веки пробивается слабый, дрожащий свет…
— Эй, Стурши! Ну ты и забрался! Еле нашёл тебя! Просыпайся, давай! Ещё и одежду всю где-то растерял, и светильник…
— Скундара? Ты? Какого щура?
— Вот и мне любопытно, какого! Может, я переборщил с пряностями, но не думал же, что тебя с них так развезёт, да ещё на приключения потянет! Как ты шею не свернул и не замёрз? А ну, вставай!
Стурши быстро, покорно поднимается с пола, хотя затекло у него всё. Шипит сквозь зубы, судорожно зевает, дрожит от холода. Его одежда бережно сложена в дальнем углу пещерной залы… Той самой? Ужасно похожа, только ни плоского камня-алтаря, ни чёрных зверей на потолке. Друг возится со вторым светильником, найденным возле стопки одежды, а Стурши под стук зубов внимательно ощупывает и осматривает себя. Пара свежих синяков, шишка на темени, ссадина на коленке — законная добыча путешественника по диким пещерам, а более ничего. Он ведёт рукой по груди, по животу, вдавливая пальцы в кожу почти до боли. Бьётся внутри сердце, голодно урчит желудок: всё, как обычно.
— Стурши, ты чего застыл столбом? Дурман из тебя не вышел? Вот же островная кровь! Мне с марахских травок только весело стало, а тебя до сих пор корёжит. Спеть тебе, что ли, для прояснения рассудка? А ну, одевайся, и пошли отсюда!
Штаны, куртка, сапоги, пояс — всё ледяное, волглое и тяжёлое от пещерной сырости. Но одетому всё равно проще согреться. Стурши трясёт головой: слишком странные в ней бродят мысли. Лучше бы не произносить вслух того, что неудержимо рвётся на язык — но он почему-то не в силах смолчать:
— Представляешь, Скундара, что мне приснилось?
Заинтересованный взгляд и поощрительное:
— М-м-м?
— Будто ты принёс меня в жертву на древнем алтаре. Будто пещерные тени пожрали мои потроха, а потом я принёс тебе присягу. Такое яркое наваждение, до сих пор не по себе!
Хищно блеснули в сумраке пещеры зрачки и зубы, а миг спустя — знакомый кривой нож показался в руке Скундары. Мелькнул и скрылся. Пока Стурши хлопал глазами: было, не было? Друг подошёл вплотную, взял его за плечи, уставился в лицо.
— Удивительно, что ты помнишь… И ты не смолчал, значит, ответил на мою невысказанную волю. Мне же любопытно, да… А скажи-ка мне, Стурши: было ли тебе больно?
Колдун ответил, даже не подумав, желает ли он продолжать этот бредовый разговор? Говорить ли правду?
— Нет.
— А страшно?
— Да. Мне показалось, я умер от ужаса.
— А злишься ли ты на меня? Или, может, обижен моим вероломством?
Стурши внимательно прислушался к себе и с удивлением отметил вслух:
— Нет, Скундара. Я не зол и не в обиде. Хотя должен! Если ты, правда, сделал со мной такое. Если не померещилось мне с твоих поганых травок. Я и за травки на тебя сердит бывал, ты же помнишь. А сейчас — нет.
— Хорошо. Очень хорошо, Стурши, — друг стиснул его плечи крепче, в зрачках полыхали грозовые огни. — А теперь забудь про жертвоприношение и присягу. Ничего такого с тобой не было. Тебя повело с марахских пряностей. Ты заплутал в пещере, уснул, чуть не замёрз, пока я разыскивал тебя, дуралея…
— Скундара, да провалиться тебе с твоей дурман-травой! Что ж меня до сих пор-то с неё так шарахает! Помню, ты сказал, пойдём отсюда. Почему мы до сих пор здесь?
— Да потому что я никак тебя в чувство привести не могу! Держи светильник и пошли. Пока ещё выберемся...
Путь долог и не прост. Первородная пещера — совершенно не то, что вырубленный в теле Голкья жилой дом. Холод: пронизывающий, хуже мороза наверху. Сырость и сквозняки. Ни единого шага по ровному. Щели, в которые нужно протискиваться, пресмыкаясь, подобно выползку. В этой пещере хотя бы грязи мало: вешние потоки приносят сверху песок, а не глину. Стурши пробирается следом за другом и удивляется, как глубоко залез. А главное, зачем?
Друг бросает, не оборачиваясь:
— Стурши, мы сейчас поднимемся, и я покормлю тебя… Обещаю, больше никаких хитрых приправ! Немного отдохнёшь и уберёшься отсюда, как пришёл: изнанкой сна. Я не хочу, чтобы тебя видели в моих угодьях.
Колдун покладисто отвечает:
— Да, я помню: мы с тобою, для всех, друг друга не знаем.
— Слушай меня дальше! Ты не вернёшься на Ярмарку у Вилья и куда-либо на Нари Голкья, нечего тебе там ошиваться. Ты перестанешь преследовать мудрых Наритьяру, Латиру, Нельмару, Вильяру. И в угодьях Наритья тебе тоже совершенно нечего делать. Вообще, ты оставишь месть кому-либо из своих знакомцев.
Стурши внимает. Вчера заспорил бы, или просто пустил пожелания друга мимо ушей. Но сегодня ему него возразить даже в уме, да и не хочется. Колдун отмечает это, как мимолётную странность, и тут же забывает, ожидая от Скундары продолжения.
— Твой путь — в угодья Альди. Ты бывал там?
Стурши пожимает плечами:
— Давно и не долго.
— Это хорошо, значит, ты не успел там сильно нагадить. Или успел?
— Нет, меня там не запомнили. Только со старым Альдирой мы знаем друг друга в лицо. Он помогал Ульдаре… Когда эта кричавка драная ловила меня и наказывала.
— Отлично!
— Что отлично?
— Замечательно, что вы с мудрым Альдирой знаете друг друга в лицо, и у тебя есть свой, выстраданный интерес: убить его.
Колдун искренне удивляется:
— Мы же договорились не трогать никого, кто поёт Великие песни? И оставить месть всем моим знакомцам?
— Уточняю: не трогать никого, кроме тех, на кого я укажу. Альдира… Впрочем, не важно, тебе незачем знать. А сделай-ка ты, друг мой Стурши, так, чтобы мудрый Альдира не вышел из круга. Если же он сорвёт Великую песнь и перевернёт половину угодий, это будет совсем здорово. Ты понял меня, друг? Сделаешь?
— Я постараюсь, Скундара.
Друг резко обернулся, сверкнул глазами зло и удивлённо:
— Стурши, что значит, «постараюсь»?
— То и значит! Я не хочу тебе врать… Вернее, не могу… А вдруг, я пообещаю и не сделаю? Я ни разу не убивал мудрого, поющего в круге, и пока не придумал, как так исхитриться. Зачарованные Камни защищают, и тем надёжнее, чем сильнее ворожба. Великий учил меня многому, но не всему. Ты — сам из мудрых. Если у тебя есть мысли, или ты что-то знаешь, посоветуй, а?
— Ладно, Стурши… Слушай меня внимательно.
21.04.2017***
Боль — удел живых. Обычно она враг, но может быть и союзником, Ромига знает это давно. Неприятно? Ещё как приятно: со всей остротой ощущать себя живым! До искр и тумана в глазах, до эйфории… Стоп! Если позволишь сознанию уплыть на этих волнах, уже не отличишь боль, которая на пользу, от той, что во вред.
Вильяра — понятливая. Ромига легко объяснил ей, в каких упражнениях нуждается, но не может пока делать сам, и теперь она играла им, будто тряпичной куклой: гнула, скручивала так и эдак, тянула за конечности. В должной мере плавно, медленно, осторожно. Уверено и безжалостно… Нет, отчаяние от собственной беспомощности — не впрок. И ярость — не к месту. Он сам попросил, и так надо. Вильра — лучшая помощница. Чуткая как… Если не смотреть на неё, легко представить, будто оказался в руках собственного двойника. Если сфокусировать взгляд… А не слишком ли ярко разгорелись чужие серебристые глаза? Розовый язычок облизнул влажно блеснувшие клыки…
— Эй, охотница, не смотри на меня, как на еду. Отравишься!
— А вот ты, Нимрин, и вслух заговорил! Раздышался? Раздумал идти к щурам?
Хотел ответить, что да, и не дождутся. Хватанул воздуха — резковато, не в такт — прострелило, опоясало, свело судорогой рёбра вместе с диафрагмой, только захрипел сквозь зубы. Вильяра вдвойне осторожно довершила начатое движение, заглянула ему в глаза и запела. Магия, облечённая в звуки, постепенно уняла боль до терпимой. Перед разминкой Ромига нарочно просил целительницу не глушить ему никакие ощущения, но сейчас был ей очень благодарен. «Хватит пока. Уложи меня ровно, отдохну. Спасибо тебе».
Лежал навзничь, глядел в потолок сквозь ресницы, чувствуя себя чем-то вроде медузы на песке. Искалеченный дух, дырявая память, раненое тело. И по крайней мере, последнее повреждение — заслуженная расплата за самонадеянность. И от стыда не сдохнешь, раз уже не сдох от обсидиана в сердце: Тьма не взяла. И жить-то хочется. Пустота небытия, которой он успел отхлебнуть и распробовать, задним числом теперь страшит до озноба.
А колдунья снова заглядывает в глаза, гладит по лицу, по волосам, что-то ласково мурлычет. Ей его исцеление тоже обошлось не дёшево. А он только и может сейчас, что улыбаться… И выздоравливать побыстрее! «Я отдохнул. Продолжим.» «Уверен?» «Да.» «Нет, Нимрин! Ты боишься и спешишь. А ещё будто наказываешь себя. Не надо так! Ты быстро поправляешься. Быстро и хорошо, я вижу, слово целительницы. Наберись терпения! Я рядом, я буду с тобой, пока вылечу тебя, пока поставлю на ноги…»
Он ловит миг, когда её шершавая ладошка касается губ, и целует. Мечтает поскорее оклематься достаточно, чтобы пойти со своей колдуньей в круг. Возможно, завтра или послезавтра… «Вильяра, сколько дней ты меня лечишь?» «Ночь, день, вторая ночь.» А ему в полузабытье показалось — дольше. И всё же следует прояснить один момент, пока не ткнули носом: «Нельмара. Помню, мы с ним договаривались. Я сильно вас всех подвёл?» Вильяра отвечает спокойно, без малейшей заминки: «Хранитель знаний рассчитывал на тебя, но мудрые справляются сами. Латира говорит, так даже лучше, и я ему верю. Если ты можешь сейчас слушать стихии, убедись и успокойся. Всё хорошо, Нимрин. Всё будет хорошо.»
Ненадолго отвлечься от непорядка в собственном теле — вовне. Ночь плывёт над Голкья, глубокая ночь на ущербе луны. Тьма в такие ночи закономерно сильна… Ой, нет! Сегодня Тьма нарочито, неестественно сильна. Тьма сыта и довольна, словно обожравшийся хищник. Равновесие не просто восстановили — кто-то заметно качнул его в другую сторону, и это сделал, совершенно точно, не полуживой нав. Хотя ему с того хорошо: быстрее выздоровеет. Но в целом — ситуация кажется тревожной. Кажется? «Вильяра, скажи, а сама-то ты их слушаешь? Ты не замечаешь ничего странного?»
***
Нимрин бы не сказал, Вильяра не заметила! Мудрую учили каждый миг её жизни слышать воздух и воду, лёд и пламя, камень и зелень. Но что поют миру старшие, изначальные стихии — обычно не важно, слишком всеобъемлющи их голоса, неизменно-размерены шаги. Поганец Средний разбередил Свет. Волей-неволей пришлось восстанавливать равновесие, петь Великие тёмные песни. Ярче Свет — глубже Тени, таков закон. Но без постоянной привычки трудно следить за тем, что прежде не нуждалось в присмотре. Вот и прокараулила… Что? Что-то.
— Мудрый Латира, ты спишь?
— Уже нет, Малая. Что случилось?
— Не знаю, Старый. Тени как-то разом набрали силу.
Старик послушал, а после ругнулся щурами на десять колен, зло и замысловато, чего за ним обычно не водилось.
— Старый, что? — требовательно переспросила Вильяра.
— Хочу ошибиться… Но не знаю другого способа напитать одну стихию, не затронув остальные. Кажется, какой-то выползков выкормыш спел над алтарём-камнем песнь Повелителя Теней. Да кто ж таких недоумков в мудрые напосвящал! Чтоб его щуры наизнанку вывернули да присолили!
Вильяра невольно, совсем по-детски, расширила глаза и прижала ладони к щекам. Она слишком хорошо помнила сказки про Повелителя Теней и его зачарованных слуг: жуткие и увлекательные. Слушать — заслушаешься, а вот в жизни… Нет, после Великих песен, после поединка воли с Наритьярой Средним мудрую Вилья мало что могло напугать всерьёз. И в тех же сказках, Повелитель Теней был никак не страшнее Солнечного Владыки. А самое ужасное, самое смертельное — их схватка — уже миновало Голкья: Средний мёртв. Кто бы сегодня ни зачернил лицо сажей и ни встал над древним алтарём, он не успел набрать много силы. И не успеет, мудрые быстро отыщут в своих рядах перевёртыша… Если только он из мудрых! А кто ещё достаточно силён и дерзок, чтобы рискнуть?
— Старый, а вдруг это Стурши?
— Мы с Нельмарой как раз говорим об этом. Погоди, Малая…
21.04.2017 +***
Скундара смотрел на приятеля, сосредоточенно уплетающего мясо, и не мог отделаться от неуютной раздвоенности. Вроде бы и забавно, смеху ради, приказать Стурши что-нибудь унизительно-нелепое. В очередной раз убедиться в своей власти над колдуном, который даже перед Великим Безымянным склонял голову из приязни и уважения, а не с перепугу, как прочие. Отныне и навсегда дерзкий Стурши — подвластная Скундаре, покорная тень. Сила недопосвящённого очень пригодилась Скундаре в круге, где молодой мудрый, обмирая от страха, спел свою первую Великую песнь. Но спел же! Смог! Значит, дело того стоило! А справился бы он сам, без изуверского обряда? Теперь уже не узнаешь, и это досадно. Ещё нет-нет, а подташнивает от тупого, безрассудного послушания Стурши. Кажется, лучше бы лихой дружок просто околел на алтаре, пополнив стаю бессловесных пещерных теней. Вот зачем было призывать его обратно? Альдира… Да провались этот Альдира к щурам сам собой! Ничего он не заметит, а заметит — так молодого, неопытного соседа заподозрит последним. Может, отвести тень обратно и развоплотить? Вроде бы, для этого достаточно приказа…
Стурши резко вскинул голову, поймал взгляд мудрого, и ярко-синие глаза плеснули чернотой.
— Не изгоняй меня, о повелитель, я тебе пригожусь! — кривая ухмылка-оскал, упрямый напор в голосе. Так похоже на прежнего, живого Стурши, и вопреки всем предостережениям, Скундару это радует. А тень продолжает говорить. — Если ты передумал убивать Альдиру до смерти — давай, не будем. Тебе же хватит, чтобы твой матёрый сосед на несколько дней застрял в круге? Следы развеются, и никто ничего про тебя не узнает. Правда?
— Я же приказал тебе всё забыть!
— Что забыть? — Стурши вскинул брови. — Забыть, что ты — мой хозяин и повелитель?
Скундара опешил от такой наглости зачарованного, но ту же взял себя в руки и быстро ответил:
— Нет! Обряд забыть!
Стурши рассмеялся, будто славной шутке.
— Я не помню никакого обряда и вспоминать не хочу. Я служу тебе всем, что у меня есть, о мой повелитель. Я помню, что раньше было иначе, и не знаю, почему стало так. Но мне всё равно. Мне нравится, как сейчас. Так что же с Альдирой? Убивать? Не убивать? Чего ты хочешь?
Вопрос вопросов! Сундаре показалось, его мысли и желания засновали туда-сюда, будто кричавки над падалью. Но мудрого всё-таки учили собираться. Он подумал и выдавил из себя почти уверено:
— Путь Альдира застрянет в круге… Да, пусть он там хорошенько застрянет. Пусть это случится поскорее. И пусть он догадается, что это устроил ты, Стурши, но не поймёт, что ты теперь — тень! Никто, кроме меня и тебя не должен знать о твоей новой природе. Ты понял меня?
— Да, я буду хранить нашу тайну, о мудрый Скундара. Ну, что, я пошёл?
— Иди. Если что-то помешает тебе исполнить мой приказ, шли мне зов в любое время дня и ночи.
— Надеюсь, если понадобишься, ты будешь не в круге, — фыркнул Стурши, без спросу пряча в мешок недорызенный кусок мяса. — До встречи, Скундара, Повелитель Теней… Вот же нас с тобою угораздило! Обхохочешься!
Стурши исчез, как умел, мгновенно, но смех его несколько мгновений эхом метался по тайному убежищу Скундары. Мудрый недовольно тряхнул головой и вытащил из поясного кармана чёрный жертвенный нож. Погрел в ладонях полулунное лезвие, провёл пальцем по острию — как всегда, удивился, порезавшись. На вид грубоватая поделка из чёрного сланца казалась безнадёжно тупой. Она и не резала ничего, кроме живой плоти, да не кого попало, а лишь разумных: Скундара проверял не раз. Ещё весной нашёл древний «улу» на речной отмели, зачем-то подобрал, таскал с собой, заботливо поил своей кровью, никому не показывал…
Продолжение: chorgorr.diary.ru/p212615649.htm
@темы: Тайный Город, тексты, навы, Ромига, тень ищет своё место, Голкья
-
-
06.02.2017 в 19:11-
-
11.02.2017 в 19:33-
-
14.02.2017 в 20:46Ждём с нетерпением...)))
-
-
14.02.2017 в 21:01-
-
21.02.2017 в 01:32Тьорга, рисовала, и не только я. Моё - один из первых скетчей в посте с визуалом, не моё - там же в комментах: chorgorr.diary.ru/p209494724.htm
-
-
23.02.2017 в 10:11Предыдущий кусочек перечитал - очень здорово вот это: "Сама напросилась" =) Никаких сантиментов, как и полагается.
-
-
23.02.2017 в 16:35"Сама напросилась" =) Никаких сантиментов, как и полагается. Да как бы и не до сантиментов. От слова "совсем")
-
-
27.02.2017 в 00:48-
-
28.02.2017 в 21:37-
-
01.03.2017 в 00:39-
-
01.03.2017 в 15:06А вот ряды читателей неумолимо редеют((( И хоть я не сильно жадная до фидбека, а не скажу, чтобы меня это радовало.
То ли тем, кто читал раньше, перестало быть интересно, то ли их пожрал реал, то ли все ушли на ЗФБ, то ли я кого чем обидела... Но впервые — за всё время, что пишу — на Фикбуке ноль просмотров очередного обновления. О.о
-
-
01.03.2017 в 15:10с фикбуком странно...
Я тут читаю, но так как я умотан - то не всегда успеваю оставить коммент((
Но, это... ПИШИ ЕЩЕ!
-
-
01.03.2017 в 15:35Но, это... ПИШИ ЕЩЕ! Я тут накидала списочек всех действующих лиц. Думаю, выложить, что ли, в качестве приложения?
-
-
01.03.2017 в 16:19У народа может стало времени мало...(
Обязательно - такие приложения никому не вредят))
-
-
01.03.2017 в 16:57-
-
01.03.2017 в 18:41Приложение с именами выложила, и готовлю ещё кое-какую справочную информацию по миру.
Тьорга, я на фикбуке вообще редко бываю. Ну так, ты читаешь и коментишь здесь, тебе так удобнее) А кто-то предпочитал там или на самиздате, или скачивать оттуда в формате читалок. Думаю ещё завестись на Лит Эре: уж нести фигню в массы, так нести)
-
-
21.04.2017 в 01:26-
-
21.04.2017 в 09:46Отношение нава к боли прекрасно. Если тебе больно, то ты живой. Темные умеют наслаждаться любыми проявлениями жизни. И мне это очень близко.
-
-
21.04.2017 в 10:48-
-
21.04.2017 в 13:45Даже для темного слишком много Тьмы - плохо! Ему-то, может, и не плохо) Но он умный и достаточно проникся местными реалиями, чтобы счесть внезапную "халяву" тревожным симптомом.
Отношение нава к боли прекрасно. Если тебе больно, то ты живой. В принципе, Ромига предпочитает другие свидетельства того же самого) В иных обстоятельствах, например, в бою, он заглушил бы эти "приятные" ощущения нафиг, чтобы не мешали. Но сейчас пользуется встроенной системой самодиагностики организма по полной программе, и в меру - некоторыми "плюшками", которые достаются терпеливым.
Дарга, Да))) Оно вроде бы отвисло)
-
-
21.04.2017 в 19:28-
-
21.04.2017 в 20:08-
-
25.04.2017 в 18:20