Бееелочки )

Оригинал взят в зверские вести

Милая медсестра в прививочном кабинете поделилась своими наблюдениями: прививать от бешенства приходится очень многих, по частоте своих укусов звери выстраиваются следующим образом:
1. белки
2. кошки
3. собаки
4. обезьяны в зоопарке

@темы: жисть, белки

---

Собираясь на юг, оглядываюсь на север, на чужие отчёты

Оригинал взят в Немного Гипербореи или артефакты Сейдозера

Продолжение. Начало здесь: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14 части.

Из всего необычного, что я видела в тех краях своими глазами или на фото - самое очевидно рукотворное. При том, не похоже на новодел последних 100 лет...

Мы конечно же слышали про то, что где-то ближе к верхушке горы Нинчурт есть какие-то то ли скалы, то ли блоки с метками на них. Судя по всему, древнего и антропогенного происхождения. Можно называть цивилизацию, которая это построила Гипербореей, можно как-то ещё. Но несомненно, здесь была приложена рука человека. Пока из остатков, построенного этой цивилизацией (или племенем) мы видели лишь сейды. Но в этот раз обнаружили нечто более глобальное.
Причём наткнулись мы на это место почти случайно, в поисках лучшего мечта для съёмки на склонах Нинчурта. Пока мы бродили около ручья, стекающего со снежника на вершине горы, мы встретили группу искателей гиперборейских антефактов, которые и любезно показали нам эти блоки и знаки, благо что мы были в 100м от них.

Мне кажется, здесь была древняя пирамида, судя по общей форме конструкции, стремящейся к конической. Если присмотреться, внизу расположен желоб для стока воды, обложенный каменными блоками. А о метках на камнях далее подробнее.


Вид сбоку куска то ли скалы с растрескавшейся породой, то ли конструкции из блоков:


Попадались такие отдельные то ли камни, то ли блоки:


Некоторые детали:


На этой конструкции мы нашли ни много ни мало, а пробитые риски на камнях. Думаю, они были нужны для сочленения блоков друг с другом:


Возраст пробивания рисок неизвестен, но думаю, что достаточно древний. Предположения, что это сделали современные геологи, на мой взгяд не подходят, так как геологи, когда берут пробы, сверлят камни не с краю, а в толще их.


Риски крупным планом:


Некоторые из них напоминали руны:






На больших блоках попадалось и по несколько рисок сразу:


Общий вид конструкции сбоку:


Осмотрев конструкцию детально, мы пришли к выводу о том, что:
а)Эти метки явно не природного происхождения
б)Происхождение их, видимо, древнее.

Неожиданно в конце съёмки на соседнем склоне горы обнаружилось какое-то неизвестно откуда взявшееся мистическое облако (про которое я уже писал здесь), которое очень быстро поползло на нас, как бы подгоняя из этого места. Причём оно остановилось в нескольких метрах от нас и буквально замерло. Так что мы поняли намёк и поспешили обратно в лагерь, тем более, что к тому моменту уже начало смеркаться.


P.S. Ещё раз напомню, что мы собираем фотопутешествие в те места на конец июля-начало августа. Спешите успеть с нами, пока ещё есть билеты на поезд! Подробная информация здесь

@темы: ссылки, Север

---

Ну что за блин!

Вышла в отпуск, и тут же заболела(
Планы — грифону под хвост, самочувствие отвратное...

Вопрос: Люди-нелюди, скажите кошке доброе слово:

1. Поправляйся скорее!		22	(100%)
2. Потерпи, и всё пройдёт		0	(0%)
Всего:		22

@темы: жисть, медицина

---

Высокомерно и резко, но по делу

Оригинал взят в побеждающий страх

Мне кажется, если что-то и следует сделать вот прямо сейчас (а лучше бы позавчера) каждому из нас, так это прекратить сеять вокруг себя страх. Ну, хотя бы уменьшить интенсивность посевов - для начала...

Ладно. Если уж праздник Тиштара, побеждающего страхи, скажу то, что давно хотелось (но казалось бессмысленным, потому что люди обычно игнорируют все хоть сколь-нибудь важное, неосознанным усилием воли отключая слух, зрение и прочие органы восприятия).
Но во имя Тиштара можно и просто так воздух сотрясти. Типа праздничный салют.

Так вот. Мне кажется, если что-то и следует сделать вот прямо сейчас (а лучше бы позавчера) каждому из нас, так это прекратить сеять вокруг себя страх. Ну, хотя бы уменьшить интенсивность посевов - для начала.

Поясняю на простом примере. Однажды один мой знакомый, случайно узнав, что вечером этого дня я куда-то там лечу, тут же сообщил: "А кстати, вот как раз вчера разбился самолет компании Air France, и все пассажиры погибли!
Прошло много лет, а я до сих пор думаю, зачем он это сказал? Он не был ни родственником, ни близким другом, который испугался за мою жизнь и не смог скрыть тревогу. Он не выдвинул ни одного конструктивного предложения, даже не поинтересовался, возможно ли отменить поездку и связанный с ней риск. Не предложил отвезти меня в пункт назначения на своем автомобиле. Даже не пообещал побежать в какую-нибудь церковь и помолиться о благополучном исходе. Просто выдал пугающую, нервирующую информацию, и все. Честно говоря, подозреваю, он просто так брякнул. К слову пришлось, чо.

Сейчас, когда этот эпизод описан мною - пристрастно, внятно, с подробными разъяснениями, мало кому этот мой знакомый не покажется откровенным гадом. Это, конечно, не так.
Он в тот день испортил мне настроение (и отчасти всю последующую поездку). Заставил тревожиться понапрасну. Но зная человека, сомневаюсь, что это действительно было его целью. Мой знакомый вполне добродушен, и падеж соседских коров вовсе не является единственной отрадой его жизни. Просто сказал, не подумав, ощущая себя источником ценной информации - чувство, временно приподнимающее самооценку почти всякого современного условно цивилизованного человека.
И все.

Но штука даже не в этом. А в том, что так ведут себя почти все люди. А может быть не "почти", а вообще все, просто некоторые редко и не в моем присутствии. Бездумно распространяют бесполезную пугающую информацию, ощущая себя всеобщими благодетелями.
Интернетики, конечно, способствуют стремительному распространению заразы. Что ни расскажи в публичном пространстве, непременно найдется добрая душа, которая сообщит о страшных-ужасных последствиях описанного поступка. Выпил стакан кока-колы - вам посулят мгновенное ожирение, сахарный диабет и скорую смерть. Воды из-под крана - просто скорая смерть, возможно без ожирения (какое облегчение). Вышел из дома в майке без рукавов - солнечное излучение, онкология, гибель богов. Отправил ребенка в булочную без охраны? Педофилия, наркотики, тайное пожирание сластей с последующим ожирением и бурным ростом кутикулы - самое меньшее, что ему грозит. Поехал путешествовать - обворуют, нахамят, поселят в сортире с неграми, отравят в кафе, попутно изнасиловав, обвинят в проституции, заразят проказой, смерть неизбежна. Ездите в автомобиле, на велосипеде, мотоцикле, самокате, роликах? Ооооооооо, попались! Вам любезно сообщат статистику аварий, посоветуют надеть шлем, а лучше скафандр, добавят, что это не поможет, все равно смерть неизбежна, ожирение неизбежно, онкология наш рулевой, лисы и ежи разносят бешенство (даже через фотографии), колонии бактерий поработили ваше сознание, смерть неизбежна, неизбежна, неизбежна - лично для вас, прямо сейчас, или в ближайшее время, точка.
Я почти не преувеличиваю.

Так вот, что я хочу сказать. Страшней микробов и кокаколы, страшней отпуска в Барселоне и бешенства, страшней наркотиков, колбасы и полетов в самолетах без шлема - страх. Он изматывает, отупляет, лишает радости и работоспособности, ведет к деградации, убивает раньше времени. Страх - это чума постинформационной эпохи. И каждый распространитель запугивающей информации - крыса, разносчик чумы. Как вам такая роль?
С точки зрения стороннего наблюдателя распространитель запугивающей информации отвратителен и воняет как сотня взопревших батраков, не познавших радости бритья подмышек, имейте это в виду.

Завязывайте, короче. Оставьте ближних и дальних самостоятельно разбираться с опасностями. Предоставьте окружающих их судьбе. И себя желательно тоже. Я понимаю, что трудно, но тут ничего не поделаешь, надо стараться.

Родителями пуганая, и сама грешна... Задумалась.

@темы: жисть

---

Чего-то хочется...

...то ли цветов полевых, то ли зарезать кого.
Второй день настоящего отпуска.

@темы: жисть

---

Первый пошёл...

UPD: ...и прошёл во второй тур конкурса. Жду «письма счастья» с рекомендациями по переделке.

На конкурсе «ТГ-2013» вывесили очередную порцию рассказов. В том числе, мой. А также Идальги, D. и Berelin
Прочитать все можно тут: www.t-grad.com/fan-zone/tg_2013/
А высказать мнение в комментариях или на форуме: www.vadimpanov.ru/forum/viewtopic.php?f=52&t=17...
Поскольку сайт конкурса грузится через раз, а правила не запрещают, дублирую конкурсный текст здесь.

Первый командир

Первый командир

Весна 1943
Капли ледяного апрельского дождика вкрадчиво постукивали по плащ-палатке над ухом: «Кап-кап-кап». На западе ревела, грохотала, отсвечивала заревом в подбрюшье низких туч не слишком близкая, но и не далёкая линия фронта. Холод сырой земли пробирал до костей. Противно сосало под ложечкой: больше от страха и бесприютности, чем от голода.
Голод восемнадцатилетнему Мишке Сошкину был не в диковину. До призыва он, как и мать, получал паёк по рабочей карточке, но три младших сестры и братишка… Теперь они все остались дома, далеко на востоке. Там, откуда Мишку вместе с другими новобранцами после короткой учёбы несколько суток гнали на фронт: пешком, в теплушках, снова пешком.
В пути их разномастная толпа постепенно редела, рассеивалась. В расположение части, где ему предстояло начать солдатскую жизнь, направили шестерых. Их встретили. Выдали сухой паёк, угостили кипятком и махрой. Показали, где расположиться на ночь, обещали с утра распределить по отделениям. Только люди, с которыми плечо к плечу предстоит бить треклятого фрица, показались Мишке встрёпанными, обескураженными и злыми. Чуткий на такие вещи парнишка видел: дело не в застарелой усталости и ненастных сумерках, сделавших все лица одинаково серыми. Что-то здесь произошло неладное…
А, не важно. Сам он настолько вымотался в пути, что молча сжевал хлеб, подобрал с ладони крошки и свалился, где стоял. Свернулся клубочком, как бездомный пёс: ватник и плащ-палатка – вместо облезлой шкуры. Лежал теперь, дрожал, временами проваливался в забытьё, а ни заснуть, ни проснуться толком не мог. Мимо ходили, ругались, спорили. Речь шла о каких-то дезертирах и сержанте, который в одиночку поехал их ловить. Всё это причудливым образом сплеталось с обрывками недобрых снов.
Под бок натекло воды: надо было устраиваться на кочке, а не в ложбине. Две кружки кипятка, которые Мишка проглотил в тщетной надежде согреться, начали проситься наружу. Когда давление внутри стало нестерпимым, встал. Пошатываясь, побрёл между деревьев. Отлил, хотел вернуться назад, но заплутал. Чуть не свернул себе шею в свеженарытых окопах. Испугался: «Повезло, не успели колючки намотать! Зря брожу в темноте. Надо угнездиться, где пришлось, и дождаться рассвета». Подумал так, и тут же различил впереди слабый огонёк. Побрёл на эту «путеводную звездочку».
Единственный лучик пробивался сквозь прореху в брезенте, которым был занавешен вход, кажется, в штабную землянку. Соваться туда – мол, пошёл по нужде, заблудился, помогите – было стыдно. Однако, сообразив, где он, Мишка смекнул, как вернуться к месту отдыха новобранцев. Сонная одурь, темнота, непогода сбили его с толку. А вообще, он был памятливый и хорошо чувствовал направление. Теперь вполне мог вернуться и лечь досыпать. Но Мишка стоял, как загипнотизированный, глядя на огонёк. Если долго смотреть на что-то яркое, кажется, чуть теплее. А согреться он хотел даже больше, чем есть и спать.
Приближающийся перестук копыт отвлёк от мечтаний о печке или костре, жарко потрескивающих дровах, горячем чае с сахаром вприкуску. Пустой кипяток – тоже хорошо, но если мечтать… Неподалёку фыркнула вторая лошадь. Мишка, различив смутный силуэт, навязчиво подумал о том, какая она большая и тёплая.
Всадник выехал из-за деревьев ровным шагом и направил коня прямо к землянке. Тщедушному солдатику он показался огромным. За спиной болтались на ремнях и звякали три, не то четыре автомата. А вокруг всего тела рдел алый ореол: неяркий, но удивительно чистого цвета. Мишка сморгнул, потряс головой. Медленно сморгнул ещё раз, чтобы убедиться: видит странное свечение не глазами, а как-то иначе.
Всадник ловко соскочил с коня. Отвязал от седла и швырнул наземь небольшой мягкий свёрток. Аккуратно сгрузил рядом оружие. Откинул брезентовый полог, выпуская наружу целый сноп света. Мишке удалось рассмотреть знаки различия и лицо: прямой нос, крепкие скулы и подбородок, ухо странноватой формы – без мочки. Низко пригнувшись, – мокрые от дождя волосы сверкнули медью – младший сержант стремительно шагнул в землянку. Мишка услышал голоса:
– Вернулся?
– Вернулся.
Новобранец едва успел подумать, надо ли ему становиться свидетелем того, что здесь происходит, как рыжий вышел обратно с кем-то из комсостава. Наклонился к своему тючку: заляпанному тёмными пятнами, связанному рукавами солдатскому ватнику. Развязал, расправил на земле. В сыром воздухе поплыл тяжёлый запах крови.
Тот, из комсостава, шарахнулся. Застывший столбом солдатик разглядел неестественно белую, скрюченную человеческую кисть – то ли отрубленную, то ли оторванную…
Смерть Мишка вблизи уже видел, самую неприглядную. Бомбёжки – они и в тылу бомбёжки. Однако вспомнил, холодея, рассказ соседа, Васьки Косого о «местах не столь отдалённых». Как охотники на беглых зеков отчитываются о проделанной работе. Мишка с трудом подавил желание заорать и броситься наутёк. Затаился, слился с темнотой: он с детства здорово умел прятаться. Слушал, затаив дыхание, объяснения рыжего о волках, сожравших солдат. Собеседник ему, очевидно, не верил, Мишка – тоже.
А рыжий очень целеустремлённо направился к пофыркивающей неподалёку лошади. Не той, на которой прискакал – другой. Присел возле передних ног и принялся что-то делать. Алое сияние, окружавшее его фигуру едва заметным ореолом, на несколько мгновений ослепительно вспыхнуло: будто прямо в ладонях зажглась сигнальная ракета. Рядом тоскливо мялся с двумя кружками кипятка в руках тот, кто вышел из землянки. Новобранец был уверен: этот человек старше рыжего по званию, должности, возрасту, и вспышки он не видел. Впрочем, Мишка не первый раз замечал недоступное прочим глазам. Привык.
Двое ещё о чём-то говорили, но тише и дальше, новобранец не разобрал ни слова. Потом старший подобрал оружие и ушёл в землянку, плотно задёрнув за собой дырявый полог. А рыжий сержант связал узлом ватник с останками, повертел головой по сторонам, будто что-то высматривая… Мгновенно распрямился, сделал несколько стремительных шагов прямо к затаившемуся солдатику:
– Кто здесь? – тихо, но грозно.
Мишкина душа ушла в пятки, пятки примёрзли к земле:
– Я… Дяденька, только не бейте! – запричитал, будто попался с поличным в чужом огороде, хотя по уставу так отвечать не положено.
– Кто «я»? – ещё грознее, а даже голоса не повысил, не присовокупил матерное.
– Мишка, новобранец.
– Смир-р-рна! Ещё раз, доложить по форме. Кто таков, что здесь делаешь?
Мишка выпрямился, отсалютовал – скорее по-пионерски, чем по-воински:
– Товарищ сержант…
– Младший сержант, – строго поправил рыжий.
– Разрешите доложить: Михаил Сошкин, новобранец, прибыл в расположение части вчера вечером, нас всего шестеро. Спал, встал по нужде, заблудился, пошёл на огонёк.
– Вольно! Так уже лучше. Ты, Михаил, поосторожнее шастай в темноте. А то, не ровен час, часовой подстрелит.
– Или в-в-волки сожрут? – зачем-то переспросил Мишка, выбивая зубами отчаянную дробь. – Как дезертиров?
Алое разгорелось ярче, зрачки сержанта рдели раскалёнными углями. Будто пламя лизнуло натянутые нервы парнишки, обожгло, но не согрело ни капли.
– Пока честно служишь, волков можешь не бояться. Марш отдыхать. Давай, я тебя сам провожу, чтоб больше не плутал, – ещё шаг, и рыжий крепко перехватил Мишку за руку повыше локтя. Макушка солдатика приходилась сержанту по плечо, пальцы легко сомкнулись на тощем бицепсе поверх ватника. – Пойдёшь ко мне в отделение, новобранец?
Мишку вопрос удивил и озадачил. Он недоумённо пожал воробьиными плечами, ощущая на себе тяжёлую и крепкую, будто капкан, пятерню рыжего:
– Я солдат. Как прикажут.

На рассвете восточный ветер порвал тучи. Дождь перестал, но подморозило аж до хруста. Мишка толком так и не уснул, трясясь под задубевшей плащ-палаткой. Раздумывал в полудрёме над увиденным ночью, над вопросом сержанта. Тот больше ничего не говорил: просто отвёл новобранца на просеку, где под ненастным весенним небом серыми бугорками спали солдаты, а сам подался дальше, в большую жилую землянку, которую успели вырыть для комсостава.
Если повезёт, и часть останется в резерве, завтра Мишка тоже будет ночевать в относительном тепле. А может, повинуясь приказу, они выступят на передовую. Мишка слыхал от бывалых людей, что первый бой – очень страшно, второй – ещё страшнее, а дальше – ничего, привыкаешь. Если жив останешься. Мишка чуял и верил своему чутью: первый, второй, третий бой он обязательно переживёт. Он всегда был везунчиком. Впрочем, и Данилу – опору, надёжу, старшего брата – судьба до поры баловала. А прямо перед Мишкиным призывом пришла похоронка. Мать выла, младшие ревели, сбившись в комок, как котята. Мишка не плакал. Он был теперь старший мужчина в семье, отца убили ещё в сорок первом. В цеху, где трудилось несколько поколений Сошкиных, одноногий старик-механик сказал, щурясь сквозь горький махорочный дым: «Отвоевал наш Данька. Скоро твоя очередь немца бить. Не подкачай, Мишка». Он и собирался не подкачать, справиться. Как справлялся два года у станка, до которого едва доставал без подставленного под ноги ящика. «Хорошо, что эту… Нашу часть перевооружили автоматами. Трёхлинейка уж больно длинная».
Первые лучи солнца озаряли верхушки сосен, когда молодой солдат забылся дрёмой покрепче. Побудка. Старшие однополчане быстро, дисциплинированно поднимались с земли. Зевали, потягивались, хмуро щурились на яркое утреннее небо, означавшее, помимо прочего, лётную погоду. Пара минут, и все разбрелись по делам: на просеке осталась лишь кучка новобранцев. Вчера им было не до разговоров, сегодня быстро начали навёрстывать упущенное. Как почти в любой компании, Мишка оказался самым мелким и тщедушным. Выслушал пару шуточек по этому поводу, не остался в долгу.
– Тихо, ребя! Ковмзвода идёт. С кем-то.
Мишка этого «кого-то» сразу узнал. Рядом с комвзвода бодро вышагивал рыжий младший сержант. Новобранцы, как умели, выстроились по росту. Командир взвода подошёл, оглядел неровную шеренгу. Скользнул по лицам внимательным взглядом, улыбнулся, поприветствовал по уставу. Они по уставу ответили. Комвзвода обернулся к рыжему и сказал:
– Ну, Рэм Викторыч, выбирай. Мне сейчас некогда разговоры разговаривать, сам понимаешь.
Мишка исподволь, но очень пристально разглядывал сержанта. При свете дня рыжий Рэм не казался таким уж огромным и страшным. Просто бравый вояка. Таких на плакатах любят рисовать: рослый, широкоплечий, подтянутый, открытое мужественное лицо – совсем молодое. И он не светился. Подумаешь, сверкнули алые огоньки в зрачках, когда сержант с левофланговым на миг встретились взглядами.
Не раздумывая, Рэм ткнул пальцем в двоих здоровенных братьев-сибиряков. Мгновение помедлив, указал на Мишку и его соседа: приземистого, но с плечами не под всякую дверь.
– А не жирно тебе будет, Рэм Викторыч? Три медведя, которых ты выбрал, за четверых сойдут. А шпингалета оставь Константинову или Гринько.
«Шпингалет» Мишка затаил дыхание. Ночью сказал, как прикажут. Но фрицев под началом бравого Рэма, наверняка, здорово будет бить. А ещё всплыла в памяти картинка из дореволюционной, с «ятями», энциклопедии, которую Мишка пацаном откопал на чердаке у двоюродной бабушки, сельской учительницы. Как воочию, представил себе тощую суку с оттянутыми сосками и припавших к этим соскам близнецов. Тихонько пробормотал под нос: «Волки. Волчица Капитолийская. Ромул и Рем. Вечный город». Сосед по строю покосился, как на припадочного. Комвзвода не расслышал. А сержант заинтересованно стрельнул карим, с огненной искрой, глазом. Переспросил комвзвода:
– Точно не дашь четверых, Игорь Саныч?
– Точно не дам.
– Тогда беру двух медведей и шпингалета. У него мордашка смышлёная. Подкормим бойца, будет толк.
– Вот и веди их всех кормить. После зайдёшь ко мне, оформим документы.

– Ну что, товарищи, давайте знакомиться еще раз, – рыжий командир отделения широко, пружинисто шагал по заиндевелой земле, трое новобранцев поспешали следом. Утренний ветерок нёс навстречу дым и упоительные запахи горячей еды от полевой кухни, – Меня зовут Рэм Викторович. Можно просто Рэм, но без панибратства. Первым делом предупреждаю: у нас тут вчера четверых дезертиров волки загрызли в лесу. Так что в лес без приказа не соваться.
– Волки? Да что за волки у вас в Европе? Я раз от наших-то дрекольём да кулаками отбился! – немедленно возразил один из сибиряков. – А Ваньке рысь на плечи сиганула, так он…
Ванька шагал рядом: живой, отменно здоровый. Значит вышел победителем из поединка со свирепой и коварной хищницей. Однако пихнул брата плечом, прерывая хвастливый охотничий рассказ:
– Саш, помолчи. Тут могут быть очень не простые волки.
– Правильно, – подтвердил Рэм. – Звери тут особенные. Верных не трогают, а кто вздумает бежать, не проживет пары часов… И самострелами тоже не балуйтесь, – сержант помолчал, пока миновали штабную землянку. Оглянулся на притихших новобранцев. – В остальном, все хорошо. Как везде, но чуть лучше. Не дерзить, не лениться, не строить из себя малахольных дамочек или сопливых деток – вы тут не под боком у мамки. У вас есть долг, честь и своя жизнь. Все это вы обязаны положить на защиту этой земли.
Мишка рысцой трусил позади всех, внимательно ловя каждое слово Рэма, теперь уже – командира. За свои восемнадцать Мишка встречал более речистых ораторов. Вообще, можно подумать, бравый сержант не слушал радио, не читал газет: там же все нужные слова есть готовые? Или слушал, читал, но зачем-то решил сказать по-своему? Кто он такой, и почему светится в темноте?

Котелок горячей каши с прожилками мяса отвлек Мишку от раздумий. Новобранец очень старался за раз черпать ложкой поменьше, жевать подольше, а всё равно посудина мигом показала дно. Выскреб дочиста, вытер кусочками хлеба. Пришло и накрыло ощущение блаженной сытости. Паренёк захмелел от еды, как бывает с долгой голодухи, холода и нескольких полубессонных ночей.
Рэм успел поесть сам, поручил сибиряков кому-то из своего отделения, а теперь присел на обрубок бревна напротив Мишки и внимательно смотрел, как тот дохлёбывает из кружки кипяток. Впалые щёки заморыша раскраснелись, глаза блестели, соображал он с пятого на десятое. Как раз можно брать «тёпленьким».
Хитрый Мишка и сам знал, что его сейчас можно брать. Думал, почему Ваньку и Сашку сержант отправил сразу, а с ним собрался разговоры разговаривать? Что это будут за разговоры? Не выйдет ли боком та ерунда, что он бормотал в строю?
Сержант спросил неожиданное:
– Ты как призвался? Сам пришел, или притащили в военкомат?
Вопрос простой. Однако на него можно было ответить поправильнее, а можно – почестнее. Мишка сморгнул и ответил честно:
– Очередь пришла. Призвали, я и пошёл.
Рэм посмотрел очень внимательно:
– А если бы очередь не пришла?
«Если бы, да кабы! Кабы все фашисты разом передохли!» – зло подумал про себя Мишка.
– Продолжал бы стоять за станком. Потом учиться пошёл, на инженера.
Рыжий прищурился:
– Семья есть?
– Мамка, сёстры и младший брат. Батька и старший брат на фронте погибли, – Мишке вдруг захотелось разреветься, как маленькому. Совсем развезло: от сытной еды, от того, что рядом оказался кто-то большой и сильный… Чужой человек. Командир… Мишка сдержался. Помолчал. Добавил, шмыгнув носом. – Данькина похоронка пришла за неделю, как мне призываться.
– Значит, есть за кого мстить врагу. Это правильно. – задумчиво сказал Рэм. – А ты – патриот, а, Мишка?
Мишка надулся, зыркнул сердитым, со слезой, глазом. В его голове война, гибель близких, враги, которым приходится за это мстить – и просто гнать в шею с родной земли – никак не вязались со словом «правильно»…
– Чего?
– Ты что защищать пришел? Сестёр, мать или землю?
– Родину, – Мишка не понимал, чего добивается от него Рэм, потому привычно начал «строить дурочку». Как всегда, когда малознакомые люди заводили с ним разговоры «про политику». Хотя, если номер не проходил, умел говорить складно, как диктор по радио. Мог и сейчас. Однако чутьё, которое всю сознательную жизнь Мишку хранило и берегло, требовало странного. Не увиливать, а лепить прямо, что думаешь.
– Что для тебя Родина? – не унимался рыжий.
– Ну… Страна, земля, люди… Коммунистическая партия, Сталин…
– И ты пришел защищать Родину?
– А как ещё? Фрицев бить, Родину защищать.
– Так может, без тебя справятся, будущий инженер? А ты выживешь и изобретешь что-нибудь полезное?
Мишке показалось, на этих словах презрительный взгляд Рэма прожёг его насквозь. «Понятно! Сержант решил, я из тех, кто норовит отсидеться в тылу ради собственной шкуры. Хорошо ему воевать, вон он какой здоровенный. А я раньше точно знал: я на своём месте. Я фашистам смерть точу, каждый день по полторы смены. И брака у меня – ноль процентов, даже если заготовки дрянные». Вспомнил кумачовую надпись над входом в родной цех: «Всё для фронта, всё для победы!» Вспомнил, как мучительно трудно было поначалу. Как учился сперва просто держать инструмент в руках. Потом – видеть металл, слушать его песни под резцом, ощущать дрожь станка, будто живого, своенравного существа. «Ну, ничего! Там научился быть на своём месте – и здесь как-нибудь справлюсь!»
– Может, я и выживу, и изобрету. Но сначала надо немцев прогнать. После отца и брата – моя очередь. А через полгода двоюродные пойдут. Нас много: Сошкиных и Шаниных. Младший мой ещё подрастает…
Сержант молчал, смотрел непонятно. В зрачках снова мерцало алое, будто зарницы дальних пожаров. И опять это странное ощущение: обжигающего, но не греющего жара. Мишка отчего-то сильно разозлился. Не хотел говорить вслух, однако языка за зубами не удержал:
– Командир, ты сказал: «Должны всё отдать на защиту этой земли». Знаешь, по-моему, ты плохо сказал: «этой». Неправильно. Она же наша, родная, – солдатик положил руку на мёрзлую кочку так, будто под его ладонью было что-то живое и чувствующее. Щека матери, грудь любимой, плечо друга, холка верного коня... Лёгкое касание: почтительное, ласковое и хозяйское одновременно. – Нельзя, чтобы по нашей земле фрицы ходили. Ну нельзя, и всё тут. Понимаешь, Рэм, что я хочу сказать?
– Я-то понимаю, – серьёзно кивнул рыжий. – Рад видеть, что ты это понимаешь. Не станешь жалеть себя в бою? Не побежишь? Не спрячешься за спинами?
Мишка вспомнил пару случаев, когда улепётывал, будто заяц, а потом стыдился. Насупился, и снова ответил честно:
– Не знаю. Я бываю трусоват. Но буду держаться изо всех сил. Я же помню. Лучше фрицы впереди, чем волки в тылу. Только…
– Что?
– Я очень хочу вернуться домой живым и с победой. Война ведь когда-нибудь закончится, и будет просто жизнь. Правда, командир?
– Правда. Любые войны когда-нибудь кончаются.
– Рэм, а кем ты был до войны? И что потом собираешься делать?
Сержант пожал плечами:
– До войны историей интересовался, а после к отцу пойду... В медицину. Он давно звал, и уговор у нас с ним.
Мишка подумал, что скакать с истории на медицину – как-то странно. Но не его ума дело. Вообще, слишком разоткровенничался с Рэмом. Тот всё-таки командир, а не приятель. Сам велел, без панибратства. А сержант снова озадачил его неожиданным вопросом:
– В родственниках колдунов или ведьм не было?
Про Мишкиного деда по матери, Игнатия Меламидовича Шанина, говорили, будто игрушки, вырезанные его искусными руками, приносят удачу. Двоюродная бабка, Александра Меламидовна, пользовалась огромным уважением в селе, где всю жизнь прослужила учительницей. Баба Шура не только подтягивала Мишку по школьной программе, но и учила кое-каким, довольно странным штучкам. Однако «колдуньём» на Шаниных никто никогда не ругался. Даже вредный Волинский поп, пока его не сослали куда подальше.
– Не было, – ответил солдат, честно глядя в карие глаза командира. Ему очень хотелось спросить, почему тот светится красным, и почему никто, кроме Мишки, этого не замечает. Но сдержался.
Вспомнил красивое и звучное слово «патриот», произнесённое Рэмом. Оно тоже впервые попалось Мишке на глаза в той дореволюционной энциклопедии на бабушкином чердаке. Лишь несколько лет спустя по радио стали говорить про советский патриотизм. А написано было так замудрёно, что Мишка понял и запомнил из статьи лишь первую фразу: «Патриотизм – любовь к отечеству». Дальше было про религию, про непонятную старорежимную заумь. И само слово было какое-то слишком большое, парадное, не по росту Мишке. Но примерял его на себя, и очень нравилось.
– Рэм, скажи: я наше советское отечество люблю, значит, я патриот?
– Это не словами, а делом проверяется. В бой пойдёшь, посмотрим, что ты за патриот. Наелся?
– Наелся.
– Отдохнул немного?
Мишка готов был заснуть прямо здесь и сейчас, пока переваривается каша, и не иссякло блаженное сытое тепло. Но ответил:
– Отдохнул.
– Значит, подъём. Сейчас пойдёшь землянку для отделения копать… Эй, Рыбаков! – сержант стремительно встал с бревна, махнул рукой проходящему мимо солдату. – Валь, возьми бойца, найди ему лопату и пристрой к делу.

Копать – дело тяжёлое, но не хитрое. Мишка влился в общую работу, как привык в родной семье, на селе у бабы Шуры, в цеху. Как привык, восполнял недостаток сил выносливостью и смёткой. Как привык, мигом перезнакомился со всеми вокруг. Попытался балагурить, однако новые товарищи не поддержали: их ещё давила ночная история с дезертирами и волками.
Мишка закусил губу и с привычным, размеренным остервенением долбил мёрзлую землю. История с дезертирами его больше не трогала. Был уверен: и для Рэма, и для всего отделения она закончилась, баста. Зато росла и крепла досада, что воспользоваться плодом своих трудов, отоспаться в свежепостроенной землянке – не судьба.
Так и вышло. К ночи пришёл приказ сниматься с места. Их перебрасывали из резерва на передовую. Марш по лесу под полной луной, которую больше не заслоняли тучи, по хрусткой от инея траве и комьям смёрзшейся грязи. Совсем близкая канонада, изрытые воронками окопы. Они занимали вторую линию обороны. Кажется, ждали большого наступления немцев, опасались прорыва.
На рассвете фрицы начали артподготовку, потом взревели чужие танки, и завертелось. Будто дурной сон – несколько суток почти непрерывных боёв. Мишка так и не понял, в котором из них было страшнее. Честно говоря, во всех – не очень. На гражданке, под бомбёжками бывало хуже. Смерть ревела, гремела, посвистывала рядом: то ближе, то дальше. Но он чуял и верил чутью: мимо, мимо, снова мимо. А в соседнем отделении «медведю» Женьке, с которым Мишка плечом к плечу стоял в шеренге новобранцев, осколком снесло полчерепа. Назавтра Василия Григорьевича, пожилого инженера из Киева, нашла злая пуля – в сердце. Но ужасаться и горевать было некогда. Война оказалась, в первую очередь, запредельно тяжким, напряжённым, выматывающим все жилы трудом. Молодой солдат учился на ходу. В сумятице исковерканной земли, огня, металла, крови учился держать в порядке своё оружие, обмундирование, а главное, себя самого. Сквозь адский грохот слышать и понимать приказы. Точно следовать им. Высматривать, ловить на мушку и упокоевать навсегда фигурки в проклятущей серой форме. Бегать с тяжёлым автоматом в руках, не спотыкаясь и не слишком отставая от более рослых однополчан.
Рэм оказался настоящим командиром, правильным. Мишка смотрел на рыжего сержанта с плохо скрытым щенячьим восторгом и во всём старался ему подражать. По мере сил! Надеялся, что со временем они с Рэмом станут доверять друг другу достаточно, чтобы раскрыть свои тайны.

***

Прущих напролом фашистов крепко прижали с флангов, и они, опасаясь влететь в «котёл», перешли в оборону. Основные бои шли где-то южнее и севернее. Там непрерывно грохотало, дымило, полыхали зарницы. Однако и на этом участке фронта не следовало давать немчуре спокойно жить.
Игорь Саныч поднимал взвод в атаку, когда Мишку внезапно накрыло предчувствие почти неминуемой гибели. Стоит шагнуть вместе со всеми из окопа – даже мокрого места не останется, только дымящаяся воронка! Смерть уже разогналась в стволе тяжёлого орудия, уже летела сюда, с визгом разрывая воздух. Панический ужас скрутил в узел потроха, парализовал мышцы, затуманил рассудок. Мишка видел, будто сквозь пелену: товарищи подбираются перед прыжком на бруствер. Перед отчаянным рывком к окопам вдали, которые уже много раз переходили из рук в руки, и хорошо бы, наконец, вышибить фрицев оттуда насовсем… Но прислонил автомат к земляной стенке, присел на корточки, сжался в комок, изо всех сил стараясь стать невидимым, окружить себя непроницаемым коконом. Так, чуял, уцелеет. Сей миг, а потом не важно…
Его, правда, перестали замечать. Жора Марчук, весёлый одессит, вчера делившийся махрой, едва не наступил на скрюченного солдатика. Мимо лица мелькнули вверх сапоги. «Жорку накроет. И Рыбакова. И Ваньку Колыванова. А Рэма с Сашкой и тех, кто дальше, этот снаряд не заденет». Даже не мысль, просто знание. Сильнее, чем от страха, Мишку перекорёжило от неправильности происходящего. Видел наперёд, что товарищи сейчас погибнут, а что мог сделать? Весь выбор: отсидеться на дне окопа или встать и умереть вместе с ними. Злая обида на судьбу, которая подкинула такую подлянку – и миг озарения. Шанс! Кажется, Мишка успевал. Жорку мог спасти, почти не рискуя собой, а других…
Труднее всего начать распрямляться из дрожащего комочка. Поднял голову, потянул руки, как в дурном сне. Дальше – легче. Ухватил за сапог почти выскочившего наверх Жорку, дёрнул на себя. Одессит потерял равновесие, рухнул обратно в окоп, матерясь уже за спиной Мишки.
Стремительный рывок наверх, три шага наискось, плашмя под ноги Рыбакову, чтобы тот споткнулся и кубарем полетел через Мишку. Пропустить его над собой, привстать и со всей дури залепить Ваньке вдогон, промеж лопаток, увесистым комом земли. Не обратит внимания или застынет столбом – пропал, упадёт – живой… Прежде чем самому ткнуться носом в землю, Мишка успел заметить: сибиряк низко присел, закинул руку за спину, испуганно шаря по тому месту, куда прилетело. Кажется, бегущий впереди всех Рэм обернулся через плечо, померещились две алые искры. Последняя мысль: «Автомат я так и бросил в окопе. Злостное нарушение устава!»
Снаряд долетел и ухнул в землю. Поднял её на дыбы, перемешал с воздухом, огнём, осколками металла, и Мишка на какое-то время провалился в небытие.

Кто-то дёрнул его за сапог, Мишка дрыгнул ногой в ответ. Удивился, как трудно шевелиться, и тяжело дышать. Попробовал подтянуть под себя руки, приподняться. Понял, что завален с головой, но его быстро откапывают. Взяли за шиворот и вытащили, будто репку, из рыхлой земли. Сел, кое-как проморгался. Прямо перед ним, на корточках, Рэм. Что-то говорит, разевает рот, но слышно лишь тонкий, на одной ноте звон. Рядом мнётся Жорка с двумя автоматами. Чуть поодаль санитары укладывают кого-то на носилки.
Осторожно покрутил головой, прижал ладони к ушам, ощутил жидкое и горячее. Из носу тоже бежала юшка. В остальном, кажется, цел. Рэм что-то сказал Жорке. Тот помог Мишке встать и куда-то повёл, заботливо поддерживая. Обоих мотало из стороны в сторону, как пьяных.
В медсанбате Мишке показалось гораздо хуже, чем на передовой, в бою. Зачем только Рэм его сюда отправил? Он же не ранен и вполне здоров. Подумаешь, болит и кружится голова, всё тело ломит, в ушах вместо звуков непрерывный звон, в глазах – серая пелена. Мир выцвел, разом утратив половину красок. Или не мир, а в самом Мишке что-то выгорело дотла, истратилось на тот сумасшедший рывок из окопа? Но он не переживал. Чуял, через некоторое время потерянное вернётся. Хотя и чутьё, сослужив верную службу – сохранив четыре жизни – почти уснуло.
Мишка сам бы завалился спать на сутки или двое, да не велели пока. Немного отдохнув и оклемавшись, начал помогать санитарам. Все поручения выполнял усердно, как любую работу, за которую брался. Но очень быстро решил: кем-кем, а медиком не станет никогда. Слишком давила чужая боль: даже в том отупелом, оглушённом состоянии, в котором он пребывал.
А ещё он отчаянно боялся Рэма. Знал: рыжий, один, видел и понял, что Мишка сделал. Жорка был уверен, что просто повезло вовремя споткнуться. Колыванову и Рыбакову долго будет не до подробностей. Их обоих эвакуировали в тыловые госпитали с тяжелой контузией. Ваньку, вдобавок, с полуоторванной рукой.
– Отвоевались ребятки. В строй вряд ли вернутся, – ответил на вопрос о них серый от усталости военврач, – Но жить будут.
«Значит, всё-таки не зря я!» – тихонько вздыхал Мишка. Раз за разом вспоминал, прокручивал в уме те несколько секунд. Что мог бы сделать лучше, чтобы товарищей не так сильно покалечило? Сомневался в мелочах, но знал: поступив сообразно чутью и здравому смыслу, крупно выиграл у смерти. Это победа, которая останется с ним навсегда и ляжет в копилку общей победы.
Однако в свои восемнадцать паренёк крепко усвоил: помимо здравого смысла, существует масса писанных и неписанных правил, за нарушение которых сурово карают. Одно называлось: «Устав Советской армии». Мишка как бы нарушил его, бросив оружие в окопе. «Если Рэм решит судить по правилам, наказать – из-под земли достанет. Или для него здравый смысл тоже важнее правил?» Мишка очень надеялся, что да. Хотел убедиться в этом как можно скорее. Чтобы избавиться от страха и сомнений, но не только.
Вскользь брошенный новобранцу вопрос Рэма: «Патриот ли ты, Мишка?» бродил в мыслях, будто закваска в тесте. Очень хотелось, чтобы рыжий снова спросил. Чтобы ответить прямо и честно, без оглядки, как у них повелось с первого разговора: «Конечно, патриот! Что для меня значит – любить наше отечество? Защищать землю от врагов. Оберегать всех, кто живёт на ней. Для кого она испокон своя, и они для неё свои. Родных, соплеменников, соратников, всех вообще, кто за нашу победу… Сталина в высоком кабинете в Кремле, где светят рубиновые звёзды… Вот интересно, они такие же алые, как огоньки в глазах у сержанта?» Мишка никогда не бывал в столице. «Буду жив, после войны обязательно съезжу, посмотрю».

Слышал он уже почти нормально, и земля перестала уходить из-под ног при каждом повороте головы. Попросился обратно в часть. Попутная санитарная подвода подвезла. Однополчане снова стояли в резерве, в большом, недавно отбитом у врага селе. Целых домов там осталось меньше половины, но бывало и хуже.
В одном из дворов мелькнула знакомая рыжая голова. Мишка быстро попрощался с ездовым и соскочил с подводы.
– Здравия желаю, товарищ младший сержант. Разрешите доложить, рядовой Сошкин в расположение части из медсанбата явился!
– Вольно! Как самочувствие?
– Хорошее. Отдохнул, голова прошла, слышу. Отпросился у медиков – отпустили.
– Не рановато? – внимательные карие глаза смерили маленького солдата с ног до головы.
Мишка пожал плечами:
– Я подумал: среди своих быстрее выздоровею. А то вдруг вы уйдёте далеко? Ещё отправят в другую часть.
– Так хотел вернуться?
– Да.
В окне дома мелькнул Жорка, оклемавшийся на пару дней раньше, помахал рукой. Мишка улыбнулся, подмигнул товарищу. Посерьёзнел, переводя взгляд на командира:
– Марчук из нас – самый везучий. А Колыванов и Рыбаков не вернутся.
– Марчук везучий? Пожалуй, – прищурился Рэм. – Скажи, зачем ты товарищей дернул вниз?
Мишка очень ждал от сержанта вопроса, после которого придётся объясняться. Но всё равно внутри будто оборвалось:
– Надеялся, волна и осколки пройдут поверху.
– Откуда узнал про бомбу?
– Не бомба – снаряд, – Мишка мог точно назвать, какого калибра, откуда стреляли, хотя уже не важно. – Я почуял, у меня бывает. Понял, что сейчас рванёт, и нам кранты.
– Вам всем – или им? Тебя бы не зацепило, ты знаешь?
– Если бы остался сидеть в окопе, не зацепило. И если бы сдёрнул к себе только Жорку, обоих не зацепило.
– Зачем выскочил?
– Увидел шанс спасти Рыбакова с Колывановым. Не мог просто так отсидеться. Нас и так слишком много уже полегло, а немца ещё гнать и гнать.
Сержант молчал, смотрел пристально. Мишка собрался с духом и спросил о том, чего боялся:
– Рэм, ты отдашь меня под трибунал? За то, что автомат бросил? Или волки?
Рыжий был серьёзен весь разговор, а тут вдруг рассмеялся:
– Автомат бросил – будешь наказан. Нарядом, на кухню. Заодно и подкормят тебя, пока ветром не унесло. А главное ты правильно понял. В любой войне важно не только победить, но и выжить. Если ты умрешь и братья твои – кто род продолжит? Остальных-то ты спас – своим здоровьем, кстати, – чуть помолчав, сержант добавил, – Я знал, что из тебя будет толк. Так держать, Мишка! Иди пока в дом, располагайся.
От тёплых слов сержанта, от ощущения – гора с плеч – в глазах и в носу подозрительно защипало. Мишка наклонился, будто поправить заправленную в сапог штанину. Через несколько секунд, выпрямившись, увидел Рэма в противоположном углу двора, под навесом, где стояли лошади.
Сержант ласково трепал по шее крупного коня, со шкурой такой же огненной масти, как его волосы, с характерной горбоносой головой и белой проточиной на лбу. «Дончак, красивый! Жаль, мы – пехота, нам не положено. Хотя, нет. Это Рэму хорошо, а я на такого только с забора влезу», – с лёгкой завистью подумал Мишка. Несколько мгновений стоял, любуясь на двоих рыжих: своего бравого командира и коня, который уже почти не хромал на правую переднюю ногу. «Вот бы картину с них нарисовать!». Но рисовать Мишка не умел. Просто отложил увиденное в памяти, отвернулся и пошёл располагаться в дом. Там его ждали свои.

***

– Жор, у тебя бумага на самокрутки есть? Поделись чуток, а?
– Чем клянчить, сходил бы ты, Мишка, в гости к третьему отделению. У них в доме целая библиотека, – одессит потряс в воздухе растрёпанным учебником арифметики. – Только иди скорее, пока они сами всю не скурили.
Рэм смерил обоих солдат таким взглядом, что будь они молоком – точно скисли бы, но вслух ничего не сказал. Сержант не курил принципиально, и приучил своих бойцов не «смолить» рядом с собой. А библиотеку, обречённую смешаться с махорочным дымом, Мишке самому стало жаль до стиснутых кулаков. Едва представил себе, как кто-то дерёт на самокрутки книги бабы Шуры – подхватился и рванул в соседний дом. Пришёл обратно со стопкой выше головы. Сгрузил в свободном углу, перечитал заголовки на корешках, вытащил одну книжку, заботливо стёр пыль с переплёта, раскрыл…
– На всех набрал? Молодец!
– Нет, себе.
– Мишка, контуженный, рано из санбата отпустили? Тут всему отделению на пару месяцев. Куда тебе столько?
– Варвары, я их читать буду! Если кто-нибудь хорошо попросит – вслух, с выражением.
– Ты нос-то не задирай, интеллигент! Все тут грамотные. Советскую школу заканчивали, не церковно-приходскую, – взъелся на Мишку один из старших товарищей. Особый упор на слове «советскую», недобрый огонёк в глазах – маленький солдат решил не продолжать перепалку. Лишь огрызнулся:
– Сам ты, Стас, интеллигент! Мы, Сошкины, потомственные пролетарии!
С Шаниными, роднёй матери, всё было не так просто, но поминать о том сейчас – лишнее. Мишка украдкой вздохнул, опёрся спиной об угол печи и погрузился в книгу. Десяток страниц в начале какая-то зараза успела выдрать. Однако через несколько секунд ровные ряды букв слились в видение штормового океана, где волны швыряли, как хотели, бриг со сломанными мачтами. Мишка никогда не видел моря, не попадал в шторм. Однако чуял солёные брызги на лице, задыхался от злого ветра, вцепившись в рукояти штурвала вместе с героем …
– Эй, Сошкин! Кончай угол подпирать, протопи избу! – видение растаяло, Мишка неохотно закрыл книгу и отправился за дровами.
На пару с Васькой из четвёртого отделения быстро попилили сухие плахи – потолок разбитого бомбёжкой дома – на короткие куски. Принёс, затопил, отрегулировал поддувало и вьюшку. Книга – на коленях. Одним глазком – туда, вторым – в багровый зев печи. Вспомнил, как батька давал за такие дела по загривку, а мать вздыхала: «Да пусть читает! Может, образованным человеком вырастет». Вспомнил – закручинился. Пиратская история, лихо закрученная на пожелтевших страницах, перестала казаться увлекательной.
Печка больше пока не требовала присмотра. Мишка хлопнул по карману, проверяя кисет, и вышел во двор покурить. Но горький дым отчаянно драл горло, а облегчения не приносил: «Хоть бросай курево совсем, по примеру сержанта». Серый пасмурный свет, серая, никак она развеется, пелена в глазах – и невнятное тоскливое предчувствие. Мишка затушил недокуренную самокрутку, бережно спрятал и побрёл по улице, куда ноги несли. Очень хотелось найти Рэма: поговорить с глазу на глаз. Рассказать, как вчера его отловил Слизень…

После очередной, с трудом отбитой немецкой атаки, Рэм сгоряча ответил на вопрос, не видали ли замполита: «Нет, наш Слизень опять заполз в какую-то щель». Раз сказал, будто припечатал. Прозвище прилипло накрепко. Лишь бы вслух так не обозвать, да в глаза!
Короче, Слизень отловил Мишку и завёл разговор про Рэма:
– Не очевидно ли вам, боец Сошкин, что ваш командир что-то скрывает! По виду – коммунист, советский человек, младший сержант Красной армии. А на деле он – шпион, которого надо поскорее вывести на чистую воду и обезвредить. Ваш долг, боец Сошкин, наблюдать за вражеским элементом и при малейших странностях в его поведении донести куда следует.
Мишка, по обыкновению, «включил дурочку». Посмотрел снизу вверх ясным взором, будто школьник на пионервожатого. Уточнил, а куда следует?
Слизень поморщился, будто съел кислое:
– Пиши сразу в особый отдел. Чтобы вражину взяли без малейшей проволочки. Если он поймёт, что оказался под угрозой разоблачения, может быть очень опасен. А мне можешь просто рассказывать, делиться.
– Да не замечал я ничего особенного. Если что замечу, немедленно донесу, – болванчиком закивал Мишка. – Максим Сергеевич, а как вы думаете, чей он шпион? Для немца – не слишком ли крепко и зло он своих бьёт?
Замполит на миг замер, будто такая простая мысль не приходила ему в голову. Но тут же непреклонно задрал подбородок:
– Ради того, чтобы внедриться в ряды нашей доблестной армии, фашистский шпион и не на такое способен!
Мишка смотрел в слякотные зелёно-карие глаза и думал, как же им не повезло с замполитом. Вот если бы в Слизня летела пуля – пошевелил бы Мишка хоть пальцем? «Но он же свой… Свой, а Слизень, и ерунду городит вредную. Рэм – не шпион… А если даже шпион, точно не фрицевский! А уж про то, что он светится красным и умеет тайное, замполиту даже заикаться нельзя. Сразу обзовёт поповским прихвостнем или как-нибудь похуже».
Однако зловредный замполит всё-таки заронил в честную Мишкину душу сомнения. Нет-нет, а мелькало в рыжем командире нечто неуловимо чуждое. Отстранённость? Высокомерие? Цепляла иногда его речь: чистая, грамотная, а вдруг скажет что-то… Новобранец в первый день, сдуру, открыто попёр на Рэма за «эту землю». Потом просто отмечал про себя неожиданные словечки, обороты, незнакомые присловья. В порыве подражательства сам их подхватывал. Но чьи это, на самом деле, присловья? На каком языке звучали изначально? Вопрос не праздный…
«Но всё-таки нескольких странноватых оговорок маловато, чтобы считать человека шпионом. Надо понаблюдать и подумать ещё. Не для Слизня – для себя. Не попасть бы только к волкам на зуб! Вот точно, как говорил дядя Петя: справа топь, слева трясина. Слизень наметил меня в «стукачи». Теперь не отстанет, будет так или иначе портить жизнь. Мало ему в нашем отделении Стаса… Ой! А сказал бы я кому вслух – про Стаса? Нет…»

***

Ужин, а Рэм опять куда-то запропастился. Мишка отложил его порцию в красивую сине-белую тарелку, найденную в доме. Стас тут же встрял:
– Зря ты это, остынет совсем. А командир – не барин, с фарфора есть.
– Правильно, это ему штрафная, чтоб не опаздывал к раздаче, – не полез за словом в карман Жорка-одессит.
Сержант явился, когда бойцы доедали свои порции, а каша в тарелке действительно успела остыть. Рэм сел на свою кровать, рассеянно покопался под подушкой, рассеянно взял тарелку из рук Мишки…
– Здравия всем! – пригнувшись в дверях, в комнату стремительно шагнул незнакомый старлей: смуглый, чернявый, длинный. Сверкнул пронзительными чёрными глазами – и открытым объективом маленького фотоаппарата.
Солдаты на миг замерли, потом начали привставать, чтобы приветствовать по уставу. Гость махнул рукой: мол, вольно, без чинов. Кивнул Рэму – тот представил его. По ухмылке на лице рыжего, по тону сразу было понятно: встретились давние знакомые, а то и друзья-приятели:
– Знакомьтесь, бойцы. Руслан Кандауров, военкор. Будет нашу часть изучать. Мужик он нормальный, шальной только.
– Рыжий, еще пара слов в таком ключе… – гость на миг стал нешуточно грозным.
– И что?
– Еду отберу, – Руслан сверкнул белозубой улыбкой до ушей. Стремительно скользнул к столу, умостился на шатком табурете: подвижный, как ртуть, гибкий, худой – скорее, от природы, чем с голодухи. – Мы с Рэмом в Москве еще до войны познакомились, – пояснил военкор. – Командир ваш – тот еще рыжий. А уж до девок с белыми волосами как охоч…
Рэм прервал его:
– Руслан, ты голодный? Хотя, кого я спрашиваю! Ребята, еда еще осталась?
Кашу выскребли дочиста, но на столе появился хлеб и даже кусочек сала из чьей-то домашней посылки.
– Спасибо, – улыбнулся военкор.
– Чем богаты…
Руслан удивительно быстро и незаметно перестал быть центром внимания. Вроде и здесь, и даже смотрит уже не просто так, а через видоискатель своей маленькой, будто игрушечной, камеры. Хотя свету в комнате даже для глаз маловато! Мишка так и не уловил, нажимает ли Руслан на спуск, или просто так смотрит. И странно: попадать в объектив – непривычное дело. Все Шанины и Сошкины специально ходили, а то и ездили сниматься на документы, для семейных альбомов. Получались на тех фотографиях неестественно напыщенными или, наоборот, запуганными. А Руслан очень быстро приучил совсем не обращать внимания на фотографа. «Нет, дело тут явно не чисто. И сам Руслан очень не прост. Не случайно они с Рэмом так спелись. Хочу узнать тайну Рэма – надо приглядывать за ними обоими».

Рыжий сержант предпочёл бы устроить приятеля в их доме. Но ещё одного спального места в небольшой горнице было не найти. Вряд ли Руслан умеет спать на потолке.
– Пойдёшь ночевать к командирам?
– Честно – не хочу. Мне там атмосфера не понравилось. Душно, – чернявый и рыжий одновременно, понимающе ухмыльнулись. – А есть другие варианты?
– У третьего отделения просторно, и воздух свежий. Стёкла выбиты.
– Стёкла – ерунда, не зима уже. Покажешь, где это?
Взгляд Рэма скользнул по комнате. Отделение быстро засыпало. Кроме сержанта, только Мишка ещё не лёг. Его место было на полу, крайнее. Да и в книгу опять вцепился, пока не потушили коптилку.
– Боец Сошкин покажет. Михаил, проводи гостя, и отбой. Книг больше оттуда не приноси, хватит.
Мишка с лёгким недовольством подумал, что они с длиннющим старлеем очень смешно смотрятся рядом. Будет третьему отделению веселье на сон грядущий. А впрочем, пусть их!

Вышли в ночь, Руслан подхватил в сенцах объёмистый вещмешок, легко, привычно закинул за спину. Чуть задержался на крыльце: потянул носом воздух, будто хищный зверь, глянул на небо, вновь плотно закрытое облаками:
– Завтра опять дождь будет, а потом – настоящее тепло. Пора бы уже.
Мишке было почти всё равно, какая погода, пока они стоят в резерве. Он хотел читать и спать. Как обычно, не поймёшь, чего больше.
– Пойдёмте, пока там все не легли.
– Ага, – военкор шагнул с крыльца и заскользил рядом с провожатым пугающе бесшумной тенью. Беседу затевать больше не пробовал.
Мишка раз пять успел споткнуться и чертыхнуться, даром, что дорога знакомая. А старлей ступал уверенно, как днём. Только в грязь разок-другой провалился. Зашли в дом, маленький солдат коротко представил Руслана командиру отделения и поспешил обратно.

Поспешить-то поспешил, да кружным путём. Решил обойти размешанный в кисель кусок между соседними дворами. Переправился на другую сторону дороги, побрёл вдоль, высматривая, где лучше перейти обратно. Не заметил, как очутился возле командирского дома.
Там тоже не спали. Приглушённые голоса доносились из-за плохо прикрытых ставен. Саныч, Кондратьич, Слизень, кто-то ещё незнакомый. Мишка сильно пожалел, что слух после контузии не восстановился полностью.
«Подслушивать нехорошо!» – учили в школе. Иногда уточняли: «Своих – нехорошо, врагов – можно и нужно». Хитрый парнишка давно заимел на сей счёт собственное мнение: «Можно и нужно всегда, когда разговор касается тебя, твоей семьи, друзей, знакомых. Вот болтать об услышанном – действительно не след».
Боец Сошкин изо всех сил навострил уши: говорили про его командира.
– Опять я про этого Рэма слышу. Что за партизанщина у вас творится? – незнакомый властный голос. – Слишком много воли забрал какой-то младший сержант. Шатается сам по себе, без приказа, дезертиров ловит.
– Теперь ещё этого военкора из лесу приволок, – вставил замполит. – Документы у него в порядке, но…
– Помолчи, Максим! За дезертирами мы Рэма сами отправили. Ты-то его подзуживал – был уверен, что не вернётся, и радовался. А мы с комвзвода всё оформили, как следует, – это Кондратьич.
– Кстати, волю забирать он начал совсем недавно. Растёт парень, – по обыкновению, тихо, спокойно добавил Саныч, комвзвода.
– Если бойцу стало мало сержантской звёздочки, представляйте на повышение. Смелый, инициативный, четверых в одиночку бьёт – рекомендуйте в разведку, – припечатал властный.
– А я говорю, по этому Рэму особый отдел плачет. Не наш он, не советский человек.
– Ну что ты, Максим Сергеич, заладил, как попка? Тебя послушать, советских вокруг нету, кроме тебя. А «волки» чей недосмотр покрыли, а? – мягкий, почти ласковый голос Саныча.
– Правильно: там, где нормально ведётся политработа с бойцами, никто не дезертирует. На дворе не сорок первый год, – Кондратьич, с напором.
– Слушай, товарищ замполит, что тебе умные люди говорят, – подытожил властный. – А то я повнимательнее пригляжусь, как ты проводишь идейно-воспитательную работу во вверенной роте. Про тебя самого мне пишут очень интересное. А знаешь, как бойцы тебя за глаза величают?
Мишка затаился на грязной обочине, будто цапля у пруда, и слушал. Услышанное его здорово успокоило. Слизень нынче не в фаворе, а в Рэме Чудове начальство уверено. Можно искать брод через размытую дорогу и отправляться домой.

Приснилось Мишке этой ночью престранное.
Будто стоит Мишка на трибуне перед президиумом, как на фото с партийных пленумов. По правую руку чинно расположились люди, чьи лица он привык видеть на стенах – портретами. Сам Сталин в общем ряду, но как бы выше всех. Баюкает неизменную трубку, внимательно смотрит на Мишку, и от этого сердце проваливается в пятки.
Ища, куда бы спрятаться от грозных очей, Мишка оглядывается в другую сторону. А по левую руку – настолько странные персоны, что он удивляется даже во сне.
Суровый, могучий, рыжий с проседью старик в золотой короне и горностаевой мантии, с мечом и посохом. Рэму Чудову он запросто мог бы приходиться отцом или дедом, трое других роскошно одетых рыжих мужчин – дядьями и братьями. Над рыжими головами – алый стяг.
Женщина сказочной, невозможной красоты. Золото волос и украшений, огромные зелёные глаза – ярче изумрудов в роскошной диадеме, зелёное платье облегает точёную грудь, оставляя открытыми плечи… Мишка сделал усилие, чтобы не таращиться на неё, свернув шею и разинув рот. А рядом – другие красавицы, не хуже, и могучие витязи: все светловолосые и зеленоглазые. Зелёный, будто весенняя листва, стяг…
Третий стяг – как пиратское знамя, как ночь, как сажа. Под ним неподвижная, грозная фигура, с головой укутанная чёрной тканью плаща и клубящейся тьмой. Рядом худощавый темноволосый мужчина в легкомысленно светлом, отлично пошитом костюме. «Вот как можно так вальяжно разваливаться в президиуме?» – мелькнуло у Мишки. Франт, отдалённо похожий на военкора Кандаурова, пронзил солдатика таким пристальным и неприятным взглядом – хоть вовсе по сторонам не глазей! Тем более, раз оказался на трибуне, надо же выступать!
Мишка повернулся к бескрайнему туманному пространству перед трибуной и начал говорить что-то умное, складное – нипочём не повторишь наяву…
Голос Рэма:
– Отделение, подъём! Выступаем на передовую.

***

Вечер. Рэм недавно вернулся из штаба – мрачнее тучи.
– Мишка, ты чего смурной такой?
– Голова болит.
– А ещё?
«Вот прицепился, чума рыжая!» – солдат с тоской смотрит в глаза командира. Неделя боёв, и Рэм командует уже не отделением – взводом. Пошёл на повышение стремительно, после гибели старших по званию. Мишка уверен, что Рэм способен взять на себя гораздо больше. Почему до сих пор хотя бы не лейтенант, загадка. Кое-какие тайны они друг другу открыли, но осталось, кажется, ещё больше. И Мишка никак не избавится от сомнений, которые посеял в нём покойный замполит.
Тяжело вздыхает:
– Рэм, я завтрашнего дня боюсь. Сильно.
Сержант насторожился, смотрит очень внимательно:
– Просто боишься или предчувствуешь?
– Предчувствую, – Мишка оглянулся, не услышит ли кто их разговор. И начал рассказывать, понизив голос до шёпота. – Смотрю сейчас на ребят, а вижу покойников. Боюсь, до завтрашнего вечера почти никто не доживёт… Рэм, слушай! Вот, будто идём куда-то в тумане, по болоту. Рельсы, много, а среди рельсов – будочка. Там фриц сидит, и если его не снять быстро и тихо, взорвёт всё к едреням. Но он не успеет. Я его как раз и пристрелю. А ты снимешь пулемётчиков на водонапорке. А Кинёв с Шарапыгиным подорвут немецкую казарму. А Першов… Ой, Рэм, а куда ты потом денешься? Тебя там не убьют, точно. Но что-то случится…
Мишка поймал себя за язык, сообразив, что дальше ляпнет совсем лишнее: про шпионские подозрения в адрес Рэма. Рыжий командир с невесёлой ухмылкой хлопнул бойца по плечу:
– На самом деле, будущее нельзя точно увидеть. Бой за станцию будет. А подробности – там поглядим. Главное, возьми себя в руки и отдохни хорошенько. Понадобишься мне завтра. Так что выспаться сейчас – это приказ.
Мишка сам рад бы провалиться в сон. Голова после контузии болит чуть не каждый вечер. Да и усталость давит свинцовым грузом. Но пуще неё грызут сомнения…
Вспоминал случайно подслушанный разговор Рэма с Русланом. Три дня назад неразлучные приятели очень крепко поцапались, чуть не до драки! Из-за какого-то ветхого хлама, найденного в руинах разрушенной и разграбленной немцами усадьбы. Делили тайком, без свидетелей, но в пылу спора проворонили лишние глаза и уши. Мишка слышал, как эти двое обращались друг к другу. Военкор к сержанту – Чуд, Ричард. Рэм к нему – Шалый, Ромига, Нав. «Ричард… Немец был бы Рихардом, француз – Ришаром. Ричард – вроде, английское имя…» Мишка не силён в иностранных языках, но имена из книжек запоминал всегда хорошо.
Кроме странных прозвищ, эти двое наговорили ещё много интересного и непонятного. Мишка всё записал, дабы ни слова не забыть, не перепутать. Вдруг, шифр? Держал в кармане, думал и сомневался: идти ли с этим к особисту?
Прекрасно знал: большинство ровесников его сомнения не поняли и не одобрили бы. Ещё до войны вся страна с азартом ловила шпионов: немецких, английских, американских. Непререкаемое правило: любой скрытый враг должен быть обнаружен и обезврежен. Мишка не сомневался в справедливости этого правила. Как патриот своей Родины он должен был немедленно пойти и донести на своего командира. Почему же баюкал за пазухой недописанный донос – и не шёл?
Побаивался «волков», но не слишком. За время боёв страх смерти здорово притупился. Слишком близко она ходила: каждый день, каждый час. Пролить кровь за родную землю – что может быть естественнее для солдата? Никто этого не хочет, но всякий готов, коли не трус. «Без разницы: от немца пуля, или от выведенного на чистую воду врага… Если он враг!»
Всё-таки Рэм был поразительно прям, честен, бесстрашен. На такого командира хотелось равняться, учиться у него, гордиться им, а не подозревать в шпионаже. Хотя иногда он смотрел на погибших солдат, как сам Мишка – на стрелянные гильзы. Хотя вот о Саныче и Кондратьиче, кажется, искренне горевал…
Вторая, ещё более непостижимая загадка бродила вокруг, посверкивая объективом. Мишка совсем не разбирался в военкоровских делах. Не представлял, как будут выглядеть готовые фотографии. Но понимал: то, что снимает Руслан Кандауров, никогда не напечатает дивизионка. Ошалел, заметив, как Руслан ловит в видоискатель мучительную агонию замполита. Даром, что Мишка, как большинство однополчан, Слизня терпеть не мог. Но подобной кончины фрицу-то не пожелаешь! Солдат стеной встал тогда между военкором и умирающим. Открыл рот: выматерить фотографа до пятого колена. Но проглотил ругань, встретив тяжёлый чёрный взгляд.
– Отойди, Сошкин, не мешай, – спокойно скомандовал старлей. – Когда война закончится, такие вещи будет тяжело и больно держать в памяти. Но забывать совсем – тоже не дело. Это, – длинные пальцы погладили маленький фотоаппарат, – Очень хороший способ вспоминать. Когда захочешь, или понадобится. Имей в виду, солдат: некоторые архивы живут дольше очевидцев, – стальная убеждённость в собственной правоте, толика печали, неколебимое спокойствие… Наверное, этому тоже стоило поучиться.

Крепко заснуть Мишка не смог. Но в полудрёме угомонились взбаламученные мысли, поутихла горечь потерь: прошлых и будущих. Пришло ясное понимание, что он должен сделать, чтобы без сучка и задоринки выполнить поручение командира. «От этого наполовину зависит успех завтрашнего боя. А от того, возьмём ли мы станцию, многое зависит в большом наступлении, которое наверняка скоро начнётся».
Мишка тихонько выскользнул из землянки. Побрёл по тёмному, искалеченному войной лесу. На этот раз никакие путеводные огоньки извне ему не мерцали. Солдата вела цепкая память на места, да чутьё, которому он сам не знал точного названия, и Рэма не спросил. Баба Шура учила его пользоваться этим чутьём и на свой лад переплетать ниточки судьбы. «Побольше бы времени и нескольких помощников… Зря я Рэма с собой не позвал… Ой, нет! Рыжий в этом деле – не помощь, помеха. Узнает, и завтрашний бой будет проигран. Странно как!»
Миг сомнения. Ярким салютом вспыхнули перед глазами видения совершено другой жизни, опасной и влекущей одновременно. Мишка почуял: достаточно вернуться, шепнуть десяток слов командиру, и ему откроется сказочный, полный волшебства мир. Где суровый рыжий король, прекрасная зелёная королева, некто в чёрном и некто в белом – давешний сон засел в голове.
«Но наутро Рэм не поведёт наш взвод в бой. Мы с ним дезертируем в самый ответственный момент, когда от нас обоих так много зависит. Никакие волки меня не догонят. Но ребята полягут на той станции напрасно, а немцы всё равно взорвут рельсы. Нет, пропадай она пропадом, эта тайна. Может, в другой раз. А сегодня победа важнее. И мне ещё очень много надо успеть…»

Побудка задолго до света, короткие сборы. Их группе организуют коридор. Марш-бросок по болоту – точь-в-точь, как виделось накануне.
– Ты чего такой смурной? – Жорка спрашивает шёпотом на ходу. Не дожить весёлому одесситу до вечера, и ничего с этим не поделаешь. Можно лишь улыбнуться позадорнее, спрятать тоску за шуткой.
– Всю ночь снилось, будто за Гитлером с вилами гоняюсь, аж устал.
Тихие смешки:
– Почему не со штыком или булыжником, а, пролетарий?
– Хрен его знает! Что под руку подвернулось, с тем и гонялся.
– Догнал?
– Ага! Ткнул, он и лопнул, будто пузырь с навозом. Вонища… Стас, это ведь ты воздух портил, правда?
– Разговорчики! Тихо!
Стас будет один из немногих выживших. Провокатор и стукачок, но Мишка всё равно рад за него. А Сашка Колыванов продержится почти до конца боя и всё-таки погибнет. «Нет, это мы ещё посмотрим!»

К восходу туман густеет. Они на месте, на краю болота перед путями. Рэм шепотом раздаёт указания, группы бойцов одна за другой растворяются в сером молоке. Мишка остаётся последним. Сержант протягивает бойцу странную штуковину: зелёный от старости бронзовый браслет. Широкий, в замысловатых травяных узорах, на очень тонкую женскую руку. Похоже, из тех трофеев, из-за которых они цапались с военкором.
Мишка берёт безделушку – она тёплая, удивительно приятная на ощупь. И будто светится изнутри нежным изумрудным сиянием. А Рэм – почти забытым алым. И туман сразу стал прозрачнее. И тело наполнила весёлая шальная сила… Ниточка, о которой Мишка сильно беспокоился, правильно вплелась в узор.
Сержант смотрит сверху вниз, улыбается:
– Сможешь теперь навести морок? Дойдёшь невидимкой до будки обходчика? Как ты от меня прятался – новобранцем?
Мишка ухмыляется:
– Смогу, товарищ командир! Так годится?
– Годится. Вперёд!
Мишка выпрямляется в полный рост и быстро шагает к путям. Даже если бы туман рассеялся, никто, кроме Рэма, не смог бы его сейчас разглядеть. Уж точно, не двое фрицев в будке, которые задремали на своём посту в конце «собачьей вахты». Через пару минут их сон перейдёт в вечный…
За спиной – бесшумная алая вспышка. Солдат не оборачивается, но знает: командира там больше нету. Он уже под водонапоркой, в четверти мили, и фашистским пулемётчикам там сейчас тоже очень не поздоровится.

Понеся в первые мгновения боя тяжёлые потери, выбитые почти со всех ключевых точек, фашисты не подумали отступать. Навязали взводу Рэма жестокий бой на измор. Их было слишком много: и на станции, и в пристанционном посёлке, и в леске западнее. Подтягивались подкрепления. По станции, захваченной дерзким десантом русских, начали бить миномёты и пушки…
Удушливая гарь, вспышки, грохот, визг хищного металла. Вроде, уже не внове, но в такую мясорубку Мишка ещё не попадал. Рэм назначил его связным между группами бойцов, засевшими в разных постройках:
– У тебя больше всего шансов проскочить живым. Но береги энергию, накидывай морок только когда перебегаешь по открытому месту. Чтобы хватило до заката.
– А если наши заметят, что я пропадаю?
Рэм оскалился:
– Знаю я вашу братию! Кто выживет в таком «веселье», постарается назавтра всё забыть, как дурной сон. Особенно, странности. И преуспеет… Слушай и запоминай, боец: передашь Першову…

Солнце неторопливо поднялось в зенит и так же неспешно клонилось к закату, с трудом проглядывая сквозь клубы дыма. Полыхали станционные постройки, горел посёлок, горели сухие тростники на болоте.
Бойцов оставалось всё меньше. Их уже почти совсем не осталось, но с востока, всё ближе, доносились звуки боя, и немцы перестали напирать. Оставалось продержаться, может, ещё полчаса. Мишка в очередной раз возвращался к Рэму, когда чутьё заставило резко шарахнуться вбок. От усталости – слишком медленно. Обожгло плечо, помутнело в глазах, но он не упал, добежал, влетел в здание вокзала. Старинное, с толстыми стенами и сводами, оно выгорело дотла ещё в сорок первом. Зато теперь кирпичному остову пламя было не страшно…
Поднялся по лестнице на второй этаж:
– Рэм, на башне почти закончились патроны. И от нашего пулемёта, и от немецкого. У вас есть ещё? Давай, оттащу, – а в глазах темно, привалился к стене. – Ой, мать твою!
– Тише!
Рэм ощупывает руку, туго затягивает какую-то тряпицу прямо поверх рукава. Мишка сидит на полу: силы закончились внезапно, так что уже не пошевельнуться.
– Рэм, послушай! – сам себя почти не слыша. – Рэм! Командир! Я тебе хочу сказать. Я очень горжусь, что довелось служить под твоим началом. Обойдусь без твоих тайн и твоего рыжего короля. Мне нужна была наша победа – здесь. Мы сегодня победили, точно. Наши на подходе. Мы отбили эту чёртову станцию и продержались, сколько надо. Благодаря тебе, командир. А знаешь, я сдуру донос на тебя строчил. Вернее, на вас с Русланом. Как на врагов и шпионов. Тут в кармане, достань…
Командир то ли не слышит, то ли не слушает, и Мишке становится страшно:
– Рэм?
Сержант сидит рядом на корточках, смотрит, улыбается: белки глаз и крепкие зубы жутковато блестят на закопчённом, осунувшемся лице:
– Чудов Рэм Викторович погиб сегодня в бою, при захвате узловой станции. Твои новости, боец, вряд ли кому-то пригодятся.
Сержанту весело тем горьким хмельным весельем, когда на всё наплевать. Так и должно было получиться, Мишка чувствовал. Никакого откровенного разговора про тайны между ними теперь не будет, и вряд ли судьба сведёт второй раз:
– Ричард, ты уйдешь?
Сержант даже не удивляется, когда Мишка называет его этим именем:
– Да. Я и так задержался дольше, чем следовало. Слишком полюбил эту землю, чтобы позволить её захватить этим тварям. Для этой земли я сделал все, что мог.
Мишка вздыхает:
– Хотел бы я знать, где твоя земля, и кому ты служишь на самом деле. Замполит тебя в немецкие шпионы записал. Я думал, ты англичанин, но…
– Нет, я не англичанин. Я вообще не из вашей братии. А кому я служу на самом деле – узнаешь. Если выживешь на этой войне, обязательно узнаешь.
Рыжий ещё раз улыбается, встаёт и уходит по лестнице вниз. Туда, где после боя среди фашистских трупов найдут его изуродованное взрывом тело.
Однако когда сержанта хоронили, Мишка точно знал: зарытое в землю не мертво, потому что никогда не было живым. Пустая видимость, морок, как говорил Рэм. Но Мишка сохранил эту тайну своего первого командира. И записки сжёг.

Кому удобнее читать на Самиздате: samlib.ru/editors/h/holinadzhemardxjan_t_j/perv...

запись создана: 14.05.2013 в 15:48

@темы: Тайный Город, чуды, тексты, навы, челы, Ромига

---

Второй конкурсный рассказ

UPD: Начиналось всё хорошо: с 5/7 от Белого, но потом Зелёный вкатил 2 за замысел, а под завязочку Жёлтый «осчастливил» замечательной оценкой 0/0 и резолюцией: «Грубейшие противоречия канону. Этот рассказ не следовало вообще допускать в конкурс».
Ессно, во 2 тур рассказ не прошёл. Ну и ладно. Будет настроение, немного перепишу и расширю эту историю. Пусть живёт с пометкой AU.

Необращённый

Необращённый

Он явился в монастырским воротам в полдень. Ему не были рады, но ждали. Демон пришёл забрать своё. Тяжёлая створка, надсадно скрипнув, выпустила двоих. Пожилой монах смерил воина Тьмы взглядом прямым и бесстрастным. Юноша в светской одежде узнал, радостно воскликнул, прянул навстречу – монах остановил его жестом, как птица крылом прикрывает птенца:
– Чадо Андрей, ты знаешь этого демона?
– Да, он мой хороший старый друг.
Год назад это была истинная правда.
– Если так, Тьма жестока не только к тебе, чадо, – в голосе монаха послышалась горечь, он сочувственно заглянул в чёрные, будто сажа, глаза пришельца.
Тот легко, холодно улыбнулся в ответ:
– Тьма соблюдает Договор, в отличие от вас, церковников. Зачем ты вышел с ним? Надеешься мне помешать?
Монах отрицательно качнул головой. Опустил руку, отступая в сторону:
– Прощай, крестник. Да пребудет на тебе благодать и милость Господня. Помолись за меня, когда предстанешь перед престолом Его.
Юноша сложил ладони лодочкой для благословения:
– И ты молись за меня, отче.
Размашистое крестное знаменье, лёгкое касание губами руки, и ещё несколько долгих секунд эти двое смотрели друг другу в глаза. Потом монах шагнул обратно к воротам, юноша – навстречу своей судьбе.
Судьба не спешила. Мягкими, плывучими шагами отступала спиной вперёд из-под свода надвратной башни, манила за собой. Полуденное солнце обрисовало гибкий силуэт в проёме арки, облило светом волосы и плечи, смывая Тьму в кляксу тени у ног. Юноша вздохнул, зажмурился и нырнул в свет, как ныряют в омут. Выдохнул:
– Слава тебе, Господи Иисусе Христе, ныне, и присно, и во веки веков! – отчаянная улыбка, бледное до прозрачности лицо: Андрэ Малкавиан «купался в лучах славы» второй раз в жизни.

Хороший старый друг… Не слишком и старый!
Так всегда. Сначала ты бережно принимаешь на ладони пищащий розовый комочек, которому только предстоит стать разумным существом. Не успеваешь оглянуться, а на тебя уже пытливо и радостно смотрят вверх, зовут «дядей навом». Совсем немного лет, и вы общаетесь почти на равных, как думает твой визави. Вместе пускаетесь в рискованные приключения и путешествия, спите на холодной земле под одним плащом, прикрываете друг другу спину в бою… Ты с интересом ждёшь: в какой момент юное существо станет зрелым? Достаточно укрепится волей, узнаёт о себе и мире довольно, чтобы начать торить в жизни собственный путь? Каким будет этот путь? Проляжет параллельно с твоим? Вывернет поперёк?
Бывает по-разному. Ты уже не раз проходил это, хотя сам ещё молод…

Гарка предоставил масану выбор, как ему умереть: от солнца или от чёрной стали. Масан выбрал, нав бестрепетно ожидал того, что бывает всегда. Не дождавшись, не выказал видимого удивления. Мягко усмехнулся:
– Да, Андрэ, только с тобой могла приключиться такая история. Как тебя угораздило? Расскажешь?
Солнце не сжигало масана, лишь заставляло щурить рубиновые глаза:
– Мы охотились за пищей, и заигрались. Это долгая история…
– Про похождения вашей весёлой банды, и как вы нарвались на удар Инквизитора, можешь пропустить, я это знаю. Расскажи, как выжил?
– Бог челов пощадил меня и привёл сюда. Отец Николай, тот самый инквизитор, принял, крестил и просвещает в вере. Я знаю теперь: Единый Господь и Создатель – это тот, кого мы именуем Спящим. Он почил от дел, сотворив мир и всех живущих в нём. Ныне день седьмой, время наших деяний, потому Он как бы спит. Однако с челами разговаривает, и однажды Сам воплотился среди них, дабы спасти от смерти всех верующих в Него. Не только челов! Всех, способных слышать и принять благую весть Евангелия. Понимаешь меня, нав? – в голосе масана звучало ликование, глаза сверкали.
Гарка видел, что Андрэ искренне верит каждому своему слову и не выглядит жертвой внушения. Восторг плещет через край, но это обычно: юный Малкавиан всегда был увлекающейся натурой. Нав не понимал главного. Почему сила инквизитора, безжалостно уничтожавшая нелюдей, этого масана не просто пощадила, а, похоже, хранит. До какого предела будет хранить? Внешне спокойный, посланец Нави был до предела собран и насторожен.
– Спасти от смерти? Ты стал бессмертным, и я не смогу казнить тебя, Андре? – гарка иронично приподнял бровь. – Но разве челы перестали умирать после той странной истории в Иерусалиме?
– Даже если ты убьёшь моё тело, дух будет жив и вознесётся к Господу. Тело тоже воскреснет, когда волею Создателя мир обновится, будто феникс в огне.
Гарка слышал это раньше, но впервые – не от чела.
- Ты, масан, веришь в человские побасенки? Мы так и не выяснили пока, откуда у инквизиторов эта странная сила, перед которой наша магия и сами наши жизни – ничто. Но то, что челы говорят, а ты взялся повторять, слишком уж абсурдно звучит.
– Да, я верю. Как ты веришь своим глазам, нав. Смотри, я стою перед тобой, хотя уже десять раз должен был рассыпаться в пепел.
– Это серьёзный аргумент, не поспоришь, – кивнул головой тёмный. – Ты совсем перестал бояться солнца?
– Пока Господь со мной, я ничего не боюсь. Он один знает, навсегда ли изменил меня Своею благодатью, или это временный дар. Отец Николай думает, что временный. Силой Святого Духа челы, ученики Христовы, тоже обретали способности, не свойственные их расе. Воскрешали мёртвых, исцеляли неисцелимых, проповедовали на чужих языках. Они делали всё это, но оставались обычными челами и даже не превращались в магов. Так и я, выходя на свет, помню, кто я такой. Каждый раз может оказаться последним, но Солнце Правды пока хранит меня. Как же я счастлив, как люблю Господа и весь этот прекрасный мир – ты не представляешь себе, нав!
Нав не представлял – просто чувствовал эмоции Андрэ, с удовольствием купался в этом тёплом потоке. Однако не был бы навом, не задав следующий вопрос:
– А давай я чуточку отложу исполнение приговора? Пойдём в Цитадель, исследовать, что в тебе изменилось? Может получиться неприятно, и к финалу исследования от тебя мало что останется. Но ты же, правда, ничего не боишься?
Вместо того, чтобы испугаться, масан возликовал:
– Ожидая посланца Тайного Города, я приготовился к смерти. Теперь любая отсрочка – возможность проповедовать и свидетельствовать о Господе. Какая разница, где. Я буду делать это и в ваших подвалах, пока найдутся слушатели.
– Пока сможешь говорить, – жёстко усмехнулся нав, однако запугать этого масана было, в самом деле, невозможно. – Андрэ, как ты думаешь, почему это случилось именно с тобой? Многие попадали под удары инквизиторов, но только тебя церковники пощадили, подобрали и обратили в свою веру.
Андрэ склонил голову чуть набок, улыбнулся истинно Малковиановской улыбкой:
– Возможно, мне одному хватило безумия – уверовать в Бога, которому поклоняется пища? Сам не пойму, по какому наитию я первый раз взмолился Христу челов, когда инквизитор мешал нас с землёй. Второй раз, сознательно, я молился Ему перед рассветом, когда очнулся без сил и надежды уползти с открытого места. А в третий раз молился, когда челы нашли меня. Монахи услышали, что я славлю и благодарю их Бога за сохранённую жизнь, и сказали: «Раз Он тебя пощадил, мы тоже не тронем». И крестьянам не велели. Игумен Николай стал моим крёстным отцом, – масан оглянулся через плечо.
Гарка проследил этот безгранично преданный, полный люби и восхищения взгляд. Монах до сих пор торчал у ворот, молился по чёткам, низко склонив голову.
Нав на мгновение прикрыл глаза, вглядываясь во Тьму, которая всегда с собой. Родная стихия настороженно молчала, ожидая, когда он исполнит приказ. Обращаться к Творцу миров тёмный не привык, не умел, никогда не видел смысла. Однако сейчас старательно сложил в уме короткую простую молитву: «Спящий, если Ты хочешь, чтобы Навь приняла человскую веру, сохрани жизнь Андрэ Малкавиана ещё раз. Останови мой клинок». А вслух обратился к масану:
– Я не поведу тебя в Цитадель, Андрэ. Мы решим дело здесь.
– Почему? – ни печали, ни страха – чистейшее, неомрачённое любопытство.
– Потому что ты – мой Андрэ. Если в моей власти подарить тебе быструю и лёгкую смерть.., – нав, не договорив, крепко обнял масана.
Андрэ на мгновение приник к нему – совсем как в детстве. Потом упёрся ладонями в грудь гарки, мягко, но решительно отстраняя от себя.
– Прости, но я теперь не твой, а Божий, - Андрэ заглянул в глаза нава, тихо, виновато добавил. – Я не думал, что пришлют тебя. Мне жаль. Прости.
- Я вызвался сам, - спокойно ответил нав.
- Почему?
- Потому что ты вырос на моих глазах, был моим другом и напарником. Потому что ушёл от меня. Сначала в Саббат, потом к церковникам.
- Ты зол на меня? Хочешь отомстить?
- Нет. Тьме любопытно, что с тобой происходит и почему. Я видел начало твоей жизни, сейчас, вероятно, увижу финал, - тёмный очень тихо, почти про себя добавил. - Или очень любопытное продолжение.
Глаза Андрэ вспыхнули.
- Послушай, нав, у нас ведь есть немного времени. Ты тоже можешь попросить отца Николая крестить тебя. Сам узнаешь какая это радость – быть верным Господа. А потом мы вместе пойдём в Тайный Город, проповедовать Иисуса распятого и воскресшего…
Краткий жест отрицания: нав никогда не пойдёт по этому пути без сородичей. Он здесь сейчас – глаза и уши Нави, но решение примет князь, и оно будет верно. Гарка призвал катану, шагнул назад для лучшего замаха. Немного помедлил, будто ждал чего-то. Андрэ вытянулся в струнку, подставил шею под удар так же бесстрашно и радостно, как всегда шагал навстречу неизведанному:
– Пойду к Богу, за всех молиться. И за тебя, друг…
Чёрная сталь не дала закончить фразу. Обезглавленное тело начало оседать наземь, а голову нав поймал за волосы на лету. Вглядывался в рубиновые зрачки, пока там не угасла последняя искра разума. Продолжал ощущать это странное ликование, которое не заглушила даже боль агонии. Самому наву было горько: на миг почти заразился Малкавиановским безумием, понадеялся на ещё одно чудо. А зря. Своих старших детей Спящий никогда не баловал чудесами и, видимо, впредь не будет. Даже если допустить, что тот чел, Иисус, правда, был Его аватарой… А откуда инквизиторы берут свою силу, и при чём тут вера – вообще отдельный вопрос… Тихо выдохнул:
– Ты чокнутый, Малкавиан. Как был, так и остался. Зачем человскому богу сумасшедший масан? Прощай, Андрэ.
Слышал ли умирающий эти слова, трудно сказать. Жизнь ушла, и то, что хранило масана до сих пор, перестало действовать. Солнечный свет, будто опомнясь, совершал свою обычную работу. Тело стремительно рассыпалось пеплом и, неожиданно, горкой сухих, выбеленных костей. Нав второй раз подхватил в падении череп, завернул в быстро сотворённый лоскут ткани – отнести странный трофей в Цитадель. Собрался вызвать портал, но его остановили:
– Подожди, демон. Я не помешаю тебе забрать его голову, раз ты смог взять её и завернуть в свой колдовской плат. Но позволь мне прочитать отходные молитвы, – монах подошёл и склонился над останками Андрэ Малкавиана.
– Любопытно, как бы ты смог мне помешать? – угрюмо поинтересовался нав.
Если верить Андрэ, перед ним был не простой монах, а тот самый инквизитор. Но гарка не чувствовал от него опасности. Даже обычной неприязни знающего чела к нелюдю – и то не ощущал.
– На всё воля Божия, – спокойно ответил монах. Он скорбел о крестнике, сильно грустил о чём-то ещё, но скорбь и грусть мешались с отблеском всё того же непонятного, нелепого ликования.
– Читай свои молитвы, игумен Николай, я не буду мешать, – гарка положил узелок с черепом на седую от пепла траву. – После хочу поговорить с тобой. Согласишься ответить на вопросы?
– Да. Подожди меня вон там, – монах указал на сломанную ракиту на берегу большого пруда, ярдах в сорока от монастырских ворот.
– Мне любопытно послушать и посмотреть, как ты молишься. Не помешаю?
– Нет. Хочешь – слушай, – монах извлёк из недр просторного облачения потрёпанную пергаментную тетрадь, полистал и начал вполголоса, нараспев читать из неё.
Нав узнавал лишь отдельные слова, но замер в безмолвном карауле, наблюдая и запоминая всё. Стоило посмотреть вблизи на инквизитора, который рискнул нарушить главный постулат Договора с нелюдями: «Церковь создана челами и для челов». Тем более, скоро смотреть станет не на кого. Крёстный не должен пережить крестника дольше, чем на сутки. Челы поклялись «выжечь осиное гнездо, чтоб и памяти не осталось об укоренившейся здесь ереси».

Монах закрыл свой молитвослов, вздохнул, сказал тихо, раздумчиво:
– Вот и проводили раба божия Андрея в путь всея Земли. Светлая душенька, мученик Христов, и не важно, что упырём родился. Крепко проклял Господь весь их род, но благодать призванному даровал в избытке. Скажу я тебе, демон: великое это счастье, читать отходную праведнику. Хоть и горько, что стал Андрей мучеником, а не апостолом всея нелюди, как мог бы. Как мнилось мне недостойному. Но на всё воля Божия.
Нав рыкнул:
– Андрэ был масаном, а не упырём. Мой народ зовётся – навы. Запомни… Хотя, зачем тебе? Ты всё равно скоро умрёшь, инквизитор, и вряд ли кто-то станет читать над тобой отходные молитвы.
Монах ответил спокойно, с лёгкой печалью:
– В Пустыни поминают всех, – отошёл к воротам, гулко бухнул в них кулаком. – Эй, Антипка, поди сюда!
Створка приоткрылась, из щели выглянул парнишка в подряснике. Зыркнул на нава, на останки Андрэ, хотел утечь обратно, но был пойман за ухо. Николай дал ему короткие указания и отпустил. Скрип и хлопанье воротины, топот быстрых ног…
– Пока братия готовят всё для погребения, я поговорю с тобой, нав. Посидим на той раките. Хорошее место и для рыбалки, и для беседы, – монах, не оглядываясь, шёл к воде, гарка следовал за ним.

Молния расколола старое дерево напополам. Одна часть, живая, вздымалась в небо и нависала далеко над водой. Вторая, почти засохшая, лежала на берегу и служила теперь удобной скамейкой. Игумен Николай помнил ветлу целой, образ могучего дерева явственно всплывал из его памяти. А ещё его одолевали сомнения и страх, которым он упрямо не поддавался и не показывал виду. Пожалуй, монах владел собой лучше всех челов, кого гарка знал.
– Как ты решился нарушить Договор? – спросил нав, не слишком рассчитывая на внятный, исчерпывающий ответ. Однако чувствовал желание чела выговориться и был готов слушать.
Они сидели друг против друга… Враг против врага? Глаза в глаза: чел не отводил пытливого взгляда, силясь разглядеть что-то в навской черноте. Гарка привычно скрывал все чувства, кроме самого сильного – любопытства. Монах заговорил тихо, медленно, на удивление доверительно:
- За моей спиной была беззащитная паства, а в храм ломились жадные до крови ночные твари. Мы все знали: дверь рухнет, или они просочатся в окна, как умеют, и нас ждёт лютая смерть. Мы все, едиными устами, единым сердцем, молили Господа о спасении. Он услышал и ответил, когда первые упыри ворвались в храм. Их попалило и смело, а мы до рассвета дрожали в ужасе.
- Почему в ужасе? – удивлённо спросил нав. – Осада же закончилась хорошо для вас.
Монах резко перебросил чётки – первый нервный жест, который воин Тьмы заметил у него.
- Мы люди грешные, а Господь страшен в гневе. Я слышал от деда, что истинная вера творит истинные чудеса, но думать не смел, что однажды сам призову эту огненную силу, и она пройдёт сквозь меня, - теперь старый игумен с каким-то детским недоумением рассматривал свои руки. Тяжко вздохнул. – По грехам моим, я должен был тоже сгореть в том огне, но Господь долготерпелив и многомилостив.
- Жители окрестных деревень говорят, что ты святой. И события той ночи подтверждают.
Чел поморщился, хлестнул себя чётками по ноге:
- Не льсти мне, демон. Господь знает моё недостоинство.
Гарка пожал плечами и сменил тему:
- В храме были только монахи?
- Селяне – тоже. Со всей округи, кого не обескровили и не растерзали за полмесяца упыри. Мы собирались в храм перед закатом, молились до рассвета. Храм тесный, самые слабые и усталые засыпали стоя, но не падали – некуда, - так плотно стояли.
Нав, как воочию, увидел тех челов: сбившихся в кучу, воняющих страхом, ошалевших от бессонницы. Игумен смог превратить перепуганное стадо в войско, сплотить и повести за собой к победе. Спас всех, кроме себя, но таковы условия Договора.
- Ты выиграл немало жизней, инквизитор. Гордись!
Игумен упрямо свёл косматые брови над переносицей:
– Я слуга Христов. Мне не пристало гордиться тем, что Господь сотворил через меня.
Нав видел перед собой достойного противника, по-воински спокойного и собранного, даром, что у них сейчас перемирие. Не слишком понимал, зачем монах прибедняется, низводя себя в слуги? Ну да ладно.
- Ладно, меня не слишком интересуют челы. Расскажи, что произошло с Андрэ? Почему всех масанов попалило и смело, а этот остался?
– Един Господь ведает. Вероятно, за искорку веры и искреннее покаяние в упырских злодействах?
- Андрэ был ужасно непостоянен, - покачал головой нав. – Сколько раз он жаловался мне, что устал жить чужими смертями и кровожадным безумием. Иногда его накрывало – просто до нежелания жить таким, как есть. Говорил, что отдал бы всё, лишь бы избавить свою семью от проклятия жажды. Или, хотя бы, самому избавиться. А потом вдруг раз, и по собственной воле окунулся в безумие с головой. Сколотил эту банду, убивал всё, что подвернётся под иглы и просто под руку.
Монах ответил с печалью:
- Он ненавидел своё окаянство и отчаянно жаждал измениться. Так искренне и горячо, что Господь принял. Ты спрашиваешь, почему я нарушил Договор? Но как я мог не крестить водой того, кого сам Господь уже крестил благодатью и светом?
Теперь нав пристально вглядывался в прозрачные, как вода, глаза чела, силясь понять, что происходит у того в голове:
- Инквизитор подлежит казни один. Призвав благодать в безвыходной ситуации, ты действовал разумно и благородно. Крестив масана – нет. Ты подставил своих монахов из-за чужака и врага. За ересь вас истребят всех. Сородичей, над которыми ты, игумен, властен, за которых отвечаешь перед своим богом.
Слова гарки явно ударили по больному месту. Монах не изменился в лице, не отвёл взгляда, но из глаз выкатились крупные слезинки. Быстро канули куда-то в густую бороду, и ответ нашёлся мгновенно. Высказал вслух, о чём размышлял давно?
- Братия приняли Андрея по доброй воле. Мы все воины Христовы, и негоже нам отступать от своего долга страха ради человек. Когда мы нашли Андрея, мы сперва подумали, что спасем заблудшую, замороченную упырями человеческую душу. Но он объяснил нам, кто он такой. Рассказал, не тая, историю своего народа и других нелюдей, живущих в мире. Волею Божьей, я давно был посвящён в историю Договора с нашей стороны. Увидел с другой – сердце преисполнилось скорбью и смятением. Нам ведь было велено: «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всякой твари», а мы решили обращаться только к себе подобным. Когда опасность нависла над всем родом человеческим, обрели от Господа великую силу. Могли говорить, как власть имущие. Но не стали нести Благую Весть никому, кроме сородичей. Заградили путь ко Христу другим разумным созданиям. Да ещё многих своих отвергли, убили и выбросили во внешнюю тьму. Скрыли истину и замутили её ложью. Это страшный грех, и расплата за него грядёт.
– Это была простая политика, – усмехнулся нав. – Условие для равновесия сил. Мы не лезем в некоторые человские дела, вы не лезете к нам. Не знаю, говорил ли тебе дед - ты не первый, кто пытался обращать нелюдей в свою веру. И Андрэ не первый из нас, кто принял крещение. Возможно, он первый, кто сделал это на волне чувств, а не ради выгоды. Но скажи: чего, по-твоему, нам всем не хватает, чтобы искать этого в вашей церкви?
– Церковь Христова приводит народы ко спасению.
– «Спасение». Непонятное слово, которое я уже слышал от Андрэ. Несчастный говорил, будто ваш бог спасает от смерти. Иногда – может быть, но в целом что-то незаметно, - нав бросил взгляд туда, где белели на траве кости казнённого масана.
– Он спасает падшие создания от власти смерти, греха и пагубных страстей, - быстро ответил монах.
- Как-то не заметно, чтобы от господства твоей Христианской веры челы стали меньше убивать, грабить и насиловать себе подобных. Не говоря уже о пагубных пристрастиях, вроде неумеренной выпивки. При том, вы все прекрасно знаете внутри себя, что такое хорошо, что такое плохо. Подводите разные объяснения, подкрепляете авторитетом мудрецов, богов, да хоть самого Спящего. А делаете ровно наоборот.
- Мы называем это первородным грехом. Повреждение воли и разума, которое только Господь может исцелить. Он исцеляет. Тех, кто сам сильно этого хочет. Ты ведь знаешь, чем была для твоего друга жажда. Приняв крещение, причащаясь святых Христовых тайн, Андрей обрёл власть над собой.
На бесстрастном лице гарки отразилось лёгкое удивление:
– Он перестал пить кровь? Вы живёте в глуши, на вас обратили внимание почти случайно и не скоро. За то время, что Андрэ просидел у тебя в монастыре, он просто обязан был высушить кого-нибудь. Может, он заметал следы, а ты не знаешь?
– Кровь была необходима ему для жизни, увы. Но он избавился от безумия. На моих глазах Андрей держал пост, пока не слёг. Это плохо, неправильно, и я поделился с ним, – монах приподнял рукав, показал заживающий след игл на предплечье. – Я, потом ещё двое братьев.
Нав фыркнул:
– Андрэ избавился от безумия? Нет, похоже, вы спятили тут все, дружно. Буйный Малкавиан рехнулся до такой степени, что стал беречь жизни пище. Кому рассказать, не поверят!
– Но это истинная правда, – пожал плечами монах. – И тебе самому сегодня явлено великое чудо. Ты видел то, чего никогда не бывает, но по Божьей милости случилось. Значит, Господь и тебя призывает, нав.
– Мне думается, я вполне хорошо живу без твоего бога и его странных чудес. Не нуждаюсь в спасении от смерти через смерть. Однако я готов послушать тебя ещё, Николай, если ты расскажешь мне об Андрэ.
Монах в который раз попытался что-то разглядеть в черноте навских глаз. Спросил:
– Он был сильно дорог тебе?
– Был.
– И ты, не веруя в спасение и вечную жизнь, так легко убил его?
– Он умер для меня, когда по глупости или от скуки ушёл к мятежникам Саббат. Потом ты, инквизитор, убил его на деревенской площади вместе со всеми сообщниками. В третий раз он умер на утро после той ночи. Четвёртый – когда морил себя жаждой. Пятый – шагнув на солнцепёк сегодня. Это лишь то, что я знаю. Но, по-моему, многовато для одного безумца. Знаю: кто ищет гибели, всегда её находит. У меня был приказ казнить его. Я, воин Нави, выполнил приказ. Рад, что в моей власти было подарить ему лёгкую кончину. Скажи, искать смерти – по-вашему, грех?
– Грех. Андрей не умел жить иначе и не успел научиться. Возможно, я ошибся, не отправив его из монастыря сразу после крещения. Но я не мог отпустить его, не наставив в вере…
За монастырской стеной ударили в колокол. Монах встрепенулся:
– Мне пора идти.
– Интересно было поговорить с тобой, игумен.
– Мы можем продолжить беседу после службы. А если захочешь увидеть нашу жизнь, идём со мной.

Нав всегда отличался неуёмным любопытством. Он провёл в монастыре остаток дня и часть ночи. Челы явно и откровенно пытались обратить его в свою веру. Не только игумен, все семеро монахов и юный послушник Антипка. Терять им было нечего, они это прекрасно знали. Реагировали по-разному, но в целом – удивительно спокойно для челов, которых вот-вот убьют.
Игумен Николай был из них самым умным и дальновидным, его сильнее прочих терзали сомнения. Пуще смерти, опасался не угодить своему богу. Всё ещё колебался между послушанием церковным авторитетам, которые заключали Договор, и тем, что вычитал в своей главной священной книге, принял умом и чувствами. Воину Тьмы трудно было понять эти метания. Выбрал цель, ощущаешь её верной – лети и не сворачивай.
Гарка много спрашивал, внимательно слушал, кое-что рассказывал сам о жизни нелюдей, но в итоге ушёл необращённым. Вернулся в Цитадель, отдал комиссару узелок с черепом Андрэ и подробный отчёт о казусе с масаном, пережившим удар инквизитора и не боявшимся солнца.

Через несколько лет нав ещё раз побывал там, где всё произошло. Монастырские стены не изменились, внутри теплилась такая же бедная, скудная и суровая жизнь, но был другой игумен и другие монахи. Память о прежних насельниках хранили лишь угли, заросшие иван-чаем, на месте старого братского корпуса.
В соседней деревне рассказывали страшные сказки про упырей и совсем не помнили фактов. Но тайком чтили то пепелище едва ли не больше монастырского храма. Поговаривали, покоятся под углями святые мученики, а ещё один лежит на кладбище под простым, наскоро сколоченным деревянным крестом. Приходили, кланялись, просили молитв, помощи и утешения. «Человская молва – как тот иван-чай. Растёт буйно, цветёт пышно, а плодов не приносит, только пылит», – размышлял нав, слушая у деревенского колодца дряхлую старуху, лет сорока от роду, которая всё это ему рассказывала.
– Ты, барин, поди, знал кого из них, раз спрашиваешь? – крестьянка снизу вверх смотрела на высокого молодого господина.
– Кое-кого знал.
– Значит, есть у тебя, барин, крепкие заступники и молитвенники на небесах.
«Барин» усмехнулся, прищурил чёрно-агатовое око:
– Эти – намолят…


Кому удобнее читать на Самиздате, там тоже выложила:
samlib.ru/editors/h/holinadzhemardxjan_t_j/neob...

запись создана: 18.06.2013 в 00:16

@темы: Тайный Город, масаны, тексты, навы, челы

---

Вернулась из Ростова-на-Дону...

...с Дня рождения одного замечательного нелюдя. Там было офигенно здорово! Очень понравился город, и вообще всё)

@темы: жисть

---

О войне

Ссылки, чтобы не потерять и посмотреть на свежую голову:
www.pobediteli.ru/index.html
www.podvignaroda.ru/
www.obd-memorial.ru/html/index.html

@темы: ссылки

---

Отсюда: sergeykorsun.ru/new/

@темы: ссылки

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Не могу не поделиться красотой

По-моему, равно прекрасна работа ювелира и фотографа )

Оригинал взят в "Стрекоза". Изделие от компании Anna Nova.

   Два источника света

@темы: фото, ссылки

---

Раздаю ирисы

1. Степпинг аут, чернильно-синий с белым, тип окраски «пликата»


2 Витафайр, терракотово-оранжевый


3. Криспетт, розовато-сиреневый


Записывайтесь в комменты — привезу в Москву либо завтра, либо в следующие выходные.
Забрать можно на м. Багратионовская.

Ещё фото этих и других сортов: holina.flamber.ru/photos/albums/1340742983/

запись создана: 17.06.2013 в 18:31

---

Три котэ

Мы с Шанкой и Шпротой попались в объектив)

18.06.2013 в 20:45

Пишет  seppia:

Про котят
Не так давно у  chorgorr сам собой завелся зеленый котенок:
chorgorr.diary.ru/p187778744.htm

не сфоткать эту умильную морду было просто невозможно)
если очень внимательно присмотреться, то видно, что у зверя растет вторая пара нижних клыков))

еще котят

почти гифка:








букетик:

@темы: жисть, коты

---

Сюрреализм бытия

Владимирский глава Департамента культуры возмутился - почему дирижер стоит "ж**ой к залу" "А что это Вы, Артем Эдуардович, ж**ой к залу стоите? Вас ведь первые лица области слушать будут", - заявил Владимир Трубин дирижеру и композитору Артему Маркину на репетиции музыкального мероприятия в областном Дворце культуры и искусства и велел ему повернуться спиной к музыкантам и лицом к залу. NEWSru.com

@темы: челы

---

Поехали!

Из-за аврала на работе катастрофически не успевала расписать и развернуть сюжет так, как хотела. Но вдохновлённая примером Вьёрги, быстро закруглилась и отправила второй рассказ на конкурс ТГ.
Если там формалисты — посчитают 15 минут после полуночи за опоздание. Если нет — примут.
В любом случае я свободна! Для других дел, рисунков и текстов )))

@темы: Тайный Город, вокруг текстов

---

Что делают кошки по ночам?

Оригинал взят в Что делают кошки по ночам?

www.bbc.co.uk/russian/multimedia/2013/06/130613...

Команда Би-би-си с помощью камер и GPS следит вместе с группой британских ученых за 50 кошками в графстве Саррей.
Выясняется, что кошки гораздо более меркантильны и независимы, чем можно было предположить.
Однако природные инстинкты у них притупляются: охотятся кошачьи редко, предпочитая домашний комфорт.
Репортаж Ребекки Морелл.

Британские учёные не всегда страдают фигнёй (-:

@темы: коты

---

Чё-та ржу...

«Уравнивание прав мужчин и женщин приводит к сокращению рождаемости вплоть до полного вымирания популяции. Это как бы самоочевидно. А вот уравнивание в правах людей и гомосеков — это локомотив сокращения рождаемости. Многие пойдут в гомосеки убоявшись независимости женщин.»
Из комментов отсюда: nataly-hill.livejournal.com/1879826.html

@темы: жисть, челы

---

Про людоедов

Повод к отфренду?

Раз уж помянула... Так какие убеждения я называю людоедскими?
Вариантов много, и на первый взгляд они вообще ни разу не похожи.
Коммунисты семнадцатого — «перестройщики» девяностых, воинствующие атеисты — религиозные фанатики...
Вижу одно общее свойство всех людоедских убеждений. Некая ценность принципиально поставлена выше человеческой жизни, свободы, достоинства и благополучия. Высокая прекрасная идея или просто корыстный интерес — на практике оказывается до обидного мало разницы. Людоеды ставят революционную целесообразность выше закона, справедливости и милосердия вместе взятых. Потому, что бы они ни строили, строят на костях. Иначе не умеют.

@темы: жисть

---

Узелок на память

Скорее о себе, чем про политику

Прочитала на днях обращение неверующих к верующим, которое гуляет по сети:
christian-moro.livejournal.com/93491.html"

Вот что имею сказать по этому поводу.
Первое. Я крестилась в сознательном возрасте в одном из храмов Русской Православной Церкви. Время от времени хожу к исповеди и причастию. Никогда это особо не афишировала, считаю глубоко частным делом. И сейчас не хочу обсуждать здесь соотношение веры, религии и церкви. Только с друзьями и знакомыми — лично.
Второе. Я не просила государство защищать какие-либо мои чувства. Особенно, в привилегированном порядке.
Третье. Я не намерена уходить из своей Церкви и уезжать из своей страны только потому, что в них, увы, есть люди людоедских убеждений, и сейчас их стало слишком хорошо видно и слышно. Не дождётесь! (с)
Четвёртое. Я не делю людей по сортам, в зависимости от пола, возраста, национальности, религиозных убеждений, сексуальной ориентации и пр. Думаю, перед Богом и вечностью - все равны. Живая, поэтому ближними всегда дорожу больше, чем дальними, но это тоже уже личное.

P.S.: И продолжаю дивиться, как же хорошо работает принцип «разделяй и властвуй»!

@темы: жисть