Вероятное будущее, которого хочется избежать: попытка художественной реконструкции.
Фантастическому рассказу восемь лет. Кошмарному сну, который меня на него "вдохновил", почти двадцать. Но сходится многое, и это мне чем дальше, тем меньше нравится.
В 2004 рассказ чуть не опубликовало одно православное издательство (собирали сборник православной фантастики, недособрали). Потом его вежливо отклонил журнал «Полдень XXI век» за «слишком одиозную тему религии». Так и лежит на самиздате, и пусть себе лежит... ОДИН ДЕНЬ ВОСПОМИНАНИЙ
(осенняя антиутопия)
читать дальше, начало «Вижу я себя седым-седым во сне,
Зеркало держу перед собой:
Волосы мои белы, белы как снег,
А в глазах одна боль, боль, боль.
Впереди меня хоть глаза коли,
Позади меня тьма, тьма, тьма,
Очертанья мрачные вдали:
То ли лагеря, то ли дурдома...»
Песнопения иеромонаха Романа
Меня не было. Была боль, ужас и беспамятство, и стремительно летящие по спирали черные вихри. Это длилось бесконечно долго, хотя времени там, кажется, тоже не было. Потом тьма затвердела резкими металлическими гранями: в их нарастающем лязге и грохоте была новая мука. Когда она стала совсем невыносимой, крик - мой крик - разорвал эту адскую тьму и засвидетельствовал, что я все-таки есть.
Я приходила в себя очень медленно. Неимоверным усилием разлепила веки, но перед глазами продолжали вращаться, заслоняя окружающую действительность, огромные, жуткие, ржавые шестерни. От страшного скрежета раскалывалась голова: распухшая и бесполезная. Ни мысли, ни слова, ни образа - только бесконечное вращение и ржавый железный скрежет. Панический ужас заставил меня еще шире распахнуть глаза - и, наконец, в воспаленный мозг ворвалось сквозь зрачки яркое, прямоугольное, желто-синее пятно. Оно звало и манило, в нем было что-то до боли знакомое.
"Экран" невесть откуда родилось слово: слово - какая это радость после бессловесной и безобразной, как хочешь ставь ударение, после затягивающей в небытие скрежещущей тьмы. Первое слово - вот для этой разноцветной мигающей штуки, а следом другое, каким-то образом с ним связанное: "компьютер". "У меня был компьютер. У меня. Был. Дома. В Москве..." Слова вернулись, хотя за ними почти ничего не стояло: какие-то смутные картинки, обрывки. Но компьютер был, это точно.
- Где мой компьютер? - попыталась спросить, но сама почти не расслышала собственного голоса.
- Что?!
- Компьютер. Где мой компьютер?
Как же трудно заставить пересохшее горло производить звуки, а язык - шевелиться. Но это усилие привело меня в чувство почти окончательно. Я поняла, что лежу навзничь на полу, на жестком, тощем матрасе. Надо мной - высокий потолок с горящими через две люминесцентными лампами, слева и позади железные перила, за ними - лестница вниз, справа - зеленая, крашеная масляной краской стена. В ногах у меня кто-то сидит, а за его спиной, над рядами двухэтажных нар, мерцает на стене экран телевизора. Тут я чуть не заплакала от внезапного прозрения, что моего компьютера здесь нет и быть не может. Как и многих других, гораздо более дорогих и нужных вещей...
- Компьютер? Какой еще компьютер?!
Лицо и голос кажутся смутно знакомыми:
- Дарья?
- На, попей, легче будет.
С трудом приподнимаюсь на локте, беру стакан: рука ватная, непослушная и трясется так, что стекло стучит о зубы. Пью жадно, давясь, обливаясь, пью и никак не могу напиться, хотя вода теплая и воняет хлоркой. Вытряхиваю в рот последние капли из стакана.
- Дай еще, - проясневшими глазами смотрю на Дарью. А потом за ее спину, разом позабыв о жажде...
На нарах, на полу - всюду лежат вповалку мужчины и женщины. В одежде, а чаще голые, поодиночке или и парами. Некоторые и во сне не выпускают друг друга из объятий. Потусторонняя жуть гонит мурашки по спине, потому что нормальные люди, в здравом уме и трезвой памяти, так не могут. Как "так"? Не знаю. Слишком тяжело думать...
Молодая женщина, спотыкаясь о спящих, медленно пробирается к своим нарам. Стоптанные кроссовки на босу ногу, мужские, размера на четыре больше, чем надо, брюки, кое-как наброшенная на голые плечи телогрейка. Роскошные, длинные, золотисто-рыжие волосы волнами струятся по спине, падают на лицо, она отбрасывает их великолепным движением узкой руки с длинными, тонкими аристократическими пальцами - и тут же подхватывает сползающие брюки. Точеный профиль, сложение фотомодели, и лет ей - от силы восемнадцать...
Провожаю ее глазами и без сил валюсь обратно, на подложенное под голову барахло. Дарья обтирает мне лицо влажным полотенцем, заботливо подтыкает с боков драный спальник.
- Даш, где мы? Я что, болела?
Она не отвечает. Держит мою руку в своих и смотрит так, будто на всем белом свете не осталось у нее больше ни единого родного существа, кроме меня. Зеленоватый, мертвенный свет люминесцентных ламп делает ее лицо изможденным, старым и некрасивым. В глазах - привычная, застарелая боль и тоска. Как у бездомной собаки: большой, умной, сильной. Никому не нужной...
Веки неудержимо слипаются. Меня снова уносит то ли в забытье, то ли в сон. А она все сидит на полу, охватив себя крест-накрест руками, смотрит в пустоту и медленно, монотонно раскачивается из стороны в сторону.
- Даш!..
- Спи. Все равно ничем не поможешь. Утро вечера мудренее...Целиком здесь:
"Осенняя антиутопия"